Poterie

                ...И создал Господь Бог человека из праха
                земного, и вдунул в лице его дыхание
                жизни, и стал человек душею живою. И
                насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке,
                и поместил там человека, которого создал.
                Быт. 2, 7-8.


х х х

Большие вазы обычно растут медленно;
Иногда – словно ребёнок,
Неровно поднимаясь то одним, то другим плечом,
Иногда же – будто бамбук, видящий только небо,
Устремляясь всё выше, неуловимо обгоняя себя.

Голос их влажен и глух,
Печален, подобно осенним стволам деревьев.

Они вмещают в себя цветы, большие, как и они сами.
В замедленном так – всегда есть быстрое; их жизнь сокровена в них.


х х х

Чайник – странная птица;
Самый контур его – то взлетит, то вдруг замирает надолго,
Причудливо так же его созиданье.

Прихотливы черты его облика, пуглив его голос,
Когда первым растеньем изводят его из бесформия руки, –
Так бывает, когда кто поёт в тишине
Или медленно всходят предметы из зыбкости сумерек на рассвете.

И закончен, всё так же легко утекает из пальцев, как воды ручья;
Меж вечностью и небытием – красоты ускользающей путь.


х х х

Колеблющийся на мелководье тростник
Едва шелестит, как сонная, молчаливая флейта ветра;
Медленно ступает среди него длинноногая цапля,
Видит она и в мутной воде своих рыб,
Ноги её, касавшиеся облаков, похожи теперь на тростник.

Так и тонкие тёмные вытянутые вазы, вмещающие лишь один цветок.
Лёгким облаком он на них, как на высоком утёсе;
Скоро растает оно и останется лишь утёс – так и ваза,
Когда вращается на гончарном круге, ветер поёт в ней печальную песнь.


х х х


Таинственны закопчёные горшки,
Укрытые сутулыми крышками,
Огонь печи им привычен, внутрь них – белизна.

Среди потрескавшейся их глазури
Видна первобытная глина,
Друг друга они дополняют, – глазурь и глина, –
Как ветви и голос среди ветвей.

Но важно ни то, ни другое,
А то, что произошло, – открытие.


х х х

Ало-оранжевые, красные, как земля
Покатых склонов в весенних южных горах,
Стоят горшки в глубине печи,
Покорные, темнеющие с тем, как убывает огонь,
Чтобы вновь посветлеть закрыто,
Когда он угаснет совсем.

И вот, слившись с ним, они претворились в новое,
Исходят из печи, словно из кокона –
Уже никогда не будут, чем были прежде.


х х х


Тёмные, печальные, старые крынки,
Поникшие кувшины с отбитыми ручками и носами,
Светла их кроткая радость.

Из них невозможно налить воды, и в них не хранится влага,
Множество трещин их и щербин –
Словно хранящий тайну простывший след, неразличимый знак.

Но красота в их сокрытости стала ещё сильнее
С тем, что они ничем не служат, стоя безмолвно, ненужно,
Ничем, кроме себя самих.


х х х


Простёртое плоское блюдо, вращаясь, растёт, расширяется,
Движенье его подобно недвижной глади ручья, –
Так, восходя, приближается солнце,
Так, распускаясь, восходят цветы, –
Словно ладонь, хранит оно тишину и ожидание.

Глубокие миски иначе – подобны горстям, несущим по воздуху воду,
А в кружках – начаток, – бутон, объявшие голубя пальцы,
Вот вдруг взлетит птица! Но в чём же из них больше тайны?

Как ветер они, мгновенья единого взмаха крыла.


х х х


Смотрю на кувшины, блюда, кружки,
Разные, тихо стоящие, сокрытые в себе,
Словно человек с опущенными глазами,
Жду, не подаст ли кто из них голос,
Не откроет ли свой облик, как глубину очей.

И медлит и медлит кисть, но голос их – всегда лишь ответ,
Как горное дальнее неуловимое эхо,
И отблеск солнца на тихой текучей воде,
Ведь смотрят они – лишь глаза в глаза.


х х х


Ветхая и раздраная одежда, радость простоты!
Укрываясь в ней от людей и видений,
Брожу, – как бродит изумлённый по дикому саду, –
Среди рождающихся, растущих сосудов, гончарных изделий.

Пыль и смрад мастерской – словно песок и ветер пустыни.

Прекрасно ваше нарастание, прекрасна и убога – проста – ваша песнь,
Драгоценные вместилища человеческого дыхания,
Осязание настигающей нас, снисшедшей к нам красоты,
Но вы – лишь образ, тень ускользающей тени, жемчужная рябь на воде.


Март – Апрель 2010.