Бессмертный полк. Тёплое местечко

          В начале войны, после боевого крещения, определили деда в тыловую часть, выдали гужевой транспорт, лошадку, одним словом, и вменили в обязанность доставлять водку к передовой для храбрости красноармейцам, аккурат чтобы перед самым боем, чтобы, значит, заранее не выпили. К примеру, назначена на вражеские позиции атака на пять часов утра, к пяти будь добр доставь. В начале войны любили наши военспецы заниматься шапкозакидательством – бросать вверенные им части в наступление на превосходящего, всё сметающего на своём пути врага. Что из этого получалось? В пять атака, а к шести утра всё кончено. И те повозки, которые доставляли огненную воду к передовой, загружались трупами. Правда, ни от повозок, ни от возниц зачастую тоже ничего не оставалось. Один большой военспец, которому памятник в Москве стоит, даже прозвище за эти геройства получил – Мясник.
    Чтобы остаться в живых, дед загружался водкой с вечера и привозил её на передовую к двенадцати ночи – до начала атаки в часть успеть вернуться. Начальство деда ругало. Но ругань – это не смертельно. Так бы, наверное, дед до конца войны на выгодной должности прослужил, если бы не одно «но», вернее, два. Во-первых, отказывался дед грузить трупы. Не мог он за них руками браться и – марш! Во-вторых, не ел гущу со дна котла. Поскольку частенько не успевал к раздаче пищи, оставлял повару свой котелок и просил наливать содержимое первого черпака. Заартачился однажды повар, не сделал, как дед просил, и когда опоздавший явился, зачерпнул ему со дна самой что ни на есть гущи. Дед возьми да и выплесни содержимое под ноги повару. Донесли куда следует. Всё припомнили деду и отправили на передовую.
  Как дед говаривал, спасло его от смерти то, что война уже прошла свой кровавый зенит, да привычка после каждого броска при атаке, возводить перед головой какой ни на есть бруствер. Но ранения не избежал. Осколок от разорвавшегося на асфальтированной дороге артиллерийского снаряда, хоть и прилетел издалека, пробил деду каску и застрял в черепе.
     Попал дед в эвакогоспиталь. Везут раненого на операцию, а навстречу идёт профессор, спрашивает:
– Куда вы его, братцы?
– Осколок вынимать, – отвечают санитары.
– Да вы что, совсем… – закричал профессор, ввернув непечатное словцо, – Вы только до него (осколка) дотронетесь и его (деда) парализует или вовсе не станет.
  Всю войну дед провоевал с осколком, всю жизнь с ним прожил, пока осколок не повернулся. Парализовало Илью Макаровича – вся левая половина отнялась.
– Ишь ты, прав был доктор, не дал меня искалечить, а то бы давно я таким вот немощным был. Ишь ты… – тянул бывало дед.
         С самого начала не заладились отношения у деда с государством. Не успела отгреметь революция пришла к деду местная голытьба, раскулачивать пришла. Но поскольку взять дома было нечего, сняли с крыши железо. Уходя, один из местечковых чекистов, ловко вывернув ногу кренделем и, затушив о каблук сапога папиросу, как бы между прочим, прошипел:
– Ты у меня, кулацкая морда, соломой покроешься.
Трижды Илья Макарович, железом крылся, трижды железо с крыши снимали. Последний раз и самого бы увезли, да дома не было – на заработках, в созданной им артели, деньгу зашибал. А как пришёл да узнал, что за ним приходили, пустился в бега. Не пять ли лет на непроходимом болоте жил, пока амнистию кулакам не объявили. Все эти годы в условленный день и час выходил к бане, специально построенной на дальней меже, на краю болота, куда бабушка носила ему пропитание, сменную одежду и саму себя. Молодые были, чего греха таить. После амнистии возглавил дед бригаду в колхозе. В 37-м зачастили по ночам чекисты:
– Сдавай, бригадир, нам кого-нибудь, какого-нибудь врага народа, шпиона японского, или сам на нары собирайся.
Долго упирался дед, да чекисты не отставали. Самому во враги народа идти – в семье мал мала меньше. Сдал дед двух старушек. Всю оставшуюся жизнь за них молился, да ведь совесть свою не обманешь и зубы ей не выбьешь, которыми она тебя по ночам грызёт. А тут война с Германией. Такая мясорубка началась, что человеческая жизнь, которая и до этого ничего у строителей социалистического лагеря не стоила, теперь, в связи с угрозой потери Родины, превратилась в какое-то отвлечённое понятие, вне связи с самим человеком. Дешевле шапки, той самой, какими закидывали наши военспецы танки врага.
    Дойдя до Берлина, вернулся дед не только с осколком в черепе, но и с убеждением – кто по-настоящему воевал, лежит в сырой земле. С властью дед давно расплевался – «не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями».*
        Ни удостоверения участника войны, ни инвалида Великой Отечественной оформлять не стал.  Справку о том, что находился на излечении в госпитале по причине ранения в голову, при мне в печку, в огонь бросил, чтобы бабушка, не дай Бог, без его ведома чего  там не оформила. Так и маялся до конца дней в нищете, а мог бы военную пенсию, по тем временам деньги не малые, получать.


* – из Нагорной проповеди Иисуса.