Инородное тело
Дамы в разных летах в разноцветных сарафанах открыто-гордо демонстрирующие различные формы и объёмы.
Самое странное – это глаза, эта убивающая печаль, нет, не озлобленность, нет, не суровость, а какая-то опустошённость, безнадёжность, безвольность...
Вот только две прелестные барышни в конце вагона с блеском в глазах, с какой-то живинкой, беззаботно щебечут и что-то беглыми пальчиками показывают друг другу в гаджетах.
Я смотрю на своё отражение в темноте вагонного стекла, ожидая там увидеть тоже усталые глаза и сжатые губы с опущенными уголками пожилой строгой тётки – но вижу удивлённо-странный немного безумный взгляд, словно ожидающий чего-то... Чуда?
Да, я всегда жду чуда! А почему, нет? Я чувствую, что не перевелись ещё чудеса, способные меня удивлять и восхищать.
Станция "Некоторая" – люди выходят, люди входят и тут... И тут входит Чудо!..
Я успеваю только едва скользнуть взглядом по лицу, фигуре вошедшего, но понимаю, что это – чудо: а Вы часто видите в метро японцев?.. Нет, вот таких японцев?!
А теперь по порядку.
Я совершенно уверена, что это – японец. Не китаец, не кореец, а именно японец. Ну, можно удостовериться понадёжнее. Оборачиваюсь – лица не вижу. Он стоит ко мне спиной. Молодой. Даже, пожалуй, юный японец. Высокий, нет не высокий – высоченный! Не меньше метр восемьдесят пять, а то все метр девяносто. Могу ошибаться, но могу проверить – я со своим средне российским ростом, допустим метр шестьдесят – метр шестьдесят пять, стою рядом на высоких каблуках (ещё +10 см) и до плеча всё же не достаю, а ещё голова и шея, – примерно сантиметров двадцать – двадцать пять?
Но дело не в его длиннющем росте... (Может он – баскетболист, в конце-то концов?)
Он такой тонкий, вытянутый, но не в струнку – в фигуре, в позе нет напряжения. Спина – изумительная – танцевальная, балетная или фигурнокатательная – статная, сильная, гибкая. Потрясающие руки, великолепные руки – чётко очерченные, словно карандашный рисунок, удлинённые кисти, совершенно музыкальные пальцы, ровные, ухоженные ногти...
Я всё-таки хочу наверняка убедиться, что он японец, но неприлично и даже оскорбительно (для их японского менталитета) если я подойду и спрошу: "Простите, юноша, а Вы – японец?" Тем более, что я не говорю по-японски, английский я так и не выучила, хотя можно спросить: "Are you from Japan?", но на большее меня не хватит, относительно бегло я могу говорить только по-испански, и на этом языке пару фраз и немного больше может говорить только один известный мне японец, но он ростом-то пониже, и чуть постарше, и доподлинно мне известно, что в данный момент никак не может разгуливать по московскому метро. Так что испанский язык сегодня мало поможет.
Я обхожу этого muchacho, чтобы увидеть мельком его лицо, не смотрю в глаза – рассматривать человека было бы не только неприлично, но и опять же оскорбительно. Он в наушниках, и что слушает мне не уловить, слишком далеко, слишком шумно. Может быть это "Симфонические танцы" Дворжака, но с таким же успехом это может быть и Адажио из двадцать третьего фортепианного концерта Моцарта... Да и вообще – всё что угодно. Но с таким лицом – интеллектуально-одухотворённым лицом, кажется, что можно слушать только что-то очень изысканное.
Он весь в музыке, а я, улыбаясь своему отражению в тёмном стекле, – вся поглощена этим впечатлением и стою с широко раскрытыми глазами заворожено – это может быть и не видно, но это осязаемо. Он весь в музыке, но краем глаза следит за мной, он всё-таки заметил мой невольный интерес к своей персоне. Ой, как неловко, я смущена, но он снисходительно улыбается – мне простительно, я уже пожилая дама, этому мальчику что-то между мамой и бабушкой. Он в музыке, лицо безмятежно-блаженное, лёгкая улыбка на губах и глаза... Глаза огромные, просто на пол-лица и взгляд неимоверно глубокий, взгляд в бесконечность, сквозь время, сквозь меня, сквозь весь этот поезд и тоннель...
Моя станция следующая, надо выходить. Я ещё раз взглядом ощупываю, обнимаю его лицо, руки, фигуру – чтобы запомнить этот образ. Эти огромные глаза и это вытянутое тело, ну, просто-таки Хаул – Принц-волшебник из японского анимационного фильма Хаяо Миядзаки. Если бы я могла рисовать, то я бы нарисовала его, если бы я могла говорить по-японски, то сказала бы: "я так счастлива и так благодарна увидеть такого прекрасного юношу с таким магнетическим и одухотворённым взглядом – просто эталонный образ эпохи романтизма".
P.S.
Я выхожу из вагона, пробегаю пару секунд вперёд и оборачиваюсь – молодой японец тоже выходит следом, и через мгновение растворяется в людском потоке. У меня в голове звучит какая-то музыка – кажется это Шуберт. Однако, в современном дне – прагматичном, чёрством, циничном – что Шуберт, что Дворжак, что весь этот вместе взятый романтизм – это как заноза в пальце, как бельмо на глазу, а может быть... и как ложка дёгтя в бочке с мёдом, хотя, скорее наоборот, всё-таки ложка мёда в бочке с дёгтем! Но в любом случае – инородное тело.
Свидетельство о публикации №117050608933