Шёл третий год жизни

Маленький Богдан беззаботно топал по проторенной домашней скотиной дорожке вдоль соседского забора. Основательно ухватившись за указательный палец отца мальчуган осматривал всё вокруг – многое здесь было ему уже знакомо, ведь он не в первый раз выступал в столь дальний поход. И, если бы карапуз умел получше говорить, он деловито объяснил бы любому встречному, что они с отцом отправились перекрывать водопроводный вентиль. Взбивая копытами лёгкую пыль, брели домой бараны, козы и коровы.
– Оня! Му-у! Бе-ее, Ме-еее! – указывая на них, поделился своими познаниями сын.
– Правильно! А это кто? – спросил папа.
– Сябака! – ответил сынишка, и, для пущей убедительности добавил – Авав!
Из калитки близлежащего дома выбежала девочка-соседка лет одиннадцати, и, поздоровавшись с дядей, сказала Богдану:
– Салем, Кудайберген! («Привет, Богом данный»! – (каз .яз.))– на что человечек, подав ей ручонку, вполне серьёзно ответил:
– Кала-козь, дась-дась! («До свидания, черноглазка»!)
Жухлая, пожелтевшая трава забивалась в сандалеты и носочки, мешала идти, но Богдан подавал знак папе только в случае крайней необходимости. Потом трава кончилась и пошла пыльная широкая дорога, идти по которой оказалось весьма интересно. Шлёп-шлёп, а в стороны разлетаются густые облачка тёплой ещё пыли. Не то, что папа, который выбирая дорожку почище, шёл как-то странно, на носочках. Переходя через детскую железную дорогу, Богдан вспомнил:
– Дю-дю! – здесь они нередко видели проезжавший зелёный состав.
Папа залез в какую-то ямку, покрутил там какое-то железное колесико, и сказал, отряхивая руки:
– Пошли, сына домой!
На обратном пути Богдан уже позёвывал. Блестели в предзакатных ласковых солнечных лучах его соломенные волосёнки, мягко и нежно обвевал мальчика свежий вечерний самал*. Оставалось толко искупать сыночка в большом синем тазу – вода за день в бочке так чудно нагрелась – и уложить в кроватку. Вот и закончен большой и важный поход, их с улыбкой встречает у ворот мама…


самал* – легкий степной бриз (каз.яз.)

2001 г.