Лерма. Год 37-й. Песня о...

                Воинство движется в дальние вотчины.
                Лошади кормлены, бЕрдыши точены...
                Воинство вызнало недруга Царева:
                Головы срублены, в пОлнеба зарево!
                И.Карин. Опричнина (Этюд «Чистые дактили»)

                Субстрат
      Друзья мои сразу же заметят, что я, говоря о Лерме,  «перепрыгнул» через несколько лет. Да, никак не мог сесть за очередные  ранние его поэмы - и решил «показать свое истинное лицо»: мало ли что, «все под Богом ходим», можно и не успеть песнь пропеть.
         А «субстрат» , други мои, был таков. Давным-давно я был сражен первым знакомством с «Песней о царе Иване Васильевиче…». А сражен потому, что у меня было тяжкое и богатое детство: в давние, голодные, годы я был на попечении слепой няни, которая целыми днями пряла пряжу и при этом рассказывала мне, одному, былины и сказки, причем былинным же языком, «по древнему складу»: со всеми народными украшениями, повторами и зачинами…. И это меня, мальца, просто завораживало.  К тому же всё происходило в алтайской деревне, в колхозе, а потому никто не мешал нам с няней, ибо все уходили на общие поля.
    Вот так я был пропитан народной речью, и она стала для меня эталоном красоты и художественности. И всё сие стало основой моей Любви к лермонтовской Песне.

                Суть дела
      Долго я вынашивал идею: после «разборок» с демонами Лермы показать истинное Чудо – полное перерождение Демона в Русскую, Народную Личность, что, надо сказать, и восхитило Достоевского, который вообще-то Лерму не жаловал. И посему приведу уже использованную мной в «эссе-истике» моей цитату:
  - Суть восхищения Пушкиным у Ф.М. в том, что «Пушкин любил народ  не за одни только страдания его. За страдания сожалеют, а сожаление так часто идет рядом с презрением. Пушкин любил всё, что любил этот народ, чтил всё, что тот чтил» (с.400).
      И в этом для Ф.М. главный критерий величия русского писателя или поэта, то есть его Народность (которая так надоедала в советской школе!).  Это стремление к народу Ф.М. заметил и у Лермонтова:
       «В самом деле, во всех своих стихах он мрачен, капризен, хочет говорить правду, но чаще лжет и сам знает об этом и мучается тем, что лжет, но чуть лишь он коснется народа, тут он светел и ясен (!!). Он любит русского солдата, казака, он чтит народ.  И вот он раз пишет бессмертную (!!!) песню о том, как  молодой купец Калашников, убив за бесчестье свое государева слугу Кирибеевича и призванный  царем Иваном пред грозные очи его, отвечает ему, что убил он государеву слугу Кирибеевича «вольной волею, а не нехотя»….Его Калашников говорит царю без укора, без попрека за Кирибеевича, говорит он, зная про верную казнь, его ожидающую, говорит царю «всю правду истинную, что убил его любимца «вольной волею, а не нехотя». Повторяю, остался бы Лермонтов жить, и мы бы имели великого поэта, тоже признавшего правду народную, а может быть, и истинного «Печальника Горя Народного».  Но это имя досталось Некрасову» (Собр. соч. в 15-ти т., т.14, с.401-402).
         Велик Достоевский в своем понимании Народности, но здесь он совсем не отмечает великой красоты слога «Песни…». Поэтому мне осталось кое-что сказать и от себя, грешного.
   А в самые кануны этого эссе случилось мне посмотреть залпом все серии фильма «Ермак». Фильм оставил горькие осадки в душе: Ермак, разбив Кучума в одной битве, был сражен им в ходе этого «освоения Сибири»… А еще, дорогие мои, в фильме есть встреча Ивана Грозного (Е.Евстигнеев) с посланцем Ермака по прозвищу «Кольцо» (Джигурда). Так «грозный тиран и самодур» появляется перед зрителем, играя на некоем инструменте вроде клавесина!
       Да-с: и кучу языков знал, и скопил  и прочитал а-громадную библиотеку, которую куда-то спрятал…. Но и тут он вздергивает на дыбу Посланца и долго пытает: ибо тот был государевым ослушником когда-то и неизвестно, что за «Сибирское царство» он преподнес от лица разбойника Ермака. Однако  после пыток велит наградить посланца, ибо только пытки были путем к истине в те времена…
        Это про царя… Но было и огромное потрясение, размягчившее вконец мою душу: по Культуре – прочел в Программе – был заявлен концерт Аиды Гарифуллиной  вкупе с немецким дирижером… И , - родные мои, много я слыхивал «сопран»,
но тут-а-а неистовствовал, сидя на диване, как фанат на футболе. Не хожу я «в концерты», ребята, по этой причине, а мне надо подпрыгивать, хлопать себя по коленам, громко стонать от восторгов, от них же и пореветь в платочек…
    И теперь еще живу эмоциями, пережитыми в тот вечер. И на этом же настрое сел тогда перечитывать «Песню…». Ну и … каждая строка, да и каждое слово! – пронзали сердце, и с влажными глазами  благословлял я имя Мишель. И поражался его Преображению: ни тебе демонизма, ни тебе байронизма, ни тебе самокопания и брюзжания на Свет и женщин! Всё – по Достоевскому!
         В «Лермонтовской энциклопедии» много-таки сказано о фольклорной основе Песни:  тут уж разные спецы развернулись по части красот. А я плохо переношу это слово фольклор с его немецким корнем: в свое время в моем универе не было такого заимствования, и экзамен я сдавал не по фольклору, а по «устному народному творчеству» - нашему, родимому: Новгородский цикл былин, Киевский цикл … и иже с ними. И было много всего: так, и  матом крыл Князя Илья Муромец; и другие наши витязи-богатыри представали в истинном свете, без прикрас для школьников….
    И Лерма велик в Песне «не фольклором единым»!  С полным моим правом  могу сказать, что Первая, к примеру,  симфония Чайковского «стоит» на русских северных  и прочих русских песнях и мелодиях, но это лишь тот же субстрат, почва, на которой произрастали наши гении. И тут, в Песне, Лерма показал нам, чтО он впитал из народного творчества, но довел его до великого совершенства! И нет в этом смысле у него ничего более гениального, чем эта Песня-Песнь, - ни в стихах, ни в поэмах, ни в романах. Почитайте сами всего Лерму, отведите ему достаточное число вечеров или ночей, да прислушайтесь к голосу того же Достоевского.
     А теперь можно немного и поцитировать Песню. Она написана в русских былинных традициях уже по самим строкам: без рифм – раз;, с  дактилическими завершениями строк – два, а про прочее пока помолчу.
             Вот самое начало:
Ох ты, гой еси, царь Иван ВасИльевич!
Про тебя нашу песню сложИли мы ...
     Тут Лерма делает безударыми последние слова, и нам надо читать это - и про себя, и особливо(!) вслух,-  строго блюдя эту дактиличность.

… Мы певали ее под гуслЯрный звон
       (произнося безударно этот «звон»)
И причитывали да прискАзывали
    (Тут уж «гипердактилическая» рифма – так она величается у литведов, и в Песне она не редкость)
   Это – Зачин. А вот и «музыкальная прелюдия»:

             1
Не сияет  нА небе солнце красное,
Не любуются им тучки синие:
То за трАпезой сидит во златОм венце,
Сидит грозный царь Иван Васильевич.

Позади его стоят стОльники,
Супротив его всё бояре дА князья,
По бокам его всё опричники;
И пирует царь во славу божию,
В удовольствие свое и весЕлие.

    Улыбаясь, царь повелЕл тогда
Вина сладкого заморского
Нацедить в свой золочЁный ковш
И поднесть его опричникам.
- И все пили, царя славили.

    (Число слогов в строках разное, и это тоже народное, «русское»! И не из этой ли почвы «произрос потом Маяковский наш»!)
  Полагаю, что долго вас потчевать Песней не стоит: каждый может ее «вызвать пред очи свои». Суть-то дела помнят все, поди?  Один, сын Кирибея, не пьЁт-сидит. И царь обижен… И вопрошает он опричника, в чем же дело, мол… А тот и ответствует:

    «Государь ты наш, Иван Васильевич!
Не кори ты раба недостойного:
Сердца жаркого не залить вином,
Думу чёрную – не запотчевать!

    (Это - Лерма: хотите народного – сделаем!
Вот и вчитайтесь, поэты, в эти чудеса музыки стиха и народности ненадуманной! И если вас ничто здесь и далее не тронет, не потрясет – не поэты вы,
 души черствые,  современные,
 в суету сует погребЕнные…)
     И еще чуточек, про Алёну Дмитревну – говорит опричник тот, из рода Малюты Скуратова (!):

     «На святой  Руси, нашей матушке,
Не найти, не сыскать такой красавицы:
Ходит плавно – будто лебёдушка;
Смотрит сладко – как голубушка;
Молвит слово – соловей поёт;
Горят щеки ее румяные,
Как заря на небе божием;
 Косы русые, золотистые,
В ленты яркие заплетённые,
По плечам бегут, извиваются,
С  грудью белою цалуются (!!!).

       И найдите вы в Русской поэзии что-нибудь сильнее этого! У Пушкина?..У Блока?.. У Есенина?...- Нетути!
     Да, мои хорошие, послушайте великую музыку, великие голоса с нашей родины, переполните сердце эмоциями – да и садитесь «на почЕстен пир» - читать Лермонтову Песню великую…
     И ради Господа нашего - не читайте ее наспех и с предвзятостью:
нахвалил, мол, тут этот Карин наш:
как известно всем – с сумасшедшинкой
тот словесничек века давнего:
 на Руси святой нет уже таких,
так что нечего агитировать!

   (Этот «двинутый» Карин)