Братьям Люцифера

(Salem II)

В начале была игла; и она вошла
под кожу мира, артерий его ища,
потом их рвала, и черная кровь текла,
как льется ливень за воротник плаща,
как будто кофе дрогнувшею рукой
на белую плоскость утреннего стола
со всем его сахаром, всем его молоком
официантка неловкая пролила.

Потом было слово, когда, вышивая гладь
морскую и от небесныя отделя,
господь укололся и молвил, да не со зла,
а только единственно красного слова для.

И всё воплотилось: всевышняя речь – закон
из тех, что всегда обязан быть воплощен.

Мы солнце держали в руках,
как нездешний фрукт,
и числами не поверяли звучанье сфер –
а солнце однажды выскользнуло из рук,
и пение рассыпалось по строфе,
закончилось зрение, кости стали углём,
пришла с востока великая саранча.

Однажды найди себя за пустым столом,
слова бессилия в серый блокнот строча
и каждым нервом наматываясь на шкив,
ударные стопы деля про себя по три,
когда мироздание входит в твои зрачки,
пронзая, взрывая, распарывая изнутри.

Я видел истины и прогорел до дна –
гори, моя радость, страдание,
к богу в рай;
мы, боль познавая, давали ей имена:
разлука и память, музыка и игра.

И, вниз уходя по лестнице винтовой,
в назойливый звон легиона цитат-цикад,
с пока еще гордо вздернутой головой,
в аду ты будешь один – на то он и ад.