Мой Пушкин

Ах! Александр Сергеевич! Помню!
Как ты однако блистал!
Только чего-то же в жизни не понял,
Если себя доканал.
Вот и приходится, мысль излучая -
Память твою освещать.
И, похожденья твои обличая,
В знания дурь обращать.

Был человеком ты, в сущности добрым,
Хоть и блукал как мажор.
Только, за это ругать не удобно -
Нам же с тобой не до ссор.
Ты и сейчас мое сердце тревожишь -
Тем, что тогда наваял.
Значит - отбиться от критики можешь -
Кто бы чего не вонял.

Стихосложению, как алгоритму,
Принято хаять глагольную рифму.
Хоть применительно к делу оно
И бесполезно, и даже смешно.
Впрочем, поскольку Сергеич был снобом -
Будем шакалить за рифмами в оба,
Чтоб от того - что ваяем сейчас -
Светочь культуры в стране не погас.

В каждой госдепом задрипанной школе
Знает любой ученик
Пушкин своей исключительной волей
Создал российский язык.
Чтоб населенье на нем говорило,
Много работало наше светило.
Свергнув церковнославянский бубнеж,
Лозунгом - правильный русский даешь!

В случае честного взгляда с натуры,
Пушкин - фундамент дворянской культуры.
Если б она абсолютной была -
Скверными были бы наши дела.
Впрочем, уж если и правда о деле,
Наши дела до того посквернели -
Хочешь - не хочешь, настала пора -
Вспомнить о том, что забыли вчера.
Наш Александр явился в те годы,
Где увлеклися прогрессом народы -
Мир принялись изменять.
Плохо меняется мир нерастленный,
Лишними связями крепко сцепленный -
Стали его растлевать.
Смотрят - иные того - разблевались,
Видно обратка пошла.
Вот и придумали слово анализ -
Правильно сделали то, что не сдались -
Сразу начались дела.
Слово анализ - от этого звука
В гору пошли ремесло и наука,
Вихрем стремительных сил.
Только язык, сохранявший единство,
Не допускавший в себе самочинство,
Этот процесс тормозил.
Нашей науке хотелось на деле,
Строить простейшие микромодели -
Но на словесных корнях -
Глыбой весели пласты корнесловов,
И не могло быть понятье условным -
Сотнями связей звеня.
Жаждала нового слова держава.
Жаждали наша наука и право -
Слова которому можно всегда
Смысл произвольный свободно придать.
Но вековая культура давила,
Ибо упорно единство хранила -
Вот и пришлося ее порицать,
И перспективоность во всем отрицать.
Бедный Сергеич, со славой поэта -
Стал основанием для трафарета,
Речь без ошибок совсем не любя -
Правилом сделал в итоге себя.
И не с того, что хотел и стремился.
Просто - наивно на славу купился.
Славу, в которой с подачи царя,
И утонул возбужденьем горя.

Людям обычно читающим в тоннах
Ни Моисея понять. Ни Платона.
Без рассуждения будет всегда
Смысл ускользать как сквозь пальцы вода.
Наша эпоха живет невниманьем,
И без стыда перед непониманьем.
Предков считая во веки веков,
За фантазеров и за дураков.
Каждый каким-то себя представляет.
Каждый на деле таким не бывает.
И состоит ... ну короче из двух.
Этот второй - называется дух.
Сложно прожить с этим духом не ссорясь -
Эта беда называется совесть.
Если же дружба случается с ним -
Мы вдохновением ярко горим.
Пушкин, по нравам вельможным и светским,
Был человеком глубоко самецким.
Даже когда его дух окрылял, -
Он себя с Музою воображал.
Он мелкоте подражать не стремился,
А у гигантов прилежно учился -
То есть стремился во всем наверстать,
Ибо привык себя ровней считать.
Мысли Платоновы, что для поэта -
Нет применения в городе света,
Видно не очень цепляли его.
Может о них и не знал ничего.

Саша родился, заметим уж прямо,
Не Иссааком в семье Аврввма -
Были родители сильно юней,
И тусовались по полной оне.
Эта тусовка блистала при этом -
Полным собранием русских поэтов,
Ибо поэзия, в те времена,
В общем была не распространена.
И, закисая капустой под спудом,
Многим казалося тайной и чудом.

Наша эпоха, по сути другая.
В ней не прорвешся стихи изрыгая.
Но, как причину используя стих,
Может начальство продвинуть своих.

Что же Сергеич? В семье, при тусовке,
Он говорят уродился неловким.
И не светился с пеленок умом.
В общем, для папеньки - полный облом.

Старшая, Ольга, его утешала
Тем как стремительно соображала.
И подкрепив самомненье свое
Папа любил первым делом ее.

В маме, манеры породистой бабы,
Не истребили участия к слабым.
Только Санька, и на этом пути,
Младшенький, Левушка смог обойти.

И оказался ребенок невинный,
На пустоте золотой середины.
Меж полюсами семейной любви,
Воображение он и развил.

Воображение это питало,
То что его в те года окружало.
А проходили Сергеича дни,
В шуме поэзии, как болтовни.

В этом волшебном и праздничном гаме,
Весь коллектив баловался стихами.
Странно ль, что Сашенькин внутренний мир -
Видел в стихах эталон и кумир.

Дикая замкнутость детского мира,
Чуть прикоснувшись, промчалася мимо.
И проявилися ясно и зримо -
Вовсе другие черты.

Стал дикаренок вилять по щенячьи,
И на избранных смотреть по собачьи,
Ради решенья конкретной задачи.
Если развод завершался удачей -
То разводились понты.

Как же? Никто нам не сможет ответить.
Кровь африканца? Крестьянские дети?
Сказки Аришки? Магический ветер
Времени и перемен?

Маленький бука ушел незаметный,
Вместо него появился приметный, -
Солнышко наше, работник нетщетный -
Памятник и рекордсмен.

Правда, об этом заметим нарошно -
Саша динамил не подло, не пошло.
И бескорыстно, и не было тошно -
Он же ребенок, поэт.
Люди тянулися и подкупались,
И увлекалися и восхищались.
Кто-то конечно испытывал зависть.
Это, увы - не секрет.

Дальше тащились законы природы,
И приобщились лицейские годы.
Время людей и идей.
Мощь педагогики иезуитов,
Крепко впитавшая лень сибаритов -
Распространялись везде.

Надо же где-то чиновникам браться,
Санкт-Петербург захотел инноваций,
Кадров способных решать.
Возле дворца отвели помещенье,
Чтобы питомцев карге Просвещенья,
Из благородных набрать.

Скорость реформ - это важная тема,
Но педагогика - это система,
Связи в которой умом не обнять.
Годы нужны, чтоб систему поднять.

А раскрутившись она увядает -
Лишь возбужденье творцов пропадает.
Ибо задачей - мы слуги царя,
Не вдохновишь надрываться, горя.

Впрочем, задачу - мы хапнем немало -
Общество в целом - не лучше подняло.
Ибо усвоило очень легко: -
Доступ к богатствам - гешефт дураков.

Если бы ставились внятней задачи,
Может судьба бы решила иначе -
Мы б не о Пушкине пели сейчас,
А про людей добывающих газ,
Сеявших хлеб, обжигающих глину,
Гнувших ночами над кульманом спину,
В общем про тех - перед кем до сих пор,
Наша судьба - настоящий позор.

Впрочем, к развитию русской науки,
Пушкинский бренд приложил свои руки,
Ибо она с крепостным мужиком
Заговорила его языком.
Мы же, живущие в мире свободном
Этот язык посчитали негодным,
Предпочитая английский учить,
Чтобы совсем европейцами быть.

Снова к Лицею, задуматься чтобы -
Что ж там творилося в годы учебы.
Все-таки первый лицейский набор
Славят как полубогов до сих пор.

Нравы довольно свободными были.
Специалисты детей не лупили.
Ну а учтивые учителя,
Твердо стремилися - не заставлять.

Только тщеславие многих спасало,
Тем - что фамильная честь нависала.
Пушкину был этот дух не знаком.
Был он тщеславен, да только в другом.

Чтобы свою неуспешность утешить,
Он рифмовался ручьями насмешек.
Чаще беззлобно а так, для понтов.
Но, кое кто обижался на то.

Пишут что были с деленьем проблемы.
Хоть в этом деле не очень-то все мы,
Пушкин лишь числа делить не любил.
А вообще-то не жадным он был.

Пел олимпийцев и кельтских героев,
Славил попойки и баб на второе,
Пел про Тоскаров, страдающих тем,
Что не дождаться второго совсем.
И доказал - что настали часы,
Время триумфа российской попсы.

Вряд ли мы этим его упрекнем -
Был он зеленым. Совсем пацаном.
Но исступленностью ритма горячей,
Складывал строчки как судьбы удачей.
Так, что нехитрые звуки речей,
Вдруг начинали звучать как ручей.

Воображение память развило,
Вооружая существенной силой.
Часто бывало, как магнитофон,
Верные фразы озвучивал он.
И появлялись на школьном столе,
Воспоминанья о Царском Селе.

Но иногда интерес просыпался.
Вдруг - и Сергеевич преображался.
Там где довлело не надо, а хоть -
Он заковырки умел побороть.

Склеив к исходу учебной рутины,
Ум состоявшийся без дисциплины,
После экзаменов - третьим с конца -
Вышел на волю со званьем юнца.

Взрослая жизнь начиналась по детски.
Саша чудил ну совсем по звездецки.
Карты, театр, прогулка, кабак -
Не попадал на работу никак.

Наш современник осмыслит едва ли,
Как же все это ему позволяли.
Многое так поменялось с тех пор -
Наша поэзия - это не спорт.
Мощного шоу на ней не устроишь.
Только последние нервы расстроишь.
Выявив в тех, кто продвинут сейчас,
Слишком убогий словарный запас.

Наши спортсмены, в рядах корпораций -
Флаг призывающий спортом заняться.
Пушкин был знаменем прежних времен -
Русскую речь проповедовал он.

Русскость, побившая Наполеона,
Воспринималась тогда благосклонно.
Только рождалися те, кто потом -
Снова объявит ее стремотой.

Если бы Сашенька в рамках держался,
Он бы по службе на этом поднялся.
Но, бессердечный холодный расчет -
Сильного образа не создает.

А Александру его мастерство,
Все-таки было дороже всего.
Хоть и писал на ходу, между делом -
Не был он шкурником в частном и в целом.

Паразитизм вызывает обиды,
Да и начальству от этого стыдно.
Трудно начальству терпеть до конца,
Вовсе не знавшего меры юнца.

Вот и пришлося придумать заданье,
Чтобы устроить ему воспитанье,
В прелести знойных молдавских степей.
И вдалеке от распутных друзей.

Ах, Кишенев - воспитатель поэта.
Солнечный город горячего лета,
Смуглых людей, молодого вина.
Как же тебе доверяла страна,
Не углядев от подножия трона
Хитрую рожу ханыги Силена.

Пушкин не очень повязанным был.
Он по окресностям ссылки бродил, -
И созидая искусство незримо,
Мог добрести аж до самого Крыма.
Киев, Одессу и et cetera
Тоже порой посещал на ура.

И с воспитанием в городе том
Произошел настоящий облом.
Да по драчливости, в этой стране,
Стал он героем - античным вполне.

Ну а с привычки скандалить и драться,
Начал физически тренироваться.
Тросточкой весом в строительный лом,
Всех удивлять и тогда, и потом.
В общем, готовился очень толково -
Грохнуть, откинувшись гада Толстого.
В мгле заточенья случайно узнав,
Как его опустил оболгав.
               
В это же время, на Невском далеком,
Сонм собутыльников - в духе высоком -
Духе содружества, братства, любви -
Перед правителем байки травил:
Как благозвучно его интересу
Перевести Александра в Одессу.

В эту жемчужину около моря,
Был наш поэт этапирован вскоре.
С твердой надеждой года наверстать.
И подходящим чиновником стать.

Мертвая степь, уходящая в море.
Город не город - чесночное горе.
Но губернатор - орел из орлов.
Ваше сиятельство - граф Воронцов.

Делалось дело, и делалось много,
С неудержимою хваткой бульдога.
Честная служба была там нужна.
Но, Александру - не вперлась она.

Бой менеджмента с искусством начался.
Пушкин стихами ужасно ругался.
А губернатору было не лень,
Просьбы избавить писать каждый день.

Ведь не придумал российский чиновник,
Чтобы поэта заткнул уголовник.
Значит поэт этот был не простым.
Сильная крыша стояла за ним.

Немногочисленность высшего света -
Столп исключительной славы поэта.
Свет возвышает, но он и казнит
Всякого, кто не отблагодарит.

Можно ли бремя ребячьих капризов,
Не принимать как воинственный вызов.
Ведь, даже если проказник - поэт.
Все-же ему не четырнадцать лет.

И по итогам большого сраженья,
Был Александр отправлен в именье.
Чтобы живя под надзором тройным,
Стал в искушениях неуязвим.
В мире, где Сороть течет голубая -
Взрослость свою наконец постигая.

Если бы с ним не случилося это,
Мы бы не знали такого поэта.
Многое, с детства знакомое нам,
Было со скуки написано там.

Русских холмов поднебесная воля,
Сосны в обхват, многоцветье ополья,
И приглашеньем молчащие дали.
Все это в жизни однажды видали.
Мало кому удалось наяву,
Не обменять на понты и жратву.
Власти в деревню ссылающей нету -
Вот и не стало великих поэтов.
Ибо в столицы сегодняшний день,
Гонит нас голодом из деревень.
Оптимизация ставит свой крест,
На расписании штатов и мест.
И возникает резонный вопрос -
Ради чего же прессуют всерьез.
Пушкинский век был рентабельным сильно,
Люди в провинциях жили обильно.
Тамошний круг полномоченных лиц -
Не таргетировал только столиц,
Так чтобы "вольного рынка" заскоки
Выпив из граждан последние соки,
Освобождали просторы страны,
Хлеще пожара великой войны.
Русский помещик, хотя и каналья,
Рвался в простры степей предуралья.
Чтоб от торговли иметь барыши,
Не сокращал, а налаживал жизнь.

Жизнь, для которой язык бездуховный.
Хоть и на первое время сословный.
Универсальный, как склад кирпича.
Жаждуем был, как в потемках свеча.
Чтобы свободно слагать на потребу,
То - что послужит земле а не небу.
То - что в потемках и совесть и стыд,
Смысл растворив - пустотой победит.
Раннего Пушкина радостный слог,
Этой работе конечно помог.
Но от Михаловской пустыни в нем
Произошел оборот и надлом 

Кроме билярда с двумями шарами,
Ванны со льдом и разлуки с друзьями,
В жизни его обозначился свет.
Свет, отрицавший что выхода нет.

Мудрый Иона, аббат Святогорский,
Осуществляя свой подвиг надзорский,
По порученью духовных властей,
Очаровал его силой своей.

Кроме того, деревенские чтенья,
Были убогими до офигенья,
В общем-то нечего было читать
Библиотеку пришлося искать.

В мире для праздности скучнопространном,
И Патерик показался романом.
Ну а уж Новый и Ветхий Завет -
Это конечно великий сюжет.

Как очевидно, духовное чтенье -
Даже в кривляке рожлает сомненье.
Чтоб в глубине прозябало оно,
Как нежелание падать на дно.

Царь Александр, а такое бывает,
Сделал такое - что пипл гадает.
То ли и правда ушел в Кузьмичи,
То ли и впрямь в Таганроге почил.
Либерасня принялась неумело,
Шухер с войсками на площади делать.
Еле успев это войско поднять,
Прежде чем с площади тихо слинять.
Или лечиться, себя не жалея, -
Как это делал великий Рылеев.

Пушкину с этим конкретно везло.
Сослан царем в родовое село,
Со стороны наблюдал он невинно -
Как попытались поднять Константина,
А Николай дураков обыграл.
Сам Александр Сергеич писал,
Четко пером выводя каждый слог -
Дескать, и я бы наверное мог.
Ах, конформизм перед светской толпою.
Что бы, Сергеич он сделал с тобою!

Царь Николай, Александра сменивший,
Был безусловно умнее чем бывший.
Он за поэта боролся так рьяно,
Как Ришелье за месье Д'артаньяна.
Веря, что славе великой страны -
Все достиженья важны и нужны.