Судьба

I
     Был прохладный майский вечер 1912 года. Полная луна лукаво заглядывала в комнату, освещенную неярким светом лампы. Николай еще раз внимательно оглядел комнату. Все было готово для сегодняшней игры; большой круглый стол со столешницей, покрытой зеленым сукном, три полукресла вокруг, дюжина «клико» возле тяжелого резного буфета, прислуга отпущена до утра. До приезда друзей осталось не более получаса. Присев у стола, он достал из золотого портсигара тонкую египетскую пахитоску и закурил. Эту дачу на Каменном острове купил еще его отец, но Николай не часто бывал здесь, предпочитая свой дом на Мойке. Часы пробили десять часов вечера, когда звякнул колокольчик у входной двери. Николай Ипатьев открыл входную дверь и вместе с прохладой майского вечера в прихожую  вошли  его приятели – Василий Недумов и Ираклий Гомреклидзе.  Они познакомились год назад в одном  из клубов Петербурга, их судьбы были похожи – все трое рано остались без родителей, обладали приличным состоянием и всеми силами боролись со скукой – вечной спутницей богатых наследников. Василий Недумов  был сыном сибирского промышленника, а Ираклий Гомреклидзе принадлежал к старинному грузинскому княжескому роду, хотя, на Кавказе, что ни род, то княжеский, ведущий свою родословную от царицы Тамары. Сам же Николай Ипатьев был дальним родственником известного инженера  Ипатьева и вел жизнь скорее безалаберную, чем осмысленную, как, впрочем, и его товарищи. Они быстро сошлись и вскоре стали завсегдатаями всех известных питерских игорных домов, борделей и ресторанов. Именно в то время Николай и стал приглашать друзей на дачу, чтобы в уединении, осушить бутылочку-другую за игрой в штосс, где минимальной ставкой был золотой червонец.
- Привет, Ипатьев! – весело произнес Недумов. Глаза у Васьки блестели радостным возбуждением; наверняка, сукин сын, заглянул по пути в какой-нибудь трактир, чтобы выпить пару рюмок коньяку и унять волнение от предстоящей игры. Гомреклидзе с княжеским достоинством лишь кивнул головой. Раздевшись в прихожей, они прошли в комнату. Недумов сразу бросился к буфету, достал оттуда три бокала муранского стекла и, хлопнув в потолок пробкой, наполнил их шампанским. Все молча выпили. Бокалы тут же наполнились вновь.
- Знаешь, Николай,- с заметным акцентом вдруг произнес Гомреклидзе, - я сегодня играю в последний раз. Надоэло. Скучно.
    Николай заметил, как радостно блеснули глаза Недумова. Все таки страх всегда живет в человеке, даже, когда он умело его скрывает. Пожав плечами, Ипатьев подошел к камину, взял стоящую на каминной полке шкатулку и поставил ее посередине стола. Затем открыл ее и достал тускло сверкнувший в неярком свете «смит энд вессон» III модели. Приятели сели за стол, достали портсигары и закурили. Вскоре бутылка опустела и на стол была выставлена следующая…
     Однажды, ужиная в «Альбере», французском ресторане на Садовой, Ираклий вспомнил рассказ своего отца, участника последней русско-турецкой войны, побывавшего в османском плену. По его словам, пленные русские офицеры развлекались, играя в русскую рулетку, и тем приводя в ужас даже видавших и не такое турецких янычар. Турки только крутили пальцем у виска, предполагая, что у русских есть такая странная традиция, вроде распития водки на завтрак. Идея захватила трех приятелей, разгоряченных выпитым. Уже на следующий день они зашли в нотариальную контору и составили завещания, по которым все состояния доставались одному, оставшемуся в живых. Потом, прогуливаясь по Невскому, заглянули в оружейный магазин, где и купили револьвер. Он приглянулся всем троим, своим изяществом и приятной тяжестью, с которой ложился в руку.  Юркий, манерный продавец, словно о чем-то догадавшись, посоветовал им именно эту модель.
- Этот револьвер, господа, просто идеален. Великолепный выбор! Посмотрите, как легко вращается барабан, словно колесо рулетки. Есть еще новинка, «наган», но в нем подобному вращению мешает специальный фиксатор. Да и курок весьма тяжел при спуске.
- Нам бы ворон пострелять, - ответил Ипатьев, и друзья весело рассмеялись.
     Следующим же вечером они собрались на даче у Николая. Новые ощущения вмиг разогнали надоевшую скуку, даже привычное шампанское казалось, пьянило больше.вращение барабана, заряженного одной пулей, холодный ствол, прижатый к виску и…сухой звук щелчка. А потом охватывающая радость жизни, ее вкус. Даже привычные вещи после, казалось, играли новыми красками. И мир снова был прекрасен. Они стали встречаться каждую неделю по пятницам. Так продолжалось уже пару месяцев…
… была допита и вторая бутылка, уже откупорена третья. Пора было и  приступать к игре. Ипатьев достал из шкатулки коробку с патронами и привычно зарядил револьвер одним патроном и положил его на прежнее место. Кинули жребий. Первым выпало стреляться Недумову. Тот залпом опустошив бокал, взял револьвер в руку, немного подержал, словно взвешивая на весах Судьбы, и, приставив его к виску, спустил курок.
     Выстрел оглушил Ипатьева. Он успел заметить удивление, мелькнувшее в глазах Недумова, и немой вопрос, словно обращенный к нему – Почему? – прежде, чем тот, завалившись на бок, упал на пол. Николай и Ираклий, вскочив, бросились к другу. Недумов был мертв, и только удивление еще отражалось в его тускнеющих глазах. С какой-то обреченностью Гомреклидзе, которому выпал второй номер, вынул револьвер из ослабевшей руки умершего и снова сел за стол. Ипатьев последовал за ним. Хладнокровно вставив патрон в камору барабана и раскрутив его, князь быстро приставив «смит энд вессон» к виску и также спустил курок. Второго выстрела Николай, еще не отошедший от первого, не услышал. Просто резкие черты лица Ираклия вдруг сразу смягчились и он осел на пол. Ипатьев застыл на месте и только одна мысль стучала в воспаленном мозгу – Выиграл!. Он взял, стоящую на столе бутылку с небопитым шампанским и сделал большой глоток прямо из горлышка. Хотя, нет…его жребий третий, он должен закончить игру. Встав со стула, он, стараясь не смотреть на лежащих товарищей и не наступить на кровавые сгустки на полу, он поднял револьвер. Ипатьев вернулся за стол, достал из портсигара очереднуюпахитоску и, закурив, в третий раз зарядил револьвер. В установленных ими правилах игры не был оговорен последний выстрел, но Николаю казалось, что он предаст своих друзей, не сделав его. Докурив,  равнодушно раскрутил барабан, приставил пистолет к виску и в очередной раз спустил курок. Сухой щелчок эхом отозвался в его голове…Так, сидящим за столом с револьвером в руке, его и застала, вернувшаяся поутру, прислуга, вызвавшая полицию.

     «…согласно Своду законов Российской империи признать действующими вышеуказанные завещания. Претензии родственников господина Недумова и князя Гомреклидзе оставить без рассмотрения.» Председатель суда захлопнул кожанную папку и объявил заседание суда закрытым.

     Николай Ипатьев, баснословно богатый, стал самым завидным женихом Петербурга, но, тянущийся  за ним шлейф двух смертей и выбранный им затворнический образ жизни, не позволял  родителям невест даже помышлять о том, чтобы связать с ним судьбы дочерей. Хотя, задумчивый взгляд молодого человека, казалось, проникавший в самые их души, будоражил воображение не одной светской красавицы. А через два года началась война.

II

- Согласно решению Солдатского комитета, ваш бродь, эскадрон в атаку не пойдет, - пьяные глаза вахмистр Сидоренко нагло смотрели на ротмистра Маркова, - у нас с немцами замирение.
     Ротмистр бросил взгляд на поле, по которому муравьями ползли наступающие германцы, видимо не подозревавшие «о замирении».
- Так ведь они же наступают! – голос Маркова прозвучал по-интеллигентски жалко.
- И шо? Як дойдут до нас, так и погутарим, - Сидоренко для убедительности положил руку на кобуру «нагана. Рядом какой-то драгун привязывал к палке кальсоны, символизирующие белый флаг.
     Развернувшись, ротмистр подошел к сидящему на пне поручику Ипатьеву.
- Пойдемте, поручик, ко мне в палатку, выпьем шустовского за упокой русской армии.
     Ипатьев, словно очнувшись от каких-то своих мыслей, поднял голову и посмотрел Маркову в глаза взглядом проникающим в самую его душу. Затем перевел взгляд на сидящих на конях, опустивших головы, драгун, на скалящегося рядом со своей лошадью вахмистра, и поднялся. Поручика в полку уважали, а драгуны эскакдрона, до возникновения в полку революционного брожения, так и вовсе любили, хотя и считали, мягко говоря, странным. Бесстрашный в бою, он после сразу замыкался в себе, стараясь уединится. Никогда не получал и не писал писем, а взгляд имел такой, что не только рядовые, но и офицеры эскадрона старались подолгу не смотреть ему в глаза. О его бесшабашной храбрости знали все. Два солдатских «георгия» не только подтверждали это, но и доказывали отношение рядовых к своему офицеру, ведь судьбу этих наград часто решали сами солдаты. Словно заговоренного, его не брали пули и по эскадрону ходило поверье, что тот, кто в бою держится рядом с поручиком, смерть не тронет.
     Поручик подошел к своему гнедому и, не говоря ни слова, вскочил в седло. Также молча тронул коня, проехал мимо понурившихся драгун и, на ходу, вытаскивая саблю, пустил его рысью. Рядом с ним скакал, вскочившие в седло, ротмистри прочие офицеры эскадрона, до этого угрюмо стоявшие поодаль. Драгуны, мгновение помедлив, бросились за ними. Последним, матерясь, плюхнулся в седло и вахмистр Сидоренко. Переходя на галоп, Марков обернулся По всему полю лавой несся весь  8-й драгунский Астраханский генерал-фельдмаршала Великого Князя Николая Николаевича полк, сметая на своем пути начавших откатываться немцев.
     В пылу атаки Ипатьев рубанул по унтерскому погону убегавшего германца, развернулся, встретился взглядом с молоденьким немецким лейтенантом, пытавшемся передернуть затвор заклинившего парабеллума, и увидел тот же удивленный взгляд, что видел у Недумова несколько лет назад, а в нем тот же вопрос – Почему? Разорвавшийся поблизости снаряд помешал ему осмыслить увиденное. Все поглотила тьма…
     Через пару месяцев, отлежавшись в лазарете после контузии, поручик Ипатьев вернулся в Петербург, ставший к тому времени Петроградом, в свой дом на Мойке. Открыв дверь, он вошел в пустой, холодный дом, прошел в комнату, снял шинель и тяжело опустился в кресло. Так и просидел всю ночь, уставившись в ночную темноту. А ранним утром, сняв георгиевские кресты и положив их в шкатулку, где некогда лежал злополучный револьвер, Ипатьев вышел из дома и растворился в предрассветной мгле. Больше в этот дом он не возвращался…

III    

     Через неделю, в феврале 1917 года, в ворота мужского монастыря, что в городе Задонске Воронежской губернии, постучал человек в шинели без погон  с солдатским вещмешком за плечом. Игумен, к которому открывший ворота монах привел пришедшего чувствовал себя несколько неловко под взглядом, казалось, проникавшем в самую его душу, и даже припомнил за собой пару незначительных грешков. Так в обители появился новый монах – Никодим, которого и монахи, и прихожане уважали за трудолюбие и набожность, но при этом старались не тревожить его понапрасну, помятуя о силе его взгляда, видевшего всю сущность греховной человеческой натуры.
    В один из дней 1918 года в монастырь пришли вооруженные люди, отряд латышских стрелков, возглавляемых командиром Лацисом и комиссаром Федоровым, бывшим студентом технологического института. Забрали и без того скудные монастырские запасы, а монахов, связав, согнали на монастырский двор.
- Ну что, монахи, как дальше жить собираетесь? – комиссар стоял, постегивая себя нагайкой по сапогу, - А вот что я решил : кто из вас, долгогривых, скажет сейчас, мол бога нет, пусть катится на все четыре стороны.
Подождал пару минут, монахи опустив головы, молчали.
- Добро…- комиссар подозвал Лациса и что-то шепнул ему на ухо…
Через час на берегу Дона, согнанными из ближайших деревень крестьянами, была выкопана большая яма. Штыками солдаты загнали туда монахов. Комиссар подошел к краю.
- Ну что, никто не решил? Нет? Ну пеняйте на себя… И тут один из монахов поднял голову. Его взгляд, словно выстрелом. Словно проник в душу, увидев всю его сущность, взвесив всю его жизнь, и прошлую, и будущую жизнь на весах Судьбы…
Комиссар отшатнулся от ямы, ощутив пробежавший холодок по спине.
-Закапывайте, - прохрипел он.
- Мооошет постреляяять их сначаалааа? – Спросил вполголоса Лацис
- Да ты что, товарищ Лацис! Офицерье на юге копошиться, Чехи, вон, Уфу взяли…а тут на всякую контру патроны тратить, - отошел подальше от ямы, все еще ощущая силу монашеского взгляда…
Через час все было кончено.
А вечером, затребовав у хозяйки избы, в которой он остановился на постой, Федоров всю ночь пил, пытаясь избавиться от ощущения холодка, ползущего по спине, ощущения, от которого он так и не смог избавиться за всю свою недолгую жизнь.