Девять дней одного потрясённого мира

ДЕВЯТЬ ДНЕЙ ОДНОГО ПОТРЯСЁННОГО МИРА
(опыт схоластического стихосложения)

Ведь не должно думать, что тварям
нет конца, как этого желают некоторые
потому, что где нет конца, там нет и
никакого познания, и невозможно
никакое описание.
                Ориген «О началах»
Весна! Ты выращена словом,
Которому душа тесна.
Зелёным, голубым, лиловым
Повсюду отображена.
         И.Северянин «Слово безбрежное»
Вот и нашлось, куда тихо отплыть.
                Ю.Арабов


День первый – день девятый

Было время, когда… А  сегодня, в девятый день
Бог созидает без отдыха и упрёка.
Небесным чинам явился лесной олень,
Утомлённый фольклором страны Востока.

Некто зелёный свалился прямо с Луны,
Начал вести передачи на эмпиреи.
Ему объяснили, что потуги его смешны,
Что никто не забыт, и никто ни о чём не жалеет.

Кроме того, никто не зовёт, не плачет…
Зелёный с Луны стал белым, как с яблонь дым,
И откланялся, будучи озадачен
Тем, что казалось возвышенным и простым.

Небесная канцелярия продолжила переложение
Дореволюционных журналов на  новый небесный лад.
Лесной олень оклемался и принял решение
Ни в какую сказку не прятать от жизни ребят.

После чего был назначен приказом тройки
Послом в Россию вместо Лиона Фейхтвангера, вот.
В девятый день Бог продолжает стройку
За счёт бездомных собак, бомжей и прочих сирот.

День второй. Феерия

Мама! Уже на стреле, под грузом
Непредставимы за облаками,
Рушатся связи, рвутся узы,
Рвутся союзы, стираются грани.

Прощальным, песенным в четыре года
Только эхо вынесет пена.
Было – сладкое слово «свобода»,
Стало – горькое слово «измена».

Ещё один выстрел, патрон в обойме,
Крест на обочине… Шатко-валко…
Ледовый дворец потеплением пойман,
Проветрена комната-раздевалка.

Один лишь некий Третьяк в темноте
Как бы стоит на неких воротах
Под стрелой, и мёртвый эстет
Вытирает лучики на софитах,

Втирает в стекло световые блики,
В краску вгоняет бывшую гамму…
Двуликие – обязательно многолики
Или давно истлели, мама!

Некогда песням, негде живым.
Под стеарином, под салфетками
Спряталась истина. Нелюдим –
Ветер играть выходит редко

Сквозь конструкции сквозняками.
Слишком безветренно в этом мире!
Камень мхом обрастает, камень
Внутренним ухом слушает море.

Мама! Четырежды по четыре,
Потом ещё несколько или много
Прибавится к вечности в этой квартире,
В этой комнате мёртвого Бога.

Никто никогда не спасёт движенье,
Солнечный луч разобьёт оковы,
Спрячутся тени и отраженья
В Зазеркалье душ бестолковых.

День третий. Молитва

Хо, что случилось со мной?
Дедушка Хо, помоги вьетнамскому пионеру!
Вожди уходят. В тиши ночной
Приходит Будда, приносит веру.

В джунглях тропический ливень, дедушка Хо.
Кричат обезьяны, смолкают песни про Ленина.
Меконг разлился, всплыл золотой дракон,
Спешащий пожрать партию и Вселенную.

Это карма, дедушка Хо. Свой пионерский значок
Я потерял в горном монастыре.
Ветер не утихает, крыша течёт,
Выше рекордных отметок грязь во дворе.

Выпил рисовой водки, блевал голубым и зелёным.
Скажи, неужели пробил мой час?
Где коммунизм возводящие миллионы?
Все отреклись, никто идею не спас.

Нет никакой идеи. На твоём портрете
Плесень. Вечность объяла душу.
В сумерках я провожаю день третий,
Великую Пустоту бестрепетно слушаю.

Хо, что случилось со мной?
Что с моим домом? Сгнили сваи,
Дом унесён набежавшей волной
Вниз, где вся власть – военно-морская.

День четвёртый. Плавание

Я фактически стал рыболовом. Ерши
Не исчезают в веках, признания ожидая.
От ухи не болит голова, в горле почти не першит.
Втуне пропали капли датского государя.

Иногда мне снится: жестяные рыбы
Заводят песни и пляски внутри водоёма.
Я улыбаюсь: А ноктюрн вы сыграть могли бы?
Рыбы смолкают скромно.

Они – великие скромницы в четверг. Ерши
Знают законоуложения общепита.
Покайтесь, ибо приблизилась кастрюля! Грешит
Всякая, не ремонтирующая корыто.

Смилуйся, государыня жестяная рыбка!
Пуще прежнего старуха вздурилась, гораздо
Пуще, чем при Пушкине. Где же твоя улыбка?
Отдай идиотке морское царство!

Пусть она правит бал и поёт Кобзоном,
Пусть гремит косой в капусте ветхой.
Нам, рыболовам, и нашим жертвам резонно
Не иметь ключей от дивной феерии предков,

Ибо осторожность превыше власти и страсти.
Ибо вероятен исход до срока.
Ибо ершам точно так же ломают кости,
Как лжепророкам и прочим свидетелям Рока.

День пятый. Буль-буль-буль…

Где же мой берег? Камень, змея,
Путник, спешащий дорогой тревожной,
Радость чужая и совесть моя…
Знаешь, об этом петь невозможно!

Алая роза вином истечёт,
Белая роза огнём испылает.
Кем-то заранее сделан подсчёт…
Знаешь, я думал – так не бывает.

Пенится холод на гребне волны,
Некто Воронин плачет от счастья.
Знаешь, мы издавна осуждены,
Веришь, мы издавна непричастны.

Поздно. Ткачи осознали себя,
Всадник сыграл на трубе оловянной,
Невидаль звуком безумным губя…
Видишь ли, рушится вниз постоянно

Сотен миров первозданный поток,
Тонут вершащие путь Магеллана.
Где же мой берег? Я так одинок
В водовороте вещей океана.

Где замыкается ветреный круг,
Где прекращаются наши блужданья,
Где, наконец, познаётся недуг
Гибнущей славы твоей, мирозданье?

День шестой. Воздаяние

Города, где ходил человек по фамилии  Полдень,
Восклицая зазорно, круша и ваяя стократ,
Погрузились во тьму. И Луны металлический орден
Стал наградой для тех, кто никак не вернётся назад.

Неизбежность войны перепутала тропы и стопы,
Гимном вечной любви разразился ликующий кал,
Будет ласковый май после нас или после потопа
Всех проводят к дверям и покажут, где спрятан финал.

Ритуальные книги, весёлые лица надежды,
Безмятежная юность, безбедная старость царей,
Затерявшихся вовсе среди неизбежно безбрежных
Переулков небесных арбатов  и райских морей.

Наши слуги запомнят различья  в сверкающих платьях,
Наши души разрушат расхожие домыслы о
Иссыхающих реках и вечно мельчающих братьях,
О краях, где кончаются творчество и ремесло.

Этой ночью полётом откроется праздник затменья,
Об исходе поведают ржавые тени домов,
Истончится и лопнет извечной тоски средостенье,
Убежит из-под ног векового смятенья покров.

И врезаясь оставшимся в память прощанием птичьим,
И пронзая безмолвную синь  подпрестольной дыры,
И забыв о себе, и чужим упиваясь величьем,
Мы покинем наш мир и сожжём остальные миры.

То-то будет веселье над мёртвыми  и над живыми!
Обаяет бессильных нетварный разлившийся Свет,
Вострубят мамонтята,  обнимут козлов херувимы…
И никто, милый друг, не заметит, что нас уже нет.

День седьмой. Упокоение.

Липовая сказка, птицей лети, плыви, беги,
Растворяйся в царской водке и в цианидах.
Под крылом самолёта зелёное море тайги,
Голубые реки и прочие виды.

Мы прозевали победу и поражение.
Скырлы-скырлы, - скрипит медвежья нога.
Пчёлы памяти, вскую вам выше воображение?
Вместо нектара – снега, снега и опять снега…

Шептали о хлебе, зрелищах. Искали безмолвие.
Смотрели в небо, в землю. Молились в Мекке,
Пытались различить сладострастие и суесловие,
Хотели видеть этого человека…

Ничего не вышло: пой, пиши, пляши –
Парижскую Богородицу пожирают горгульи.
Иуда смердит поделкой на дне души,
Берёт гармошку, выводит сладко : «Пойду ль я…»

Липовая сказка, мы просадили последний фант.
Гусли и сопелки утихли. Чего же боле?
После вознесенья разглядели траурный кант
Под ногтями и заорали от боли.

Посылает проклятия каждый живот теперь
Тебе, липовая сказка, и твоему цветенью.
Всех поглотила вечная оттепель.
Свет стал рефлексом, рефлекс оказался тенью.

Выбраться невозможно из салюта.
Шаг влево, шаг вправо – побег. Расплата на месте.
Сиди на троне, царствуй, прикармливай Брута.
Всё по делам, по совести,  честь по чести.

Боже мой, липовая сказка, счастливый случай!
Куда мне идти, откуда извлечь занозу?
Это неправда, что неведома участь
Тех, кто погиб, блаженствуя под наркозом.

День восьмой. Переполох

А где-то зима колдует. Мода на колдовство.
Любой ожидает весны или наоборот –
Пытается лето продлить, распяв своё естество
Между иголок дерева Сефирот.

Пчёлы не покусали, лошадь не понесла,
Нищие не достали, ненависть не спасла.
Сытый доволен перстью. Голодному от жары
Экологически чистые видятся осетры.

Кем-то написан «Вертер», кто-то нашёл алмаз,
Кто-то направил вертел прямо не в бровь, а в глаз.
Вдосталь вина и хлеба, злато и книжку чековую
Вам нагадает баба, благословлённая Церковью.

Падает мёртвый Чапаев. Рыба плывёт со дна.
Семнадцать мгновений рейха, чудовищная весна.
Сказочный геноцид, поздний бросок на юг…
Впрочем, это не важно. В зеркале милый друг

Всех выходящих, придерживающихся манер,
Всех отплывающих в Вечность и на пленэр.
Ибо помнящий имя вряд ли знает число,
Ибо огнём палимую веру не понесло.

Можно любить Мавроди, можно бить-колотить,
Можно плевать в колодец, можно воды испить.
Можно душой лукавить, придав оперенью лоск…
Можно, сняв крест, расплавить на сковородке воск.

Помощник тебя научит, союзник отдаст концы,
Партайгеноссе получит смарагдовые венцы,
Ямщик пропоёт баритоном, вымрет душа в степи…
Станет первая капля последним звеном в цепи.

Когда-нибудь, наконец, небо забудет снег
Перенести за шиворот оголтелых сирот.
Вылившись в переполох, время замедлит бег
Между иголок дерева Сефирот.

Девятый день – день первый

Собравшим чемоданы дней
От века откреститься нечем.
Минуты сыплются, беспечно
Теряясь между двух огней.

Назавтра ветер будет юн,
Он тучи чёрные развеет.
Но что душе до тайных струн?
Она простой продукт имеет.

У всех, кто едет за кордон
И получил законный штемпель,
Есть утренний Армагеддон…
У остальных – всемирный Дембель.

Когда закончится война
Бессмысленного поколенья,
Едва ли песни примиренья
Достигнут памятного дна.

Невозмутима тишина.
Никто грозы в начале мая
Не ждёт. Заречная страна,
Когда весна придёт, - не знает.