Любовь к боли

В голоде сила, мотивация, красота. Интуитивно все это чувствуют, многие переживают вину, когда  едят, будучи сытыми, не в силах отказаться от вкусняшки. Трудности закаляют, это тоже знают все. Живой организм должен заключать в себе вирус заставляющий организм напрягаться. «Все должно идти медленно и неправильно, дабы человек не сумел загордиться…» - писал современный юродивый Венечка Ерофеев.  Русское государство всегда было устроено не комфортно для своего населения. Неудобно жить в России.
Георгий Гурджиев для тренировки внутреннего наблюдателя предлагал носить в ботинке камушек, чтобы внимание не блуждало как у обычного человека везде и негде, что бы ученик ощущая неудобство в ботинке помнил о том, что он есть - не выпадал из реальности.
Отрицание реальности приводят к боли. Неудобства и боль возвращают в реальность. Боль краеугольный камень российской самоидентификации.  Мы ищем ёё, мы гордимся пережитой болью, мы любим болеть, и страдать, потому, что страдальцев положено любить. Мы ценим боль за, то, что она повышает нашу ценность  для себя и других.
Боль это наше золото. Отрицание боли делает ее невыносимой, Но если смотреть в центр напряжения, в центр боли то можно идти с нею и через неё, оказывается она не так страшна. 
Приняв худшее как реальность , человек становится силен и свободен: «хуже уже не будет». Движение на встречу боли, на встречу реальности освобождает от её власти.
Российское государство это такой камушек в ботинке - никогда не даёт о себе забыть, и этот тренинг превращает самого гражданина в «камушек».
«Целая японская дивизия не посмела сойтись на штык  с остатками русского полка» - вспоминает в книге
«Русско-японская война» офицер Пётр Краснов.
Так парадоксальным образом наша социальная неустроенность, это радостное движение навстречу разрушению, непонятное и пугающее рациональных людей была преимуществом в конкурентной борьбе с соседями и важной составляющей самоидентификации. 
Русские всегда ортодоксы или еретики писал  Николай Бердяев, подчеркивая противоречивость русской души, её рваность.
В самом деле, откуда эти крайности ? Когда я служил на Северном Флоте перед самым закатом Советской империи. У нас в команде был молодой матрос по кличке «Рыба», он был крупным вполне нормальным парнем. Рыба поразил меня тем, что спокойно терпел издевательства над собою до такой степени, что позволил одному из «дедов» ставить себе на щеку клеймо, раскалённым ножом в знак его подчинённого положения. Клеймо не было поставлено только потому, что я тоже был дедом к тому времени и заступился за него. Иначе Рыба так и ходил бы с тавром  всю жизнь. Хотя мог бы «восстать» и его бы не убили за это, может быть получил бы пару оплеух, и всё. Но он не сопротивлялся вовсе. Спокойное, даже весёлое терпение, этого парня провоцировало наиболее недобрых дедов. А для него это было нормально, ну подумаешь, заставляют тебя ходить в рваном тельнике или шрам на голове выжгут - даже красиво.
Зато пройдет пол года и я сам стану дедом.  Трудности воспринималась не как задачи которые надо решать, а как  испытания которые надо  вынести.
«Я буду королём камчадалов и питаться одной картошкой, но узурпатору не уступлю» - говорил
Александр Первый, когда пылала занятая Наполеоном Москва.
Мазохические  установки: женская – «пускай, зато хуже уже не будет» и мужская  «борцу не больно, борцу приятно» - всегда были частью российского национального характера и помогали  россиянам выживать  как нации.