Последний голубь голубевода Максимова

Вообще-то на рассвете все летящие птицы кажутся золотисто-рыжими, потому что солнце подсвечивает их снизу. Но этот голубь и впрямь был рыжего цвета. Все остальные голуби, жившие на крыше старого девятиэтажного дома, были сизыми, как и положено простым городским голубям,  а этот – рыжий. И если вся стая, бывало, рядком садилась на краешек крыши, то Рыжего можно было заметить сразу.

Но самое удивительное, что он и летал совершенно по-особенному. Обычно голуби как заходят на посадку? Машут крыльями пореже, планируют по кругу и плавно подлетают, куда им надо. А Рыжий поднимал крылья высоко-высоко вверх и проваливался в воздушную яму, будто прыгал в бассейн солдатиком. Раз – и он уже на земле. Если бы люди следили за его полётом, то у них в этот момент перехватывало бы дыхание. Но люди, если они, конечно, не голубеводы, обычно не смотрят на летающих голубей. На что там смотреть-то – это же не павлины! Людям кажется, что все голуби одинаковые, летают где попало, а если не летают, то путаются под ногами.

Ну что тут сказать? Во-первых, летают не где попало. Это только кажется, что голубь летит, куда хочет. На самом деле, если долго-долго и внимательно-внимательно наблюдать, то заметишь, что от родной крыши голуби далеко не улетают. У них там в воздухе, как у самолётов, прочерчены невидимые тропинки, и летать можно только по своим, да и на чужие аэродромы лучше не садиться. Ну, то есть, на чужие крыши и на неправильные провода.

А во-вторых, друг от друга голуби очень даже отличаются – это тоже, если приглядеться. Но Рыжего нельзя было ни с кем перепутать и без этого. Он и в пасмурную погоду казался золотистым, как будто его освещало невидимое солнце – освещало его одного.

Другие, конечно, завидовали.

«И как это он так делает? – восхищался молодой голубь, заворожено глядя на удивительный полёт Рыжего. – Как только не боится перестать махать крыльями?»
«Да выпендривается просто. ТурмАн», – отвечал пожилой, видавший виды сизарь, поджимая клюв. 
«Гурман? – удивлялся молодой. – Да этот рыжий, вроде, клюёт то же самое, что и мы. Я его даже на помойке видел».
«Да не гурман, а турман, а по-правильному – тУрман. Это такие пижоны, которые в полёте кувыркаются неизвестно зачем. Я же говорю, выпендривается».

Но рыжий голубь не был турманом. Это был голубь спортивной породы. Просто за долгую жизнь, а Рыжий жил уже очень долго, чему только не научишься, если, конечно, ты наблюдательный и любознательный. И Рыжий постепенно освоил искусство переворотов и кувыркался не хуже турманов, научился бить крыльями, как самые лучшие бойные голуби, а уж скорость полёта у него и так была чемпионская – недаром голубевод Максимов тратил когда-то часы на его тренировки.

Да, Рыжий жил на этой крыше не всегда. Когда-то давно его домом была голубятня – симпатичное зелёное строеньице, расположенное в двух шагах от девятиэтажки. Когда голубевод Максимов эту голубятню строил, никаких высоких домов ещё и в помине не было, и эта городская окраина, хоть и называлась уже Москвой, но выглядела совершенно по-деревенски: яблоневые сады, деревянные домики, узкие улочки… Но вот на окраину пришли строители и начали превращать её в городской микрорайон. Пролегли по нему широкие улицы, выросли по их сторонам новые дома высотой какие в пять, какие в девять этажей, жильцы снесённых деревянных домиков переселились в один из них, а в другие приехали новые жители, и скоро оказалось, что от прошлого здесь остались только отдельные яблони и голубятня.

Сам голубевод жил теперь на первом этаже большого панельного дома, который стоял почти на том же месте, где раньше был его маленький деревянный домик, и постепенно привыкал к новой маленькой квартирке. А его голуби привыкали к тому, что всё кругом изменилось, и находить дорогу домой стало труднее – мешали высокие дома. Но все как-то со временем приспособились.

Жил Максимов одиноко, как часто бывает с людьми, которые отдали всю свою жизнь какому-нибудь делу. А делом его были голуби. Нет, он, конечно, где-то работал: ходил на службу, получал зарплату, но всё свободное время занимался только тем, что его действительно интересовало – разведением голубей. Вот как посмотрел он в детстве на небо, как увидел там кружащуюся стаю, так в этот самый момент и стал голубеводом, хотя ничего ещё о птицах не знал и голубятни никакой у него, понятное дело, не было.

Потом всё появилось: и с другими голубеводами познакомился, и научился всему, чему надо, и голубятню рядом с домом выстроил. А уж когда в Москве была Олимпиада-80, настал у любителей голубей звёздный час – на открытии и закрытии игр выпускали тогда чудесных белых голубей, которых в одном питомнике вывели специально к Олимпиаде, и каждый голубевод чувствовал себя к этому немножко причастным и очень гордился. Максимову было тогда уже под пятьдесят, он в голубеводстве многого добился и поэтому с удовольствием прикрепил к своей голубятне табличку с эмблемой Олимпиады. Эмблему он рисовал сам, и, хотя очень старался, вышла она немного кривоватой.

Голуби у него бывали разные. Увлекался он в своё время и турманами, которые умели кувыркаться в воздухе, нравились ему и бойные голуби – те зависали на высоте и начинали громко бить крыльями, и казалось, будто аплодирует чему-то огромный зрительный зал. Но главной его страстью были голуби спортивные. На тренировку их уходило много времени, но участие в соревнованиях было для Максимова настоящим счастьем. Столько городов со своими голубями объездил, что и счёт им потерял.

Но время шло, и в микрорайоне стали сносить пятиэтажные дома. Казалось бы, совсем недавно их построили – и вот они уже устарели, и на их месте возводили настоящие башни, рядом с которыми даже девятиэтажки вдруг стали выглядеть маленькими и обшарпанными. Яблони старели и засыхали, старел с ними и Максимов. Времени на голубей теперь стало больше, потому что он вышел на пенсию, но уже подводило здоровье. Как-то раз он надолго угодил в больницу, и стало понятно, что теперь заниматься голубями, как раньше, он не сможет. Птицы ждали его возвращения и не знали, что скоро им придётся расстаться, и у них появятся новые хозяева.

Так и произошло. На двери голубятни появился висячий замок, а Максимов каждое утро шёл теперь не к голубям, а к лавочке неподалёку от своего подъезда и сидел там часами, глядя на пустую голубятню да в небо, где пролетали иногда городские сизари и вороны. И было бы ему очень грустно и одиноко, если бы не Рыжий – его последний голубь. Рыжий хозяина менять не захотел.

Напрасно Максимов его убеждал, что жить на улице  это не то, что в голубятне. «Пропадёшь ведь, - говорил он Рыжему. – А зимой? О зиме ты подумал?»
«Ничего, - курлыкал тот в ответ, - городские голуби как-то устраиваются, и я не пропаду. Ты лучше за своим здоровьем следи».

И хотя выглядел Рыжий при этом очень уверенно, Максимов всё равно волновался. Уж ему ли было не знать, какие опасности подстерегают  голубей в городе! Голод, холод – это всякому понятно, а ведь есть ещё хищники, и это не только кошки, от кошек-то спастись нетрудно. Хищные птицы – вот кто главные враги! Это и вороны, и чайки, а страшнее всех ястребы-тетеревятники.

Переживал за голубя Максимов, но в глубине души был рад, что не один. С Рыжим они, можно сказать, были друзьями. Максимов выделял его, ещё когда тот был птенцом – так внимательно он слушал, как Максимов разговаривал с птицами, будто всё понимал. А то наклонит голову набок, да и ответит по-своему, курлыканием, так что потом уже Максимов обращался только к нему одному, как к своему помощнику. Потому что сам начал его курлыкание понимать.

И когда всех голубей пришлось продать, с Рыжим они сдружились ещё больше. Утром они встречались на скамеечке перед голубятней, и Рыжий рассказывал, какие новости на крыше, в голубиной стае, с которой он теперь жил, а Максимов вспоминал всякие истории из своего голубеводческого прошлого, и поэтому каждый его рассказ начинался со слов «А вот помнишь…». Хотя Рыжий многого помнить просто не мог, слушал он всегда очень внимательно. Максимову это было приятно, потому что найти хорошего слушателя трудно, особенно, если ты человек пожилой. Так что других собеседников он и не искал.

Вот так и шла теперь его жизнь. Утром – поговорить с Рыжим, днём – заглянуть в маленький магазинчик рядом с домом, вечером – посмотреть новости. А на следующий день с утра опять на скамеечку. В доме за это время сменилось много жильцов, и никто уже не знал, что это за дед каждое утро сидит перед пустой голубятней. Но все привыкли к этой сидящей фигуре, которая год от года становилась всё более сгорбленной.

А Рыжий за голубевода огорчался. У него-то самого жизнь на воле стала хоть и намного хлопотней, но гораздо интереснее. Он, тоже, конечно, вспоминал прежние времена с тренировками и соревнованиями, но разве мог бы он раньше, например, запросто слетать в парк на концерт к знакомому соловью? Не мог. Да он и с другими птицами тогда не знакомился. А теперь заглядывал даже к чайкам, которые у Речного вокзала летали за теплоходами, или к совам, которые жили у больницы, где иногда лечился Максимов. Рыжий в такое время  навещал его каждый день и обязательно заворачивал к совам – от них всегда можно было узнать много интересного.

Его соседи по крыше жили по своим правилам и далеко не летали, но Рыжего они уважали – чувствовали, что он особенный. Хотя молодым голубям дружить с ним не советовали: и летает он как-то странно, и курлыкает не по-здешнему, и людей не боится – каждое утро вон рядом с каким-то дедом на скамейке сидит!
 
Да, каждое утро Рыжий прилетал к Максимову на скамейку, но образ жизни бывшего хозяина ему ужасно не нравился. «Пойдём в парк, – звал он его весной. – Пойдём! Там поёт такой соловей, что с другого конца Москвы приезжают послушать. Говорят, его песня похожа на романс композитора Алябьева. Алябьева знаешь? Тут до парка два шага – пойдём!» Максимов только улыбался и начинал своё «А вот помнишь песню «До свиданья, наш ласковый Миша»? Все плакали, когда её на закрытии Олимпиады пели!»  Тут он вздыхал, на глазах у него появлялись слёзы, и он горбился ещё больше.

Нет, Рыжий эту песню не помнил. Точнее, он её и не знал. Зато он точно знал, что Максимов из дома выходит всё реже, в больницу ложится всё чаще, и даже голубиные новости с крыши его почти не интересуют.

Но вот время стало идти как-то особенно быстро, и вокруг стали поговаривать, что скоро снесут и девятиэтажки, чтобы на их месте строить уже настоящие небоскрёбы. Но пока ничего не сносили. Только деревьев становилось всё меньше и меньше, потому что на месте засохшего дерева уже ничего не сажали, а заливали асфальт и устраивали парковку для машин. Машин во дворах было много, и Максимову казалось, что они никогда никуда не уезжают – свободных мест почему-то всегда не хватало.

И в одно летнее утро на старой голубятне, прямо под кривой эмблемой Олимпиады-80, появился приклеенный листок. Рыжий заметил его даже раньше Максимова. Тот шёл с утра посидеть, как обычно, на лавочке, а Рыжий как раз летел к нему здороваться – ну, и увидел, когда облетал голубятню. Сразу забил тревожно крыльями, и хозяин пошёл посмотреть, что там написано.

Написано было, что голубятню собираются сносить.

Этим летом снесли уже несколько ржавых гаражей, которые почему-то назывались красивым словом «ракушки», хотя на ракушки были совершенно не похожи. Снесли деревянный стол с лавками, за которым когда-то по вечерам собирались пожилые доминошники. И вот настала очередь голубятни.

«Что, дед? Это твоя, что ли? Сносить будут?» – приостановился рядом с Максимовым сосед, владелец большой чёрной машины. В его руке, позвякивая, болтались ключи, и было похоже, что это тикают часы.

Максимов не ответил. Он смотрел на объявление, и у него так колотилось сердце, что трудно было даже дышать. Рыжий голубь суетливо бегал по железной крыше, стуча коготками.

«А ты борись. Ты же, небось, заслуженный ветеран труда! Не имеют они права ветеранов собственности лишать. Письма пиши в правительство, отстаивай свои права!» - и он пошёл к своей машине, бросив взгляд на то место, где ещё недавно стояла принадлежавшая ему «ракушка».

Максимов продолжал стоять перед облезлой зелёной дверью. Голубятня давным-давно была пустая, но ему казалось, что он слышит курлыканье всех голубей, что в ней когда-то жили. Он поднял голову и посмотрел Рыжему в глаза.
«Буду писать! Я же и правда заслуженный ветеран!»

Рыжий с сомнением наклонил голову. Но Максимов уже повернулся и пошёл к подъезду.

Но не такое простое это оказалось дело! Целый день он то садился к столу, на котором лежали приготовленный листок и ручка, то вставал и начинал ходить из угла в угол, то писал несколько слов, то их зачёркивал – в общем, ничего путного не написал, расстроился окончательно и лёг спать. И новости смотреть не стал.

На следующий день Рыжий даже не полетел со всей стаей завтракать – так волновался за Максимова, что уже с раннего утра сидел на спинке его любимой скамейки. Максимов пришёл без опоздания, но был какой-то потухший. Он подошёл к двери голубятни, прочитал ещё раз объявление, потом протянул было руку, чтобы его сорвать, но не сорвал, вернулся к скамейке и сел рядом с Рыжим.

«Не спал?» - спросил Рыжий.

«Да как тут заснёшь», - неопределённо ответил Максимов. Ему не хотелось признаваться, что всю ночь в его голове крутились всякие сердитые слова, но в убедительные предложения они никак не складывались. Да и кому писать? Под объявлением была подпись – ГУИС. Что такое ГУИС, Максимов, в общем, знал – это то же самое, что раньше называлось РЭУ, а прежде, кажется, ДЭЗ, а ещё до этого ЖЭК, а совсем давно, когда Максимов был маленьким, это было просто домоуправление. Туда писать, что ли?

И вот в этот момент прямо перед домом остановилась незнакомая машина. Она была чёрная и очень блестящая. Правда, не такая большая, как у максимовского соседа, но гораздо внушительнее и уж точно дороже. Это почему-то было понятно даже Максимову, который в машинах совершенно не разбирался. Из машины вылез человек в красивом костюме и галстуке и направился прямо к скамейке.  Максимов и не подозревал, что к нему идёт тот самый, кому он собирался писать – директор ГУИС.

Директора назначили на эту должность совсем недавно, и он собирался стать лучшим директором Москвы. Для этого он всё время ездил на семинары и тренинги, где учился справляться с самыми сложными проблемами. А где бывают самые сложные проблемы? Конечно, там, где нужно общаться с людьми, потому что люди часто бывают очень неудобными. И вот как раз представился случай проверить, чему он научился. Ведь можно просто снести эту голубятню, и дело с концом – она старая, давно стоит пустая, и новые места для парковки нужны. А можно попробовать это сделать так, как его учили на тренингах – чтобы никого не обидеть. И он решил найти хозяина голубятни и поговорить с ним лично.

Директор был красивый, спортивный молодой блондин. В руке он держал мобильный телефон. Максимов подумал, что он похожего человека где-то видел, и тут же вспомнил, где – на рекламном плакате рядом с магазином. Там он широко улыбался и протягивал руку к надписи «Ваш самый надёжный банк!».

Блондин с телефоном остановился напротив Максимова и широко улыбнулся – прямо как на том плакате. В этот момент телефон в его руке издал какой-то курлыкающий звук, и Рыжий посмотрел на телефон с интересом.

«Здравствуйте, - вежливо сказал Директор, искоса взглянув на телефон. – Не вы ли владелец этой голубятни?»
«Я», - ответил Максимов и насупился.
«А я Директор ГУИС. Как вам, должно быть, известно, ваше строение попало в список строений, подлежащих сносу в соответствии с Программой благоустройства дворовых территорий».

Максимов покраснел и набрал в грудь воздуха, чтобы начать отстаивать свои права. Рыжий заворковал, чтобы его успокоить, и телефон Директора тоже курлыкнул – как будто в ответ.

«Конечно, вы раздосадованы, - сказал Директор, глядя на экран, - и я вас понимаю. Но поймите меня и вы. Ведь ваша голубятня – это целых два парковочных места!» Тут он оценивающе посмотрел на растущий неподалёку от голубятни сиреневый куст и поправился: «Даже целых три!  А ваша голубятня давно стоит пустая. Кому она нужна?»

Максимов открыл было рот, чтобы возразить, но Директор, снова глянув на телефон и нажав там какую-то кнопку, продолжил:
«Вы можете возразить мне, конечно, что голубятня интересна подрастающему поколению, ведь к вам сюда раньше приходили пионеры и школьники посмотреть на голубей».

Максимов закрыл рот, потому что он хотел возразить Директору именно так. Он не представлял себе, как Директор узнал о пионерах и школьниках, которые приходили в голубятню, но вдруг подумал, как это было давно. Очень давно! Тогда его девятиэтажный дом был ещё совсем новым, в подъезде вкусно пахло краской, и всем жильцам казалось, что теперь у них начнётся другая жизнь.
И ещё он подумал о том, что и сам Директор мог быть таким пионером и школьником. Или уже нет? Интересно, сколько ему лет?

«Мне вот уже за тридцать, но я ни разу не видел никого, кому были бы интересны голуби. У нас в районе нет ни одной голубятни, кроме вашей,  и та уже давным-давно закрыта!» Тут Директор мудро поглядел Максимову в глаза и убедительным голосом, как его учили на тренинге, сказал: «Надо смотреть вперёд! Смотреть на то, что людям действительно  интересно!» И он опять посмотрел на экран своего телефона. «Вот скажите – зачем голуби этим современным мальчишкам?»

Мимо как раз проходили два мальчика в наушниках. Головы их были опущены, и они не отрывали глаз от своих телефонов. Тут у Директора немного испортилось настроение, потому что он заметил, что телефон у одного из мальчиков точно такой же, как и его собственный.

Максимов посмотрел на мальчиков. Он знал их – они жили в соседнем подъезде, но сейчас он видел их как будто другими глазами. Он вспомнил, как  их мамы-подружки выходили гулять с колясками, потом – как малыши делали первые шаги у песочницы на детской площадке, а рядом ходили голуби, и мамы наперебой говорили «А вот гули! Гули-гули-гули! Смотри, как гули полетели!», и мальчики протягивали к улетающим птицам ручки, смотрели на небо и смеялись. Потом он вспомнил их в песочнице – они сосредоточенно копали вместе с другими детьми и были похожи на голубят в гнезде, такие же трогательные и беспомощные.

Когда же они перестали смотреть на небо?  Этого момента Максимов и не заметил, зато вдруг понял, что все, кого он сейчас видит во дворе, ходят с опущенными вниз головами. И дети, и взрослые – все.

А Директор, оказывается, всё продолжал говорить.
«Да и автомобилисты возмущаются. Сами понимаете – голуби… они же оставляют следы!» Тут Директор сделал многозначительную паузу, снова взглянул на экран и сказал: «Я вижу, вы устали. И теперь, когда мы всё обсудили, хочу сделать вам предложение».

Голубевод Максимов удивился, но не очень – он уже понял, что у Директора совершенно особенный телефон, который сообщает ему обо всём на свете, даже и о том, что кто-то устал. И телефон не ошибся – Максимов, действительно, устал.

«Поскольку вы заслуженный ветеран труда, мы хотим предложить вам путёвку в санаторий. Вы поедете на море, отдохнёте, а когда вернётесь, двор будет уже полностью благоустроен. Вам нужно только расписаться вот здесь, где галочка, и завтра можно садиться на поезд!»

Максимов в детстве однажды ездил с родителями на море. Он был маленьким, а море большим – такое большое, что даже как будто забиралось на небо и смешивалось с ним, и всё вокруг было синим, кроме тёплого жёлтого песка под ногами, и хотелось смотреть сразу во все стороны. Ещё он помнил, что тогда все вокруг смеялись – и мать, и отец, и ещё какие-то люди…И он вдруг улыбнулся.

Раздалось курлыкание. Максимов вздрогнул и посмотрел на Директора – тот протягивал ему ручку. Максимов понял, что это подал голос не директорский телефон, а Рыжий. Голубь уже давно беспокойно переступал лапками по спинке скамейки, прислушиваясь к разговору.

«Поезд – это для тебя не быстровато? Не устанешь лететь?» - тихо спросил Максимов Рыжего. Тот засуетился и закурлыкал ещё громче. Максимов выпрямил спину, взял ручку и размашисто подписался.

«Вот и отлично! – воскликнул Директор, улыбаясь даже шире, чем на плакате. – Держите билет и путёвку. Счастливого пути!» И он сел в машину, думая о том, как расскажет эту историю на завтрашнем тренинге.

Голубевод Максимов встал со скамейки, и оказалось, что с прямой спиной и расправленными плечами он выглядит гораздо выше ростом, чем раньше. Он подошёл к голубятне и прислушался. Внутри было тихо-тихо. Максимов повернулся к голубятне спиной и внимательно посмотрел в умные глаза Рыжего: «А главное, можно ведь и не возвращаться. Совсем». И Рыжий от счастья захлопал крыльями, взлетел и дважды перекувырнулся через голову.

Мимо как раз пролетали два его приятеля с крыши.

«Выпендривается!» – сказал тот, что постарше.
«Точно!» – поддакнул тот, что помоложе, не отрывая глаз от кувырков. Он уже несколько недель учился кувыркаться, улетая подальше от родной крыши, но никому об этих тренировках не говорил.

На следующее утро голубевод Максимов с маленьким чемоданчиком в руке спортивной походкой вышел из подъезда. Он свистнул Рыжему, чтобы тот не отставал, и пошёл в сторону автобусной остановки. На голубятню он не оглянулся. Он видел перед собой море, солнце и людей, глядящих в небо.