Четырехкамерное

Сердце у человека, как известно, четырехкамерное. Вот и имеем мы четыре комнаты –
сели кого хочешь, а не хочешь – заколоти их к чертовой бабушке, мол, нечего в них кому-то делать, тебе и самому дополнительная жилая площадь не будет лишней. И непонятно еще, что лучше: наличие дружелюбных соседей это ведь здорово, если ты, конечно, не мизантроп и социопат, вот только кормить этих соседей приходится тебе, а питаются они чем попало, то счастьем, то страданиями, то физической, то духовной близостью. Некоторые не особо избирательны и жрут все подряд и в огромных количествах, заставляя тебя самого голодать. Другие, напротив, самые настоящие гурманы, им подавай что-то изысканное, высокое, непременно необычное – то горькое, то острое, то слезы соленые, то такое, чтоб жизнь слаще меда казалась, аж зубы чтобы сводило, а то и все вперемешку, что иной раз волосы встают дыбом – как это вообще можно есть? Оставишь комнаты пустовать – сразу полно свободного места под что угодно, да и времени больше появляется – ведь не надо его никому уделять и ни о ком заботиться тоже не приходится. Вот только начинает скапливаться пыль, сухая и жесткая, ты из-за нее и сам начинаешь черстветь, да и сыпется постоянно, заставляя окружающих морщиться и чихать. Аллергия у людей на тебя-пыльного, вот так.

Я выбрала первый путь и, раскрыв сердце нараспашку, стала в него всех подряд приглашать. Некоторые селились, радовали своим присутствием, а потом съезжали, даже не оплачивая аренду. Было не важно, у меня же молодость бьет ключом, людей в мире аж целых семь миллиардов, найдутся еще жильцы, не хотите – дело ваше. Некоторые, правда, уходили довольно болезненно, двери выбивали, окна, обдирали обои, в общем, творили полный беспредел. Сердце осыпалось штукатуркой, сотрясалось, а затем успокаивалось. Некоторые задерживались надолго. Некоторые только пытались уйти. С гротескными скандалами, битьем посуды, хлопаньем дверьми, собирали все свои письма, подарки, пытались забрать память, громыхали мебелью, которая никак не хотела пролезать в дверной проем. Но до конца уйти так и не удалось, остались молча сидеть в четырех стенах, изредка тоскливо скребясь в комнатах кошками.

Вышло так, что из своих четырех комнат я заселила три. В них тебе и лучший жалко-что-только-друг, и первая любовь, и любовь не самая первая, но, вне всяких сомнений, самая замечательная, кто-то был из тех, кто пытался уйти, был и тот, кто твердо решил остаться. Четвертая оставалась пустой, и, как полагается, покрывалась пылью, от которой я порой начинала болеть и чихать, всем своим видом показывая, что нуждаюсь в помощи и чистке (или очищении?).

И все было бы хорошо, если бы я могла справиться с этим сама – вооружиться тряпкой и веником, вымести весь застарелый мусор, аккуратно протереть каждую пустующую полочку, вывести плесень и очистить окна от сантиметрового слоя сажи, не пропускающего солнечный свет. Вот только не получалось самой, как ни старайся, видимо, меня не любил комнатный домовой, или же это я сама себя не любила.

До недавнего времени все было тихо – хроническая аллергия на пыль, дающая о себе знать пару раз в месяц, но с которой я вполне научилась жить, перманентное чувство пустоты, что тоже, впрочем, не так уж и страшно. Но вот однажды я услышала из пустующей комнаты едва заметные шорохи, которые со временем становились громче.  Кто-то передвигал мебель, пыли заметно поубавилось, даже окна начали пропускать солнечных зайчиков, пляшущих на потолке. Сначала было страшно – сетовала на призраков или раздвоение личности, просыпалась по ночам с неприятным ощущением, которое возникает, когда на тебя кто-то долго и пронзительно смотрит. А потом поняла, кто. Было грустно и смешно одновременно.

Вот и думай теперь – выметать ли весь этот мусор или выметаться самому.