мы выжили?

— а правда, что все, кто боялся сгореть
успели “уйти” до последнего взрыва?

ты смотришь глазами — агатами вверх и пальцами линии чертишь тоскливо; пытаешься звезды из книг сосчитать на пыльных стенАх из литого титана, я, вздох подавляя, сажусь на кровать и тихо шепчу в темноте, что не знаю: что там, на поверхности царствует боль, а небо заполнили тучи из крови

насмешливо цедишь:
— в отсеке “три-ноль” сказали, что мир был пронизан
любовью

— неужто ты веришь в такое вранье?

я нервно сжимаю холодные руки; в груди что-то бухает, жить не дает, а ты продолжаешь наивно и глупо пытаться открыть мой скрипучий гештальт, зарытый под каменной пылью — лавиной, и с сердца по-новой сдирается скальп, а в горле ржавеющей толстой пружиной

встает позабытое привкусом вин... губами и ветром, обрывками солнца

— скажи, это правда, что люди могли испытывать гамму различных эмоций, ходить босиком по росистой траве и греться в лучах огневого светила, что были понятия: “падает снег”

и тихо совсем:

— “поцелуи под ливнем”

зажмурив глаза, я пытаюсь вдохнуть, надрывно вбираю удушливый воздух, ведь каждое слово похоже ртуть

становится тошно
безрадостно
плохо

она же качает своей головой, расстроенно морщится — жаждет ответа, на три километра под коркой Земной густое молчание, горечь и эхо от чьих-то рыданий за сотнями плит

остывшие лампы зажгутся под “утро”

ложусь и прошу: “душа... не боли”, мечтая истлевшую память — окурок оставить под лавой бурлящей на век, не помнить, не знать, каково это было: охапки листвы у реки в сентябре, качели за домом, объятия, фильмы на старом диване и радостный смех, приправленный запахом листьев лаванды

затем, уже позже, вдвоем в декабре: на дворике заднем жуем мармеладки, гадаем, когда долетим до Луны, катаемся в куртках по рыхлым сугробам, ты руки по-детски разводишь: “смотри, я буду любить тебя ровно вот столько”

глаза открываю, все вижу мираж: она из фонариков делает звезды; на плечи ложится мучительный страх, и что-то сжимается цепью у ребер

на стертом за годы пустом потолке впервые пылают родные восходы

— а правда, что все, кто успел умереть
теперь в мире света, тепла и свободы?