Кефира

КЕФИРА
Елизавета Никифоровна, интеллигентная дама из Петербурга тех времён, когда там ещё обитали почитатели Гумилева и Ахматовой, любила Пыжикова, как родного. Пыж был сыном её подруги Ольги Авенировны. Когда-то, еще в Питере, они жили на одной лестничной клетке, стена к стене. После Елизаветиной эмиграции в Америку, в конце восьмидесятых, связь их прервалась на целых десять лет. Потом они нашлись и с тех пор вновь были неразлучны, только теперь уже – в письмах. С приходом поголовной эпохи интернета, подруги, которым уже перевалило за семьдесят, освоили компьютер с той лишь целью, чтобы каждый день видеть друг друга
в Скайпе. Теперь они чувствовали себя рядом, будто через стенку, как когда-то в Питере. Они даже виртуально гоняли чаи, чокаясь с экраном компьютера, и делились друг с другом ощущениями от вкуса испечённых ими пирожков.
Неделю назад Ольга Авенировна, или как называла её Елизавета – Ава – внезапно покинула этот мир, даже не попрощавшись. Елизавета Никифоровна или Кефира – это прозвище закрепилось за ней с лёгкой руки Авы – каждой клеточкой своего организма ощутила глухую, непробиваемую тоску. К этой тоске примешивалось чувство незавершённости.  Кефира не понимала, что мучило её больше – тоска по единственной подруге, к которой она приклеилась настолько прочно, что ощущала себя с ней одним целым, или незаконченность жизненного цикла, недосказанность того, что тяжестью сидело внутри много десятилетий.
Целых семь дней, в час дня по Нью-Йорку, когда в Питере было девять вечера и начиналась программа «Время», рука Кефиры традиционно тянулась к компьютеру. Она знала, что сейчас откроет Скайп и расскажет Аве свежие новости. Они даже шутили, что настоящая программа «Время» – у них, в Скайпе, а не там, в телевизоре, где говорят языком Советских передовиц. Все семь дней рука Кефиры зависала в воздухе аккурат в тот самый момент, когда она готова была нажать кнопку звонка. Тут Кефира
и вспоминала, что подруга не ответит. Последним, кто видел Аву, был её сын. Пыж, который в двадцать с лишним лет по глупости сел за кражу магнитофона из машины, уже в третий раз развёлся, оставил очередной жене квартиру, а сам переехал к маме.
- Тебе будет веселее, а мне – спокойнее, - сказал он.
Пыж заботился о маме, не разрешал ей даже готовить. Он владел каким-то бизнесом. Что это за работа и что за бизнес, объяснял он невнятно, говорил, что мама, всё равно, не поймет, пусть просто радуется, что он с ней. Зарабатывал он, по его же словам, достаточно для того, чтобы раз в три дня
в дом приходила женщина – стряпать и прибираться. Ава и сама могла всё делать по дому – она пребывала в бодром здравии и для своих лет была очень активна. Из спальни она выходила всегда аккуратно причёсанная,
в выглаженном домашнем платье, с ярко-красной помадой на губах.
- Ну, зачем ты тратишься, сынок? – сокрушалась Ава. - Я, что, приготовить не могу, пыль протереть не в состоянии? Да и за тобой поухаживать – мне только в радость.
- Нет уж, мама, в свои юные годы ты имеешь право на то, чтобы ухаживали за тобой, - отвечал Пыж, - а тебе, чтобы общаться с твоей заокеанской Кефирой – нужно время.
Вот и сегодня, ровно в час дня Кефира открыла компьютер, зашла
в Скайп, собираясь по привычке звонить подруге. Она всё никак не могла поверить, что Авы больше нет, думала, что сейчас всё будет не так, как вчера, что сон закончится и, начнётся новый, настоящий день. Она ещё надеялась, что они, как прежде, проболтают свои полчаса, пока идет программа «Время», а дальше начнётся очередной сериал – святое для них обеих. Иногда они и сериал смотрели вместе, не выходя из Скайпа. Они представляли, что сидят на диване в Питерской квартире и обмениваются репликами о сюжете и игре актёров.
Кефира беспомощно смотрела в экран компьютера, когда внезапно своим узнаваемым, булькающим звонком, словно выныривая из-под воды, запел Скайп. От неожиданности Кефира вздрогнула. Несколько секунд она смотрела на выскочившую на весь экран фотографию улыбающейся Авы. Скайп продолжал булькать. Руки Кефиры задрожали. Пыж с маминого номера звонить не мог. Никак не мог. В эту самую минуту Пыж находился
в самолете. Он летел к ней, в Америку. Пыж сказал Кефире, что хочет сам, лично, что-то рассказать о маме. И вообще, Скайпом Пыж не пользовался. Все вопросы он решал по телефону и по электронной почте. Кефира с трудом представляла, как Пыж мог сейчас выглядеть, как он изменился за те, почти тридцать лет, сколько они не виделись. Она спросила его: «Ты, наверное,
с такой же густой чёрной шевелюрой, как раньше?» Пыж хмыкнул: «Ага,
с густой,  как биллиардный шар». Ему, взрослому дядьке, сейчас пятьдесят пять. Невероятно! Голос его в телефоне – низкий, сиплый, как у его отца.   
Скайп не переставал захлёбываться. Ава, всё так же, улыбаясь, смотрела с фотографии на подругу. На этом фото Ава стояла возле стола, держась за него одной рукой, немного кокетливо склонив голову, в нежно-голубом платье в крупный белый горох, с аккуратно собранными сзади
в пучок волосами. Кефира задержала дыхание, нажала кнопку ответа, вскрикнула и отпрянула назад.
- Привет, ты что так долго не подходишь? – сказала с экрана живая Ава.
«Это какой-то дурной сон», - предположила Кефира, глядя широко раскрытыми глазами в экран.
- Ты в порядке? – Ава посмотрела на подругу с беспокойством и протянула руку к экрану.
Кефира невольно отодвинулась и незаметно ущипнула себя за ногу.
- Господи, да, что с тобой, в самом деле? Давление, что ли? Может, таблеточку выпьешь? – не замолкала Ава.
Наконец, Кефира собралась.
- Ты жива? – недоверчиво спросила она.
- В каком смысле? – не поняла Ава.
- Ну, как же? Пыж…. – Кефира запнулась. Она не могла подобрать нужные слова.
- Что Пыж? –  не поняла подруга, - что с моим сыном?
- Пыж позвонил мне неделю назад и сказал…
Кефира снова замолчала.
 - Что сказал? Ничего не понимаю. Говори уже, - обычно уравновешенная Ава начинала нервничать.
- Авочка, ты только успокойся, - Кефира старалась взять себя в руки, - дело
в том, что Пыж сказал, что ты умерла.
Ава посмотрела на подругу с недоумением, не понимая смысла её слов.
- Как, умерла? – сказала она. - Такого не может быть. Ты просто не расслышала. Связь, наверно, была плохая. У меня сломался компьютер. Пыж отдал его в ремонт и сказал, что позвонит тебе, чтобы ты не волновалась.
- Ава, ты меня слышишь? Пыж сказал, что ты умерла. У-мер-ла.
- А зачем он это сделал? – как-то по-детски наивно спросила Ава. - Я, вот, только что у соседа компьютер одолжила – тебе позвонить, пока мой
в ремонте. Через час должна вернуть.
- Пыж сейчас летит ко мне, в Нью-Йорк.
- К тебе? – удивилась Ава.
- Да, он хотел что-то рассказать, передать какие-то наши с тобой совместные фотографии и письма.
- Какие письма? – испуганно выдохнула Ава, - когда он прилетает?
- Сегодня. Он обещал позвонить мне из аэропорта. Я даже обед приготовила, пирожки ему испекла, такие же, как ты делала… делаешь, с грибами.
Ава схватила голову обеими руками, сжала виски и отчеканила:
- Кефира, я тебе потом всё расскажу. Сейчас ты должна уехать из дома. Куда-нибудь, как можно, дальше, - Ава говорила всё быстрей, - не говори никому из соседей, куда ты едешь, ни одному человеку. Очень прошу тебя, найди прямо сейчас кого-то надежного, у кого ты можешь пожить несколько дней.
- Господи, да что случилось, в конце концов? – Кефира задрожала всем телом.
- Потом, всё потом. Уезжай немедленно.
- Никуда я не поеду, пока ты не скажешь, в чём дело.
- Да, уезжай же ты. Мой сын хочет тебя убить, - выкрикнула Ава.
- Что ты такое говоришь? Твой мальчик, твой Пыж – самый лучший на свете. Ты всегда это говорила. Я же знаю его с детс…..
В квартире Кефиры раздался резкий громкий звонок.
Ава вскрикнула:
- Не открывай, умоляю тебя.
- Авочка, ты не в себе. Пыж мне рассказывал, что ты лечилась от этой, как ее… депрессии.
Дверной звонок не унимался.
- Я умоляю тебя. Вот, смотри, на колени становлюсь, не открывай.
Звонили всё настойчивее.
- Это, наверное, соседка, тёзка твоя, Ольга, - весело проговорила Кефира, - она – дамочка со странностями. По-английски говорит хуже меня, а приехала лет на десять раньше. Подожди минутку, сейчас узнаю, что она хочет.
- Кефира, нет, прошу тебя, - взмолилась Ава, но подруга встала из-за стола
и вышла из комнаты.
Ава услышала звук открывающегося замка, несколько неразборчивых слов и хлопок, будто лопнул бумажный пакет.
- Кефира, Лиза, Лизочка, - беспомощно закричала в экран компьютера Ава.
В прихожей Кефиры раздался сдавленный хрип и, через секунду всё смолкло.
Ава в ужасе смотрела в экран на пустой стул и темный дверной проём на заднем плане, в который несколько секунд назад вышла Кефира. Повисла тяжелая тишина.
- Лиза, ты там? Что с тобой?
Ава увидела, как в дверном проеме Кефириной комнаты, в коридоре, мелькнула тень.
- Пыж, - тихо позвала она. Никто не отзывался, - сынок, я знаю, что это ты. Послушай, сынок, - она перешла на громкий шепот, - возьми всё, что нужно и немедленно возвращайся домой. Все письма отца – в буфете, за тарелками. Никто ничего не узнает. Ты ни в чём не виноват.
Голос Авы дрожал. Она беззвучно шептала губами, в страхе глядя на экран компьютера. Вдруг её словно прорвало. Она громко зарыдала.
- Сынок, прости. Я знала, что ты нашел её письма отцу. Я видела, что они лежат не так, как я их сложила. Я хотела тебе сказать, что всё равно, ничего уже не исправить. Ты, твой отец, и Кефира – вся моя жизнь. Мне трудно это объяснить. Когда отца не стало – умерла часть меня. Но остались ты и она,
а значит, я. Я только поэтому и живу. Я всегда знала, что твой отец изменял мне с ней. Я хотела убить его, даже придумала, как сделаю это – отравленные грибы в его любимых пирожках. Потом, конечно же, струсила. А он продолжал ходить к ней, за стенку. Я всё слышала. Я приставляла стакан
к стене и сидела так часами. Шею сводило настолько, что потом
я сутками ее не чувствовала.
Однажды я подумала: «Больше не могу, сейчас всё скажу. Приду к ней в квартиру, когда он будет там, и скажу». Я вышла на лестничную клетку, подошла к её двери, поднесла руку к звонку, но так и не решилась. Не вслушиваться в их разговоры и её стоны под аккомпанемент скрипящей кровати, когда они занимались, как теперь говорят, любовью, я не могла. Это был мой наркотик, мой воздух. Я этим жила.
Я даже привыкла спокойно смотреть в его глаза, когда он приходил, якобы, с работы, такой счастливый, разгорячённый. Я спрашивала его, как ни в чём не бывало: «Голодный?» «Нет, на работе перекусил», - отвечал он. Ни он, ни она даже не догадывались, что я знала о каждой их встрече в деталях.
Я слышала, как она смеялась надо мной, как обсуждала мои изысканные платья, в том числе, и домашние, как считала меня старомодной, говорила, что мне не идёт красный цвет помады. Хоть бы раз мне лично это сказала. Но нет. Только твоему отцу. Он молчал в ответ. Только однажды очень резко осадил её:
- Я больше не хочу слышать ни одного плохого слова об Ольге. И прекрати называть её Авой.
Кефира тогда заплакала, стала просить прощение, клялась ему
в любви. Она говорила, что из-за него, твоего отца, никогда не вышла замуж, что она тоже хотела бы родить ребёнка, но только от законного супруга.  Она ждала его. Или ждала, когда не станет меня. Не знаю. Единственный, кого она боялась, был ты, сынок. Как-то она сказала твоему отцу: «Если ты её бросишь, твой сын меня убьёт. Я это знаю. Никогда, ни при каких обстоятельствах не вздумай даже намекнуть ей, что нас что-то связывает».
А потом, сынок, она уехала. Внезапно. Нашла каких-то родственников
в Израиле, сделала вызов и уехала в Америку. Сказала мне об этом в день отъезда. Твой отец тоже ничего не знал. Впервые за много-много лет
я задышала. Снова стала танцевать и петь. Я стала такой лёгкой, прямо летала по квартире, из одной комнаты в другую. Такое со мной было
в последний раз, когда ты был маленьким, помнишь?
Вот, только отец с того дня сильно изменился. Никуда не ходил, на работе не задерживался, притих. Целый год не брился. Я спрашивала его, мол, в чём дело, а он отшучивался: «Работы много. Коплю капитал. Стану, как Маркс – солидным и умным». Сколько раз я собиралась с духом – сказать ему, что всё знаю. И каждый раз откладывала, думала: не время. Знаешь, сынок, чем больше откладываешь и думаешь, что подходящее время ещё не пришло, тем большая вероятность того, что оно никогда и не придёт. Оно, это время проклятое, издевается над нами. Всё пятится, как горизонт.
За десять лет Кефира ни разу не позвонила, ни одного письма.
Я думала, всё улеглось. Вот только отец твой как-то совсем погас. Ни огонька в глазах, как раньше, ни веселья. Даже пил он не так, как бывало – опрокинет рюмашку и уйдёт к себе в кабинет. Чертит там что-то, пишет.
Наконец, я твёрдо решила: пришла пора всё ему рассказать. И про то, что я слышала все их разговоры, и про скрип кровати, и про то, почему больше ни одной подруги у меня никогда не было, почему и гостей в доме
я не очень-то жаловала.
Это было в тот день, в субботу, четвертого апреля. Я проснулась
с твёрдым намерением признаться в том, что виновата в его мучениях.
Я хотела сказать, что раз они столько лет были вместе, пусть тайком, но вместе, значит, это была любовь. Раз она никогда не вышла замуж,
(а охотников, знаешь, сколько на неё было), а всё ждала его, твоего отца, значит любила. Я даже хотела позвонить ей в Америку. Так вот, в тот день, четвертого апреля, твой отец проснулся, вышёл на кухню. Я пекла его любимые пирожки с грибами. Он подошёл ко мне, поцеловал. Такое бывало очень редко, в минуты какого-то сентиментального порыва. Я почему-то запомнила яркое солнце. Оно било в окно и отражалось в кастрюле, которая стояла на плите.
- Ты какая-то очень молчаливая стала, - сказал он, - я о многом хочу тебе рассказать.
- Я – тоже, - ответила я, не поворачиваясь. От яркого солнечного света стали слезиться глаза. Я не хотела, чтобы он подумал, что я плачу.
- Вот, и хорошо, - твой отец поцеловал меня еще раз, - давай, я только спущусь в киоск за газетой и вернусь. Позавтракаем, поговорим, как тогда, лет тридцать назад.
- Давай, - я подумала, что этот разговор, наконец-то, снимет с наших плеч тягостный груз, что, наверное, впервые он будет говорить со мной по-человечески. Значит, ему есть, что сказать. Наверное, хочет покаяться.
Отец оделся. Едва слышно хлопнула дверь. Не прошло и пяти минут, как в дверь позвонили. «Как он быстро», - подумала я и пошла открывать. За этот короткий путь из кухни до входной двери я успела подумать о том, что очень люблю твоего отца, люблю и жалею, что боюсь сделать ему больно.
Я открыла дверь. На пороге стоял не он – соседка. У нее было белого цвета, испуганное лицо.
- Твой….твой…..твой, - несколько раз повторила она.
- Что случилось?
- Твой Вова упал.
- Где упал? Что с ним?
- У подъезда.
Я подумала, что он сломал ногу, рванула на лестницу и не заметила, как одним прыжком пролетела пять пролётов вниз. Я выскочила на улицу.
У подъезда толпились соседи и случайные прохожие. Я пробралась сквозь них. На асфальте лежал твой отец. Я удивилась, что его лицо тёмно-синего цвета, а губы – почти чёрные.
Скорая приехала быстро. Из машины вышли двое мужчин крупного телосложения. Они наклонились над ним, и через несколько мучительных секунд я услышала:
- Обширный инфаркт.
Последнее, что я запомнила в тот день, как тело отца погрузили на носилки, втолкнули в двери «скорой», и машина беззвучно, не торопясь уехала.
Только через месяц я нашла в себе силы разобрать бумаги в его кабинете. У меня потемнело в глазах, когда в ящике стола я обнаружила несколько стопок писем от Кефиры. Они были сложены в хронологическом порядке, по годам, и перевязаны верёвочками. Моими верёвочками, которые оставались от очередной упаковки. Я складывала их в ящик на кухне –
в хозяйстве всё пригодится.
Первое письмо она написала через три дня после своего отъезда.
В последние годы они переписывались всё реже, и то лишь для того, чтобы, как выражалась Кефира, не забыть, как писать ручкой. Они перешли на общение через электронную почту. Это я поняла из их переписки. В письмах было столько нежности, любви, столько нескончаемой боли от того, что они не могут быть вместе. Она называла его «Пыжик». На заре наших с ним отношений, я помню, однажды назвала его «Пыжиком», на что он твёрдо сказал, в приказном порядке, чтобы я больше никогда так к нему не обращалась, что он мужчина, а не какой-то пухлый сопляк. Как-то она написала, что все письма от него перевязывает верёвочками и бережно хранит в буфете, за тарелками.
Да, я не могла в это поверить, вернее, не хотела. А потом, ты знаешь, сынок, я подумала: «Если бы я только знала раньше, как сильно они любят друг друга, я бы отпустила его, даже благословила бы их». Правда, сынок. Может, он был бы жив сейчас, и был бы счастлив. Я написала по обратному адресу, указанному на ее конвертах, только два слова: «Вова умер». Даже  тогда я не могла признаться ей в том, что всё знаю. Что бы это изменило?
Две недели спустя, пришло ответное письмо. Она сочувствовала мне, спрашивала, не надо ли чем-то помочь. Ни в одном слове, ни между строк,
я не уловила ничего, понимаешь, сынок, ни-че-го, словно между ними никогда ничего и не было. И потом, когда мы с ней переписывались, и позже, когда каждый день разговаривали в интернете, мы никогда не вспоминали
о твоем отце. Я – чтобы не ставить ее в неловкое положение. Но она! Ни одного слова о нём! Я вглядывалась в выражение ее лица в надежде увидеть хоть что-то, хоть какой-то намёк на то, что она его любила.
Мне даже стало казаться, что всё происходившее тогда за стенкой нашей квартиры – плод моей фантазии, что ничего подобного на самом деле не было, а я больна какой-то душевной болезнью. Просто она протекает
в такой странной форме. Словно меня было две: одна – та, которая жила
с твоим отцом в полном доверии, спокойно, размеренно, а вторая – та, которая знала о его двойной жизни, о его связи с моей лучшей подругой.
«А письма?», - спросишь ты. А письма как будто я сама ему и писала. От неё. Самое удивительное то, что никто, ни один человек в нашем доме ни разу, даже намёком, не дал понять, что твой отец ходит к Кефире. А ты же знаешь, сынок, наших соседей, уж это обязательно стало бы известно.
Я никогда не спрашивала у неё, почему она отказывает мужчинам во взаимности. А я уж видела, поверь мне, тех, кто приходил к её дверям
с букетами и тортиками. Многие из них были вполне достойными мужчинами. Эти букеты она выбрасывала в окно, а тортики скармливала собакам. Женихи ходили еще какое-то время, а потом исчезали.
На этих словах Ава через компьютер услышала в квартире Кефиры, тихие шаги.
- Кто там? – неуверенно спросила она, - сынок, это ты?
Скрипнул паркет. В дверном проёме появился силуэт Кефиры. В руке она держала пистолет.
- Знаешь, Ава, меня хотел ограбить какой-то мужик. Лысый мужик, Ава. Он начал меня душить, представляешь? - Она тихо хохотнула компьютерному экрану. - Да, я совсем забыла тебе сказать: много лет назад я получила разрешение на хранение оружия. Видишь, пригодилось.
Кефира направила ствол пистолета в экран компьютера. Аве показалось, что у неё остановилось сердце. Она подняла руку, пытаясь что-то сказать, схватилась этой рукой за компьютер и рухнула со стула вместе
с ним. Кефира увидела огромный, на весь экран, не моргающий глаз Авы. Зрачок беспомощно смотрел прямо на неё.
Елизавета Никифоровна выключила компьютер. Вышла в коридор. Оттуда раздался хлопок, будто лопнул бумажный пакет.