помнишь?..

Я хотела б тебе о важном, но я молчу. Все слова застревают, словно заноза в пальце. И тебе, будто очень старому палачу, никогда не хотелось просто начать меняться.
Но ночами, когда луна освещает свет, ты вливаешь в себя три кофе и куришь Винстон. Точно знаешь, что никаких вариантов нет, но при этом не знаешь, как правильно извиниться.
Ну а я всё молчу, хоть и ведаю, что сказать. Это принцип, наверно, глотать, задыхаться, плакать.. Но всё это – пустяк. Есть только моя кровать, где лежишь ты с глазами старой больной собаки.

И я чувствую твою дрожь и твой острый гнев, пробирающийся сквозь кожу, одежду, память, ядовитою змейкой сворачивается во мне. А потом начинает косо следить за снами.
Я уже не могу контролировать те слова, что когда-то глотала сквозь слёзы, как перец чили… И гудящая в воспоминаниях голова видно, так ничему, меня-то не научила.

Ну да ладно. Я всё скажу. Я начну кричать! Ты оглохнешь от фраз, что копились во мне годами! На предплечье твоё клеймо или шрам-печать, словно зарубцевавшийся кус из разряда «память».
Ты так смотришь в глаза, что мне хочется заорать. Вырвать, вырезать, отодрать, искромсать, отвергнуть…
Но есть дом. Есть порог. Есть одна на двоих кровать. Есть слова, что всегда болтаются где-то сверху.
И вот в этой ночи, заправляя за ухо сон, я едва ощутимо глажу твои лопатки… И я слышу дыхание, слышу твой тихий стон. Кто же знал, что я на собак стану слишком падкой?
Мне придётся тебя лечить от обид и зла, от пропахшего потом и кровью чумного гнева. И терпеть на луну твой крик, что почти что лай, а потом находить в глазах перекрёстки неба…

Помнишь, ты так хотел, чтоб я пела?  И я пою.
Застывая опавшими листьями на краю.