Крымская Хатынь

     В марте 1942 года греческую деревню Лаки (82 двора) в Крыму
зверски дотла  сожгли фашисты. Детей и стариков сжигали живьём,
не давая им выйти из пылающих домов.

Когда Отчизну злобный враг терзает,
Патриотизма дух в сердцах высок!
Сегодня здесь лишь одинокий заяц
Проскочит бугорок наискосок.

Здесь жили греки – виноград растили,
Здесь персики весной цвели в садах.
И расписались вороги в бессилье
Своём, деревню превращая в прах.

Кто Библией возвышен, кто Кораном,
У Древних греков сотни их, богов.
Деревня помогала партизанам,
Что защищали Крым наш от врагов.

Совсем не зря цвет крови носят маки.
Не выжила здесь ни одна семья.
В промозглый день сожгли фашисты Лаки,
От выстрелов дрожала Ай-Илья.

Детей – живых! – в огонь!  Старух – туда же!
Грек – значит, враг. Тем паче – иудей.
Что может быть безжалостней и гаже,
Звереющих от власти нелюдЕй!

Не может эта боль исчезнуть в небыль!
Годам всем пролетевшим вопреки
Руины церкви смотрят скорбно в небо
Евангелиста светлого Луки.

Безжалостность карательных отрядов.
Предательство, не знавшее святынь.
Здесь был кусочек маленький Эллады –
Деревня Лаки – Крымская Хатынь!

Нет срока давности военным преступленьям.
У памяти для ран в избытке соль.
Над Лакскою долиной птичье пенье
Не в силах заглушить людскую боль…

А храм живёт…. Всей злобе вопреки
Свеча горит судьбою человека:
Евангелиста светлого Луки
Дух очищает нас от скверны века…

* Стихотворение из видеофильма: "Деревня Лаки. Крым" Ютуб. ( в поисковике гудла ) Награждён ЮНЕСКО



ПОДРАНОК

 Металось пространство морское,
 и громко роптали леса.
 Зачем над его головою
 стонали весь день небеса?

 Зачем лебединая стая
 кружила до вечера здесь,
 и туча, весь мир накрывая,
 гремела и гнулась, как жесть?

 А он, беспрерывно тоскуя,
 всё крыльями бил, как летел,
 никто не узнает, какую
 он песню с надрывом пропел.

 И думал я, горько забывшись,
 незряче уставясь в волну,
 о раненых и убитых,
 и осиротевших в войну…

 Чужою бедой проникаясь,
 мальчишки несли ему хлеб,
 но плыл он, из сил выбиваясь,
 за стаей, исчезнувшей, вслед.

 ДЕТДОМ

 Раздетый. То слякоть, то холод,
 Подвал. Мы ютимся в углу.
 И голод. Космический голод.
 Наесться с тех пор не могу.
 Что помню?.. Я палец слюнявил,
 к муке прикасался – и в рот.
 А друг мой, Ананиев Павел,
 подался из детства на фронт.
 Вернули. И снова бежал он.
 Ругался вовсю военком.
 Что помню?.. А помню я мало.
 Отчётливо помню детдом.
 Стоял трёхэтажный. Безмолвный.
 И строгий, как ночью поля.
 Мой друг сиротою был полным,
 и, значит, неполным был я.
 Я не был детдомовцем. Не был.
 И верил сильнее всего,
 что если обрушится небо,
 то мама поднимет его.
 И рушилось.… И поднимала…
 И вдруг задохнусь на бегу:
 – Ах, мама! Прости меня, мама!
 Когда ж я тебе помогу?..

 СТАИ ПТИЦ ПОТЯНУЛИСЬ К ЗИМОВЬЮ

 Стаи птиц потянулись к зимовью.
 Жизнь пошла в измереньи ином.
 И закат, истекающий кровью,
 заслонил от меня окоём.
 И уже ироничный мужчина
 поучает меня, не спеша:
 – Как машина мертва без бензина,
 так без мыслей высоких душа. –
 Что ж! Не фокус!
 И сам я не с краю.
 И поспорю с любою бедой.
 Только, батя, сейчас понимаю –
 был я как за Христом – за тобой!
 Вспоминаю, как мог я подковы
 разгибать, если рядышком ты…
 А на кладбище запах сосновый,
 кипарисный… цветы да цветы.
 Что ж теперь? – если было, да сплыло.
 Просто жил. Не играл в простоту.
 Но удача скользнула, как мыло,
 и схватила рука пустоту…
 Улетают багряные листья,
 укрывают, как пледом, траву.
 И зову я высокие мысли,
 во спасение жизни зову.
 Вспоминаю о фронте рассказы
 и – как ты, убавляя фитиль,
 мне сказал: есть понятье – обязан!
 Долг важнее высоких витийств…
 А вдали за вечерней рекою
 пал туман.… И шепчу я судьбе:
 – Если к людям с открытой душою,
 то с открытой душой и к тебе.
 Стаи птиц потянулись к зимовью.
 И на невосполнимость утрат
 лёг закат, истекающий кровью,–
 видно, к свежему ветру, закат!