Женщины в жизни Н. В. Гоголя

               
 Многие современники,  и более поздние  исследователи часто задавались вопросом:  как Гоголь относился к женщинам?
Основная черта Гоголя как писателя — постоянное стремление к идеалу. С ранней молодости он воспринял это стремление от немецких романтиков. Потому и начал с романтической поэмы "Ганц Кюхельгартен". Стремление к идеалу, вера в его осуществление именно для России чувствуется почти во всех произведениях Гоголя. Еще в 1831 году опубликовал он в "Литературной газете" небольшую статью "Женщина". И вот что он там пишет: "Мы зреем и совершенствуемся; но когда? Когда глубже и совершеннее постигаем женщину". В "Мертвых душах" говорит он о "чудной русской девице, какой не сыскать нигде в мире, со всей дивной красотой женской души, вся из великодушного стремления и самоотвержения". Он старается убедить русских женщин в их высоком призвании, горячо, настойчиво доказывает, что женщина может положительно влиять на окружающих ее людей, на общество в целом. Он уверен даже, что для этого женщине не обязательно отличаться особым умом или знанием света. Достаточно красоты, "не опозоренного не оклеветанного имени" и чистоты душевной. Он утверждает, что даже в делах государственных женщина может принести много пользы своим влиянием на мужа, служащего государству. "Душа жены — хранительный талисман для мужа, оберегающий его от нравственной заразы". А какой гимн красоте женщины пропел Гоголь в отрывке "Рим": "Все в ней венец создания".

                АННА  ВИЕЛЬГОРСКАЯ

О личной жизни Н. В. Гоголя  очень и очень мало. В 1829 году Гоголь внезапно уезжает из Петербурга за границу. Исследователи ломают себе голову — почему? Зачем? Он достаточно ясно и романтически взволнованно пишет матери о причинах отъезда, но ему, как всегда, не верят. Публикатор и комментатор писем Гоголя Шенрок пишет: "Гоголь ссылается то на неудачу, то на любовь, то на болезнь, не заботясь даже о последовательности в объяснениях". А зачем нужна тут последовательность? Ему вторит протоиерей В. В. Зеньковский: Гоголь "...в объяснение этого поступка выдумывал потом всякие небылицы (о страстной любви и т.п.)". Между тем в письме ясно сказано, что влечет его в странствия некое существо; он просит мать: "Но ради Бога, не спрашивайте ея имени. Она слишком высока, высока!" И послана на жизненном пути, дабы "лишить меня покоя, расстроить шатко-созданный мир мой".
 Разве не естественно, не в стиле времени представить себе, что юный провинциал-романтик, автор "Ганца Кюхельгартена" отчаянно влюбился в высокопоставленную светскую даму или девицу и в сердечном порыве очертя голову помчался вслед за ней за границу? Может быть, такой и должна быть первая любовь?
Прошли годы. В Петербурге Гоголь знакомится с семьей Виельгорских. Семья аристократическая, близкая ко двору. Мать, Луиза Карловна — подруга императрицы. Люди образованные и добрые, они сердечно приняли Гоголя, оценили его талант, уловили, по-видимому, "особость" "своеобычного молодого человека", как называет его П.В.Анненков в своих воспоминаниях. Особенно подружился Гоголь с младшей дочерью Виельгорских Анной Михайловной, прозванной в семье Нозинькой. Нозинька делится с ним своими стремлениями, сомнениями, надеждами, просит его советов по всем волнующим ее вопросам, во всех трудных или важных обстоятельствах. Случилось так, что Гоголь был в Риме в апреле-мае 1839 года, когда там на вилле княгини Зинаиды Волконской жил или, вернее, умирал от чахотки молодой Иосиф Виельгорский. Гоголь был последним, кто видел его живым, он проводил ночи у постели умирающего юноши и он же выехал навстречу матери его, Луизе Карловне, и первым сообщил ей горестную весть. Вполне возможно, что именно по просьбе семьи он описал последние дни жизни их любимого сына и брата ("Ночи на вилле"). Отрывок этот при жизни Гоголя никогда не печатался, но можно предположить, что рассказ этот, исполненный трагического лиризма, еще более сблизил Гоголя с семейством Виельгорских.
    По утверждению Зеньковского, издатель писем и биограф Гоголя Шенрок "высказывал мысль на основании рассказов, которые не поддаются нашему анализу за их отсутствием, — что Гоголь делал предложение А.М. Виельгорской". Может быть, Гоголь в самом деле был влюблен в Нозиньку и на свое предложение получил отказ. При всем либерализме и простоте обращения Виельгорские все же вряд ли могли согласиться на брак дочери с небогатым и "худородным" малороссом. Такое родство могло к тому же не понравиться и императрице. Впоследствии Анна Михайловна вышла за Шаховского — фамилия говорила сама за себя, не чета Гоголю - Яновскому. Впрочем, мы уже говорили, что о личной жизни Гоголя почти ничего не известно.

                АЛЕКСАНДРА  СМИРНОВА – РОССЕТ

А. О. Смирнова - Россет. 1834-1835. Петр Соколов.
шли еще годы. Гоголь познакомился и подружился с А. О. Смирновой - Россет. Когда-то одна из первых придворных красавиц, умница и очаровательница, Александра Осиповна была собеседницей и Жуковского, и Вяземского, и Пушкина. Последний так писал о ней в одном из стихотворений:

Она мила — скажу меж нами -
Придворных витязей гроза,
И можно с южными звездами
Сравнить, особенно стихами,
Ее черкесские глаза.
Она владеет ими смело,
Они горят огня живей...

Позднее Александре Осиповне пришлось покинуть двор и Петербург — муж ее Н.М.Смирнов был назначен губернатором Калуги. В "Выбранных местах из переписки с друзьями" Гоголь опубликовал в несколько переработанном виде некоторые свои письма к Александре Осиповне. Письма эти (как и другие из "Выбранных мест...") подвергались не раз осуждению и насмешкам. Даже такой деликатный человек, как И.С.Тургенев, и тот не удержался и вложил в уста Базарова следующие слова:
"...я препакостно себя чувствую, точно начитался писем Гоголя к калужской губернаторше».
Был ли Гоголь влюблен в Александру Осиповну? Многие в этом не сомневались, в частности Сергей Тимофеевич Аксаков. Он пишет: "Гоголь, несмотря на свою духовную высоту и чистоту, на свой строго монашеский образ жизни, сам того не ведая, был несколько неравнодушен к Смирновой, блестящий ум которой и живость были тогда еще очаровательны". Если и так, мудреного ничего нет — Александра Осиповна и в сорокалетнем возрасте, который считался в те времена старушечьим, была неотразима. Стоит прочитать письма Ивана Аксакова, человека умного и достаточно волевого, из которых довольно ясно видно, насколько была велика власть над ним Александры Осиповны. Но с Гоголем все было совсем по-другому. Если и была любовь, то совершенно иного рода, чисто духовная. Недаром одно из писем к Александре Осиповне (29 ноября 1842 г.) Гоголь подписывает так: "Любящий без памяти Вашу душу".
Как  отмечают многие  исследователи, Александру Осиповну с Гоголем  связывала  самая глубокая, искренняя дружба. Правда, их отношения долгое время разворачивались вяло, как необязательные.  Смирнова даже забыла, что они познакомились в Царском Селе у Пушкина летом тридцать первого года. Вот, как она сама о том писала:
«Каким образом, где именно и в какое время я познакомилась с  Н.В. Гоголем, совершенно не помню. Это может показаться странным, потому что встреча с замечательным человеком обыкновенно нам памятна, и притом у меня память прекрасная. Когда я однажды спрашивала у Н.В., где мы с вами познакомились, он мне отвечал: «Неужели вы не помните? Вот прекрасно! Так я же вам не скажу: это, впрочем, тем лучше, это значит, что мы всегда были с вами знакомы…
…В 1837 году я провела зиму в Париже… Русских было довольно, в конце зимы был Гоголь… Он был у нас три раза один, и мы уже обходились с ним как с человеком очень знакомым, но которого, как говорится, ни в грош не ставили. Всё это странно, потому что мы читали с восторгом «Вечера на хуторе близ Диканьки» и они меня так живо перенесли в великолепную Малороссию» (может быть, что-то подобное проскальзывало по отношению и к Лермонтову в начале их знакомства, и оттого он обижался?)»
Летом того же года в Бадене их дружба окрепла. Здесь состоялось историческое первое чтение первых глав поэмы «Мертвые души». Смирнова описала в подробностях и то, как это происходило, и то, что этому предшествовало:
«Мы встречались почти каждое утро. Он ходил или лучше сказать, бродил один… Часто он так был задумчив, что я долго, долго его звала; обыкновенно он отказывался со мною гулять, прибирая самые нелепые резоны. Его, кроме Карамзина, из русских никто не знал, и один господин высшего круга мне сказал, встретив меня с ним (пер. с фр.): «Вы находитесь в дурном обществе; вы гуляете с каким-то Гоголем, человеком очень дурного тона».
В июне месяце он нам вдруг предложил вечером собраться и объявил, что пишет роман под названием «Мертвые души» и хочет прочесть нам две первые главы. …Около 7-го часа мы сели кругом стола. Н.В. взошёл, говоря, что будет гроза, что он это чувствует, но, несмотря на это вытащил из кармана тетрадку в четвёрку листа и начал первую главу… Меж тем гром гремел, и разразилась одна из самых сильных гроз, какую я запомню… Он поглядывал в окно, но продолжал читать спокойно. Мы были в восторге, хотя что-то было странное в духе каждого из нас».
А вот ещё одно место из воспоминаний Смирновой, которое говорит о её глубоком понимании и личности Гоголя, и его произведений (что сегодня считается хрестоматийным, тогда понимали единицы):
«Никто так не читал, как…Николай Васильевич и свои и чужие произведения; мы смеялись неумолкаемо…и не подозревали всей глубины, таящейся в этом комизме. Такова уж участь комика, и надобно, чтобы долго смеялись ему, пока вдруг не уразумеют некоторые избранные, что этот смех вызван у него плачем души любящей и скорбящей, которая орудием взяла смех».
С той поры, когда Александра Осиповна поняла главное в душе Гоголя, она стала его «добрым ангелом». Именно её ходатайствам при дворе и просьбам через графа Виельгорского к министру народного просвещения Уварову мы обязаны тем, что «Мёртвые души» вопреки возмущению клерикально-официозных сил напечатаны без цензурных вырезок, убивавших книгу.
Именно Смирнова многократно ссужала деньгами Гоголя и его друга, великого живописца Иванова, буквально голодавших в Италии, и тем давала им возможность продолжать труды.
Это она долго и настойчиво добивалась и добилась для полунищего нашего гения пособий, а затем и пенсиона от Императора, что было непросто. При этом - выиграла ряд острых стычек с самим шефом жандармов графом Орловым:
«В воскресенье на обычном вечере Орлов напустился на меня и грубым, громким голосом сказал мне: «Как вы смели беспокоить Государя, и с каких пор вы – русский меценат?» Я отвечала: «С тех пор, как Императрица мне мигнёт, чтобы я адресовалась к Императору (подразумевается – даст знак, когда у того доброе настроение), и с тех пор, как я читала произведения Гоголя, которых вы не знаете, потому что вы грубый неуч и книг не читаете, кроме гнусных сплетен ваших голубых штанов» … Государь обхватил меня рукой и сказал Орлову: «Я один виноват, потому что не сказал тебе, Алёша, что Гоголю следует пенсия». За ужином Орлов заговаривал со мной, но тщетно. Мы остались с ним навсегда в разладе».
А как глубоко понимала Александра Осиповна художническую суть Гоголя, обычно скрытые глубоко состояния, из которых и вырастают произведения! Однажды Николай Васильевич устроил для своего «доброго ангела» чудесную экскурсию по Риму. Она полностью была созвучна с его «Римом», этим лучшим описанием в мировой литературе «вечного города».
Вот воспоминание Смирновой о той экскурсии. Она уже самим стилем своим открывает нашему пониманию истоки той вещи Гоголя, «Рима», и причину того, почему он долгие годы писал о России именно в Италии:
«Никто не знал лучше Рима (лучше Гоголя)… Не было итальянского историка или хроникёра, которого бы он не прочёл, не было латинского писателя, которого бы он не знал… Он сам мне говорил, что в Риме, в одном только Риме он мог глядеть в глаза всему грустному и безотрадному и не испытывать тоски и томления… И точно, в Риме есть что-то примиряющее человека с человечеством. Слава языческого мира там погребена так великолепно; на великолепных развалинах воздвигся другой Рим, христианский, который сперва облекся в смирение в лице мучеников или молчаливых отшельников в катакомбах, но впоследствии веков, заражённый тою же гордынею своих предков, начал погребаться с древним Римом. Развалина материальная и развалина духовная – вот что был он в 40-х годах, но всё над ним то же голубое небо, то же яркое, тёплое, но не палящее солнце, та же синяя ночь с сиянием звёзд, тот же благотворный воздух, не тревожный, как неаполитанский, но успокаивающий. И столько красоты и величия в воспоминаниях не примиряет ли нас с человечеством? Остаётся благодарность Провидению, которое позволило всякому принести плод свой во время своё, и, гуляя по развалинам, убеждаешься без горечи, что народы, царства, так же как и всякая личность, преходящи».
Именно тогда в Италии у Гоголя и Смирновой начался поворот к Вере, вырастание в ней и стремление полнее жить по Учению Христову. Это связало их ещё теснее в общем строе, стремлении душ. А весна в Ницце тысяча восемьсот сорок четвёртого года явится кульминацией этой духовной дружбы. Именно тогда Смирнова открывала ему тайны своего сердца без ложного стеснения, а Гоголь становился для неё наставником. Теперь они держались друг за друга как брат с сестрой во Христе.
Впереди ждёт их ещё ряд расставаний и дорогих встреч. Николай Михайлович Смирнов, произведённый при дворе в камергеры, переходит на службу в министерство внутренних дел. Он назначен калужским губернатором (закончит свою карьеру гражданским губернатором Санкт-Петербурга). Вернувшийся в Россию Гоголь вместе со Смирновыми отправляется в Калугу. Не раз он будет жить в их доме и ездить в Оптину пустынь, просить у святого старца Макария благословения постричься в монахи и даже надоедать ему, получая отказы.
Глубоко опечаленный этим отказом Гоголь вновь уехал за границу. Александра же Осиповна стала теперь его бесценным корреспондентом, рассказчиком в письмах о России. Гоголю нужны как воздух материалы – он работал над двумя книгами сразу. Во втором томе незавершённого замысла эпопеи-трилогии «Мертвые души» по её рассказу об отчиме Арнольди написан образ генерала Бетрищева. И сама Александра Осиповна тоже попала на страницы этой книги. Когда в новый приезд на Родину Николай Васильевич будет читать в калужском губернаторском доме девять глав второго тома, она сразу узнает себя в одной из героинь. Вот её воспоминание о том:
«Одно лицо было удивительно хорошо отделано…эмансипированная женщина-красавица, избалованная светом кокетка, проведшая свою молодость в столице, при дворе и за границей. Судьба привела её в провинцию, ей уже за тридцать пять лет, она начинает это чувствовать, ей скучно, жизнь ей в тягость».
Действительно, так всё и было с нею, и дальше только нарастало. Гоголь многое провидел. Жить губернаторшей Смирновой претило. Особенно – те вынужденные визиты к первым дамам-чиновницам губернии и приёмы их у себя. Всё это так напоминало описанное в первом томе «Мертвых душ»! А с самого прибытия в Калугу её разозлило признание простодушного священника кафедрального собора в том, что все местные опасаются новой губернаторши. Ведь, Лермонтов написал о ней: «Но, молча, вы глядите строго…»!
Гоголь, как мог, внушал: нельзя впадать в мрачное состояние. В своём положении Смирнова способна приносить много пользы, если поможет вырастать всему доброму вокруг себя. Его наставления, советы войдут затем в книгу «Выбранные места из переписки с друзьями». Вообще, Смирнова-Россет оказала автору исключительную корреспондентскую помощь в работе над этой важнейшей вещью.
«Выбранные места…» вышли в печати под новый, тысяча восемьсот сорок седьмой год. И вновь Александра Осиповна помогла уладить затруднения с цензурой. И она же едва не единственная тогда горячо приняла эту непонятую обруганную книгу:
«…Любезный друг Николай Васильевич. И вас поздравляю с таким вступлением, и Россию, которую вы подарили этим сокровищем. Странно! Но вы, всё то, что вы писали доселе, ваши «Мёртвые души» даже, - всё побледнело как-то в моих глазах при прочтении вашего последнего томика».
Гоголь не идеализировал русскую жизнь. Он яснее многих понимал накопленную порочность и пошлость. Оттого и страдало сердце его! Он понимал необходимость учиться лучшему у других стран и народов, но видел и таящуюся за всей пошлостью и чиновным произволом народную, молодую и неистраченную силу России. В этом – смысл его знаменитого монолога из «Мертвых душ» о птице-тройке, независимо от того, кто бы ей временно ни правил. И он сознавал прекрасно, куда мчится она сейчас, и куда могла бы мчаться, окрылённая силой христианской Веры сердечной. И только на основе церковности, деятельной соборности видел возможность очищения и действительного взлёта Руси. Отсюда его известнейшее определение её как нашего монастыря, где к трудничеству на своём месте должна прилагаться обязательно искренняя молитва, стремление ко Христу. Без этого краеугольного камня монастыря как братства нет. Есть хищничество, ханжество, пошлость. А высшая цель земного существования: преображение, восстановление души погибающего в грехах брата. «Полюбите нас чёрненькими, а беленькими нас всяк полюбит»…
Александра Осиповна прекрасно понимала, чем грозит Гоголю такое отношение к нему общества. Она знала, обсуждала с ним многократно в переписке и те беды русской жизни, избавлению от которых решил служить великий писатель. Она знала его сердце, сострадала, пыталась хоть как-то вступиться, помочь людям понять его, горячилась и надрывала свои собственные нервы. Но всё оказалось напрасным. Трагедия Гоголя была пущена в действие.
А ведь Гоголь по-своему продолжил начатое Пушкиным: государственное, народное служение литературы,- и расширил её значение, повернув новой гранью. Что ж, действительно – «не бывает пророка в своём отечестве».
Всё это сломило хрупкую нервную натуру Гоголя. Его всё больше тянет посвятить жизнь целиком Христу, уйти от мира в молитву, но в монашестве ему неоднократно отказано от имени Церкви. С художественной прозой он расходится всё дальше, как бы вырастает из неё. Его сокровенная литературная идея отвергнута во всех кругах. А ведь она являлась для Гоголя и личным искуплением того осмеяния ярко выставленной «пошлости пошлого человека» (слова И.Тургенева), которое писатель стал воспринимать как свой грех, как нехристианское отношение к падшим братьям. Ради чего же продолжать «Мертвые души» с той самой идеей? Но Николай Васильевич ещё борется, уничтожает текст и переделывает, хотя и со срывами, пишет.
Точку поставил его духовник-священник, которого он глубоко почитал. Тому не понравился выведенный во втором томе образ иерея, прототипом которого увидел себя. И он строго попросил убрать этот образ вообще.
Началось прощание Гоголя с миром. Он готовился к кончине как глубокий христианин: говел, соборовался, прошёл полную исповедь и принял Святое Причастие. Завершил подготовку тем известным трагическим жестом: сжёг окончательно рукопись второго тома, письма, архив.
Вопреки завещанию Николая Васильевича похоронить его тихо и скромно, за гробом шли толпы людей. Весь Университет прервал занятия. Смирновой - Россет не было тогда в Москве, к тому же - болела. Вот как она пишет со слов знакомого, а последним предложением от себя подытоживает. И в этом резюме видна вся горечь и боль её души:
«Маркевич мне говорил, что во время похорон с трудом он пробирался в толпе, полиция была вся на ногах, жандармы с озабоченными лицами рыскали во все стороны, как будто в ожидании народного восстания. Он нарочно спросил у жандарма: «Кого хоронят?» А тот громовым голосом отвечал: «Генерала Гоголя». Это уже чисто русская оценка заслуг Отечеству».