Любовь переходит в наступление

            h. v.

Любовь пробивает хук.

Независимо от обстоятельств не старался быть образцовым,
превозмогая тяжести и лишения,
не прошу ни милости, ни подношения,
легко разменяю уран на соду с песком,
но не смогу жить без прикосновений твоих рук.

Любовь вешает джеб.

Даже если когда-то у меня были ошибки,
я принимаю их опытом.
Жидкость,
переполняя сосуд, выливается через край,
заливая все "рано" и все "потом",
заполняет собой пространство борьбы6
индустриализации с тем, что зовут "уют"
(это наш с тобой переход на "ты",
а не то, о чём языкозлыдни в рекламе поют,
обещая небесное золото, если начнётся игра).
А во мне прорывает плотину,
и если не сбросить давление, я сгину
во всепоглощающей тишине.

Любовь берёт в клинч.

Отзываюсь на позывные,
как металл на дне океана на сигналы эхолокатора,
мечтая на паре крыл да в небо.
Иду в метро. Рамка на входе пищит угрозовыми раскатами,
но с собой только четвертак да то, что живым раньше не было.
Ускоряюсь на оборот Земли вокруг своей оси,
вплетаю теории лунного заговора, как распоследний псих,
вместо зеркал смотрюсь в овертоновы окна,
не понимаю, что было родным, а что будет поныне
посыпать человечьи головы пеплом,
выдавая за однополые браки мерзость, а не
заводское повреждение ламината...
Мысленных кораблей армада
непобедима ни частным духом, ни общим телом,
как в частном, так и, уверен, в целом,
потому что не выходила в море, боясь намокнуть,
потому что предпочитала загонять коней
и гвозди стандарта nine inch.

Любовь наносит мне оверхенд.

В ближнем диапазоне чисел и дат
прорастает семя злосчастного расстояния,
размышлений о сущем и гуще,
оставшейся от всех тех, кто любитель трат
с кармана бездонной родины прямо в горло пьяных,
и остаётся игра в прятки как стиль защиты
того, что проспал, на основе того, сколько тебе здесь отпущено
под резкие взмахи рук и ног
(они исполняют здесь роль маятника
или хрономера). Выждал достаточно — получай пинок,
запускай мельницу, ибо пора. Передвигайся,
изнуряй агрессивных приматов, бери их промахи для молитвы
и ответочки в стиле Кейджа.
Кто есть я и кто был мой учитель?
Если наберусь сил, то составлю памятку
о том, как потерять во тьме окончательное решение и "Крайслер",
а заодно спрятать видо-родовой бейдж
до наступления более выгодной битвы,
где истребление не будет венчать патент.

Любовь делает апперкот.

Рубануть снизу вверх, чтоб искры из глаз,
над головой птички и нимб,
песнопение ангелов и ночной Сиэтл.
Поражение перед романтизмом. Уставший циник,
молодой и видавший невидимое, принял бой,
с оглушительным треском снискал победную славу.
Мир подлунный — всего лишь блик,
не вопросами полон, а шумом ответов,
воздух не воздух боле, но отравляющий газ,
и так было всегда, но особенно ныне
среди пространства страданий об упокойном неведомом
на алтаре для изливания закипающих молоком слёз...
Боже мой! Неужели все эти люди всерьёз
страдают хроническим застыванием в переменчивом мире
и принимают оставшийся белый свет
за таких же дуально-подлых носителей масок,
затерявшихся в проводах? Может просто носитель пустой,
не имел от начала ни вкуса, ни красок,
только звук, бесполезный и к шуму стремящийся по константе,
но что же тогда по творению главное?
То, что внутри уже было востребовано, что соприродно.
Засевай неплодородные почвы хлебом,
проводи параллели там, где подчёркнуто штрих-пунктиром —
иного пути для них от задумки нет.
Разворачивая конфету, выкидываешь фантик,
разворачивая себя, не стой на пути у народа,
даже если этот народ — всего лишь доильный скот.

Любовь отправляет в нокаут.

Затерявшийся на координатной сетке последний бойскаут,
отвергнутый временем, я не знаю, куда и зачем,
я — отглагольное прилагательное к порядку вещей,
выкрашен медью, отлит из стали,
но всего миропорядка крепче,
потому что верю в новую встречу
в аэропорту имени Отто Лилиенталя.