Я и Маяковский

Тьма прогнала с ночных с улиц вечер
И тихо ползла за минутой минуту.
Тьма впопыхах спешила на встречу
На место свидания ночи и утра.

В поте лица работал над словом
Я, вставить пытаясь рифму меж строк.
Главное выделив из зарисовок,
На каждый абзац выделял я часок.

В то время, как мои мысли рвутся
Рифмами стать на белой бумаге,
А на моем столе стоит Блюдце,
Где тесной горой лежат казинаки,

Я прошагал вблизи полки книг,
Стоявших в придуманных кем-то законах.
Том с Маяковским упал в этот миг,
Бывший доселе там вместо иконы.

Книга раскрылась там, где портрет
Писателя был нарисован в бумаге.
Губы надул, в костюм разодет,
Поэт лицезрел дом мой взглядом трудяги.

Из книги сперва показалась лишь пара
Рук, вслед за ней, как в нелепом кошмаре,
Прошла голова, а за ней тело всё.
Встал на ковёр с книги гость мой незваный.
Мою комнатушку он взглядом рассёк
И прошагал по ней мощным титаном.

Он взглядом меня своим к месту прижал
И силой двух лап мою руку зажал.
«Владимир я, очень приятно». Тогда
Понял я то, кто стоит предо мною.
Смотрю на него я так, как в холода
Мечтают о лете, согретом весною.

Он ростом ни одному шкафу не вровень.
На лбу, словно тучи, нахмурились брови.
В улыбке открытой разинулся рот.
Кажется, взор его выстрелит молнией,
И средь моей комнаты бас громыхнёт,
Голосу дав и поэзии вольную,

Слова чтобы уши напалмом разили.
Немного робея, но всё же спросил я:
-«Не вы ли тот самый известный поэт,
Что всю эпоху сердца будоражил,
И выли, и пели по ком много лет
То, что таких нет и не было раньше».

Владимир, смеясь, мне с улыбкой ответил:
-«Не знаю, откуда вы знаете это.
Однако поэт я. Вы, видно, узнали.
Да, это я, Маяковский Владимир.
Пришёл я из книги. Я старых регалий
Вечный хозяин, покуда не сгинул.

В поэмы и книги я складывал слоги,
И так, как давалось в то время немногим.
Бесценных слов Транжир, стихов я мот.
Я раздвигал наскучившие рамки
Поэзии, писал за годом год,
С рифмой в родстве бывал, с паскудной самкой».

-«Владимир Владимыч, я ж тоже писатель.
Хоть рифмы мои не дошли до печати,
Извольте прочесть ли труды моих рук?
Я передал ему произведенье.
Он тихо издал одобрительный звук
И занялся моих строчек прочтеньем».

Глаза пробегают строку за строкою.
Листает страницы своею рукою. 
Зрачки на секунду прервали свой бег
И на мгновение веки закрылись, 
Но снова открыл их большой человек,
И снова стихами глаза заискрились.

И тут – остановка. Читать он закончил.
Как будто бы что-то плохое, порочное
Сейчас прочитал он на белом листке.
Он взглядом меня своим резал, как лезвием.
Нервно пульсирует вена в виске.
-«Это у вас и зовётся поэзией?

Свой стих не доделав, бросая в чердак,
Вы думаете, мол, что выйдет и так.
А можно ли так относиться к стихам,
Как к миленькой женщине в беленьком платье
Относится мерзкий презрительный хам,
И мне отдавать, мол, прочтите же, нате!

Как воды Куры ваши рифмы прозрачны.
Ваш слог слишком прост, Ваши темы невзрачны.
Вон, у Бурлюка был всего один глаз
Но в написании стихотворений
Он мог больше вашего видеть в сто раз!»
И после этих своих изречений

Устроился он поудобнее в кресло
И вытянул ноги, расслабил чресла,
И снова он сжал мой листочек в руках:
-«Вашу авось вы пошлите подальше!
Что в жизни, что в ваших бездарных стихах
Глупо надеяться лишь на удачу».

А после сказал он попутной издевкой:
-«Удача – всего лишь распутная девка!
Удачи довериться – путь не велик.
Она пусть сегодня у вашей ноги,
Но стоит тебе отвернуться на миг,
Ты снова посмотришь – она уж с другим.

А в ваших строчках что ни страница,
То слёзы и плач по панельным девицам».
В руках его листок стал вдруг смят
И выкинут с казинаками в блюдце.
-«А знаете, ведь сто лет назад
У нас была революция.

И раньше искусство великих эстетов
Страдало избытком курчавых поэтов.
А нам было некогда плакать о море.
Тогда мы старались заставить строкой
Народ сдвинуть с места, и в степи, и в горы
Людей повести за железной рукой.

И тучею слов изливали в бумагу
Моря, океаны живительной влаги
Во благо писанью рифмованных строк.
В стихах было нам не до девичьих ножек,
Ведь каждый из нас был как будто пророк,
Чей каждый предлог был равенством божьего».

Прервал его речь я обычным сведеньем:
-«У каждого века свои предпочтенья.
Мне просто по нраву писать прибаутки,
Ну или писать ради девичьих ног.
На это занятье не жалко минутки.
А вы же писали строку ради строк.

У вас тогда было модно быть
Ни на кого из других не похожим».
-«То лучше, чем безымянным прослыть
И с серой массой быть одной рожей!»

-«И что же? Если же всем возжелать
Быть в единственном экземпляре,
То в этом стремлении разными стать
Схожи вы будете, как капель пары».

-«Коли так, вам не увидеть вершин.
Вам воспевать бы девичьи губки!»
-«Из моей души, может, можно сшить
Самые наряднейшие юбки».

-«Вы, словно пасущий стадо пастух,
Пасёте поцелуй от каждой проститутки!»
-«Дудки! Из моих стихов, может быть, растут
Самые прекрасные незабудки».

-«Вы начинающий только писать,
Недавно вступивший в школу поэтов,
Уж не изволите мне вам назвать
От выпускника этой школы секреты?»

Книгу стихов взял он в руки свои.
.        -«Идите за мною, ног не жалея!
Ваши, поставив все точки над «и»,
В стихи превращу парковы аллеи!»

Вырвалось громом из острых скул:
.        -«За мной! Полетим мы в чудесные дали!»
Он с головою в страницу нырнул
И его ноги в бумаге пропали.

Звук из страницы:
                -«Ну, где вы? Смелее!»
Я, духом собравшись, прыгнул в страницу,
И в мире, где стены снега белее,
Я оказался за книжной границей.

Передо мной стоит Маяковский.
Глядит, говорит мне:  -«Спускайтесь за мной!»
Я, как за мячиком бегал подростком,
За ним побежал, как ужаленный слон.

По коридору из белой бумаги
Спускались мы по его строчек ступеням
Вдоль стихотворных пролётов зигзагом,
И в самую глубь, не жалея коленей.

Спустившись на дно книжки в красной обложке,
Мы оказались у самой двери.
С ней рядом таблица, Прям под окошком:
««П» Водопьяный, дом номер три».

Внутри оказались у стен пассажиром.
После, взобравшись на сотый этаж,
Взошли по ступеням мы к Брикам в квартиру,
Где дверь оказалась не заперта даж.

Прошли мы на кухню. За столик уселись.
Блюдо со студнем и с краской стакан
Стояли на нём. Широкая челюсть
Громко воскликнула: «Это не вам!»

Он показал на блюде с кучей студня
Косые скулы, блеск широких уст.
        -«Из этих уст, презренных и поскудных,
Стихи звучат про пляж, сирени куст».

Плеснул он в блюдо краски из стакана
И новое лицо на нём создал.
-«Ну а слова вот этого титана
Людей сзывали в путь из хат, из зал.

И также вы слова железом лейте,
Долбите словом-молотом в руках».
Владимир тут достал прямую флейту
Из собственного по'звоно'чника'.

Он заиграл ноктюрн, вдувая воздух.
А после кончил. - «Чтобы славиться в веках,
Вам нужно словом души править к звёздам
И быть мужчиной, а не облаком в штанах.

Не бойтесь быть нигде никем не признанным.
Вы можете терпеть три сотни неудач
За год, в изданьях и журналах быть не изданным,
Но, что есть сил, добейтесь ставленых задач.

Нельзя вам из-за неудач быть расстроенным.
Пусть вы, скользнувши, упали на круп,
Но снова вставайте вы стареньким воином,
Льются стихи пусть из треснувших губ.

Упавши, вставая с колен жеребёнком
И возвращаясь немедленно в стойло,
Себя ощутите трёхлетним ребёнком,
Тем, кому жить и работать стоило».

В двенадцать квадратных аршинов жилья
С лаем вбегает собака Щеник.
Он  прыгнул мне в ноги, глаза на меня,
И заскулил на всё помещенье.

Владимир дал мячик, я кинул за дверь,
Щеник помчался быстро и весело.
-«Как ждал от вас мяч этот чёрненький зверь,
Так и читатель ждёт нашей поэзии.

Поэт для чтеца – как жена для супруга.
Ведь в испытанье многих битв и бед
Всегда, для утехи душевных недугов,
Тот был полезен для нас, кто поэт».

Он достал с кармана пачку папиросов,
Предложил одну. Ответил: «Не курю».
Взял себе одну, а дале, без вопросов,
Всю отдал мне пачку и сказал: «дарю».

Закурив свою, он снова произнёс:
«Знаете, быть трудно дейтелем пера.
Но, что б стих стал выразителен и пёстр,
Путь протоптаннее нам ли выбирать?

Все возможности от одноцветных будней
Надо вырвать у чреды грядущих дней.
Быть поэтом это, в принципе, не трудно,
Но великим стать значительно трудней».

Он в лицо пустил мне дыма круглый клуб.
Комнату мою объял густой туман,
И не мог я видеть глаз поэта, губ,
Вдруг пропали блюдо студня и стакан.

Я оказался в своей комнатушке.
Весь дым вдруг поблёк, словно утром туманы.
Чувство такое, что я из верхушки
Своих сновидений был вынут обманом.

Всё, как и раньше: стол, стул, казинаки,
На кресле как прежде листы со стихами
Хламом разбросаны с кучей бумаги,
Лежавшей на этом же месте годами.

Я, посмотрев в экран стеклянный,
Оставив в голове милльон вопросов,
Руки засунув в карманы,
Достал оттуда пачку папиросов.
                2016-2017.