Люблю тебя творенье

Город основан 27 мая 1703 года. Датой рождения Санкт-Петербурга считается закладка Петром I на Заячьем острове в устье реки Невы Петропавловской крепости. Назван город в честь апостола Петра. «Прорубив окно в Европу», с 1712 по 1918 годы город был столицей Российской империи. (Источник: http://www.calend.ru/travel/881/, и фото Литейного моста из Википедии)

Длина рисунка 65 метров, сделан за 23 секунды, и даже многие восхищались! и содержанием...


Люблю тебя, Петра творенье,
Невы державное теченье,
Недвижный воздух и мороз,
Девичьи лица ярче роз...

Тревожить вечный сон Петра!
Была ужасная пора…
Ну, что я буду повторяться?
В ту пору цензору сознаться:

И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою Царицей
Порфироносная вдова.

Я пропустил бы суть и ловко
пришлось, казалось бы с чего,
искать ужимки да уловки,
Государю на Рождество.

Скоро праздник, скоро лето!
И негде яблочку упасть,
проказник Солнце прячет где-то;
Самсону рвать поможет пасть.
Царь морской, любви в секрете,
Началом с Ольгина пруда,
сам в зарешёченной карете,
Нептун, да только в никуда,
и сух кощей, расправил плечи,
пасёт в острогу водный мир,
и краше всяк латинской речи
на память рабскую сей пир;
и ярче нет где Солнце блещет,
где им толпа восторг кричит,
а кто молчит, тот рукоплещет,
послушно брызги луч сучит.
Ландшафт творит историй случай
немецкий да французский сброд;
кому любим, кому-то сучий,
и нет ни слова… за народ.
Как же так, ведь Сударь слово,
из звуков сотканное встарь,
жизнь прибавляет бестолково
не умаляя, звука – царь…
Камней касаясь, млад и стар,
луч в перспективу королевский!
А что за Су, - что прячет Дар,
её лучом к закату - Невский?

Я люблю тебя, Питер, за это,
пусть ты царский иже королевский,
знать не должен никто и, за то,
что не ленинский ты, и савецкий.

В цензуру просится едва ли:
- "Член в плену у ФСБ", -
на белом мраморе в скандале,
сказавший А, скажите - Б.
Бунтовщики? Да дыб уж нету.
А метко любят (суть дорогу),
цензурой времени в примету,
разметка сетью, - Злато Рогу -
путина в праздник не ахти,
не клюнет рыбка, - не простая,
Любовь в Перун - ус золотил,
с ребром идея, золотая:
Отсель грозить не будем шведу,
коня мы выльем за Победу!

Чем куролесил, чей ви-раж,
скажу на ушко, враз за двух,
сам заводской (хоть не кураж),
вошёл я прочно, памятника в дух:
- Избавь, Господь с такого груза,
их за постелью мысли строги:
один бог ведает, да муза…
да Дурь нашла - пишу в дороге.
Что перевод? пошёл бы впрок,
воспитанникам бывшего Союза:
Хоть - добрым молодцам урок,
и плетью обуха чтоб, юзом…
На корабле ж, она к несчастью,
Она проверка - где и что искать!
И чей корабль, и тем дороже снасти,
какой дорогой, в чей конец скакать…
А тут он - папа русских городов!
Явь хоть разнуздана, да сказ,
и маме - кию - скажем, дорогой,
муж хоть на час, весь напоказ.

Великий, «аки поСуху» в кого?
Суть звуков, умыкая: Го-су-дарь,
сказать в полмира будет ничего.
Колокола разбиты, сух ал-тарь,
- Пальмира! северной столице,
а поделом уж, сделать ни-че-го.
Трепещут всех, не только лица,
сам медный конь вознёсся: - И-го-го!
Всё та же суть: в круги своя,
Велик и Красен, - как кричал!
Хоть ростом мал, корабль с нуля,
швартуется в натруженный причал.
Шьют паруса из утвари церковной,
бьют чудеса – в руины до подвала.
Льют кораблям Олеговым подковы,
их тыщу лет, Россия не видала!..
Флот Игоря, «сгорев у Золотой»,
с варягами сквозь бухту и огонь,
заразу в дом, на счастье в упокой,
занёс на гречи? - их змеиный конь,
лошадкой вспять, да тянет в гору,
а песнь в душе я возлюблю.
Есть! - третья на земле опора,
и тут задуматься бы впору
(нащупал хвост змеиный клюв),
о бесконечности, - Люблю!

И помню детства взрослых лепет
чернил и нот, чьи таинства полны,
взволнованы фасады, души в трепет,
за чернью дух - балтической волны.
В развод мостов я вижу пламень,
Пегасом, вздыбленной страны;
колышется волна в лежачий камень,
уже не я, - рисуют пацаны…
Средь украшательств, змей, зверей,
живой ей блик - он на воде, что клик,
за отраженьем первых фонарей,
прекрасной опечален девы лик.
В туман столетий, дым Потопу,
прах эхом прокатился ко дворам,
с баталий шведских у окна в Европу,
Поэтам о принцессах и ворам.
В разметках стройной колоннады,
под капитель венцом кустистым,
а серый камень - в звуки канонады,
мне Питер не казался голосистым.
Как штык вошёл былинных ножен,
в моё сознанье – чем и что любить.
Казалось бы, коли любить я должен,
а значит, я же - чувствовать и жить!

И гвозди б делать из людей,
гвоздить отару, пас её б злодей,
в оскал зверей, застыв скалисто,
у колыбели их проспект единства:
не Ленинский какой, а Невский,
Отеческий салют и пионерский,
- А вам-то разница, Завацкий?
всё на уме, - не материнский…
Откинув дельные кокетства,
да так и мне, любому с детства,
а хоть бы раз в кругу и узком,
прочесть о камешке по-русски.
Мне слов твоих, благодарить,
что камень может сотворить?
познав значенье сих, - творить,
и как мне свинство не любить!
И остров Заяцкий с терпеньем
как можно, не любить творенье?
Рубить окно, в избушке жить,
благоволить, а тем грозить!

Костей тут русских не собрать,
эпохи, смуты - в треск чубы! -
а за фасадом «свинских» рать,
лежат, не отлюбили бы…
Кому грозить, кто за фасадом?
Не плюй в колодец, - пригодилось
(за каждым элементом рожа гада),
хоть не прижилось, а слюбилась.
Никто не умер, разве что забыт,
с расстёгнутой мотнёй от кия-града
(мы, почему-то, опускаем быт),
до самого за честью, Ленинграда…
И даже памятник сей медный,
в дороге - конь! да важна - колея,
а извращён огонь, Пегас победный
с опорой крупу служит им змея.
Он вздыблен, жар в очах надменный,
Малыш свалился б сразу, на восток.
Кувшин молочниц, уза соплеменной,
и не пускать, заразу под росток!
Ни под лежачий, никакой горой,
без древа град, а гор макулатура.
Штык молодец! весеннею порой,
Вода ничто и, к слову, пуля дура…
Шпиль украшается венком,
для запада - военная столица,
последней сказкой, Злато Петушком,
развенчан, го-Су-дарь со спицей.

Люблю тебя! в недоуменье…
Камень родил, как осознать?
Народ забыт, - забить нравоученье
и между строк всем ловко прописать.
Французский говор в изумленье!
по-русски чтоб, стихотворенье,
не СУхо звуки теребя и мать,
- Люблю-с себя, - её творенье
(вот это можно не читать),
закрыв глаза мечтать, мечтать,
сольются ли Москва с Невой?
За пять морей, ему пристать,
припасть в тот случай с головой!
Хоть с петушками, хоть на спицах,
святым уже никак, в трёх лицах?
Твореньем оставайся, Боже мой,
порты качая, колыбель столицам,
от памяти под шпилем в упокой.
А хоть петрушкой, ты на рынке, -
А всех прекрасней на планете!
Хоть молочка испить из крынки,
- Я люблю тебя, - за Это!

Здесь каждый камушек ощупал,
и шпиль, и штиль, и стиль знаком,
с кощунством, не «котом и супом»,
какой тычком, ну а какой ложком,
- Красавец, что сказать, столица!
И вертикаль оси, - по северам,
как умилительны приезжих лица,
какие шляпки, ножки южных дам.
А мне что немец, что и красный,
болтаюсь в проруби в крещенье,
Не верь, не бойся – все ужасны,
есть у кого просить прощенье…
Канут в века, столетия двурогих,
и время бурное свой поведёт рассказ
 (всё перепутано, у колеи дороги),
море взволнуется в сети ещё, не раз.

Олегом в Ольгу, - «языком до Кия»,
божись за Невс-кий - православию;
кажись Москвою в Д-олго-ру-кия!
Собор венчал, Неву к «Исакию»?

Что в трёх веках, я - двух шагах,
Русь, Ниешанц, Шлотбург и Канец.
За городецкой крепостью, в лугах
Олега конь и, тот же самый агнец.
И тот же камень, верой у обочин,
и те же клюки в суме-речь добра,
меж Ладоги, Петра и между прочим,
да конь его, на берегах Днепра.
Кудесник веровал перУну одному,
у зайца ж было, столько теремов!
Да вот пошёл, его корабль ко дну,
у зайца - просто не было домов.
«Венец Земли» - Ландскрона - имя,
Корона суть, и сплетена в лукошко,
и три назад - тех пор, в помине,
бросаю деньги трудовые за окошко.
Оно что дверь, до шкурок и бирюлек,
ему для фрязей, - зодчих итальянских,
за шлягом (раньше белок), - Rюрик,
с названий полоцких и брянских.

Ус-телет жизнь, весь царский обиход,
от тумб основ (хоть небо в досточку),
их семью семь, рассчитан арок вход,
и каждый портик стоит в косточку.
Где декабристы встали бы под знамень
(а хоть триглиф, - но с балюстрадой),
пилястрам, - замковый чтоб камень:
небесный свод замкнуть в ограду.
Под усечённую колонны тень,
а площадь аркой, столп ему в отраду,
а сам прилёг, размер в размер, сажень
или вода Невы подмыла пламень?
Устал под дубом видно камень,
смысл он везде, ищи если не лень.

А может, засуха и в локоть плот
(в весну он верил, понемножку),
царь вспомнил, - есть душе оплот
в закат толкая, рубленый к окошку?
А ставить, так всех выше чтоб столбы
(а отравили там, где Рим и не был),
коней бы в упряжь, - украшать штабы,
держаться свОдам, аполлонам неба!
Скалисто будет, - не от скал - оскал.
А камень что? Себя, подобных граду,
гвоздит к горам, а скалит - зубоскал,
и кто не внял, прости за бога ради!
Речь о болотном, о шуте и дне,
ещё б Антихристе, чего назвали!
Причин хватало обратиться к Сатане,
а что запомнилось? оно едва ли:

Колонни-ален, я б сказал приколом,
в румяных лицах девушек с мороза.
Интеллигентно списан, - автор Коло
и гени-ален, жаль, - не ал что роза.
Ещё он, кален-дарен и душист!
Ну, как без ёлочки пушистой?
Не для людей размашист и артист!
Камень на камне! - как? - лучисто!
Хоть по не многу, все мы грешны,
храм Исааку, верю, - чисто Русь.
Мы судим по останкам (решткам),
судить без правил, братцы не берусь.
Прошу, пришлите мне портрет,
в короне чтоб, хлеб-соль благодаря,
почил, корабль толкая на тот свет,
- Кто видел в облачении, Царя?

Рассказ мой будет от души и кстати:
- Живу, люблю, пою страну, людей,
в своих познаниях, однако, я утратил,
но больше, кажется, зверей…
- Ну, что я буду повторяться?
Любимый город, мне б ещё сознаться,
не потревожить вечный сон Петра,
она прошла? ужасная пора…

- Ты разве думаешь, что свинский Петербург не гадок мне? Что мне весело в нем жить между пасквилями и доносами? Ты спрашиваешь меня о Петре? идет по маленьку; скопляю матерьялы… (стр. 48, Последняя дуэль, или Пушкин против Петербурга). Строки из "Медного всадника", которые были вымараны личным цензором поэта (царём Николаем Михайловичем) и не вошли в поэму:

И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою Царицей
Порфироносная вдова.