Стучит

— Он стучит в окно каждую ночь.
Я смотрел на бабушку и не мог понять, кто может стучать по ночам в окно ее комнаты. Сначала я думал, что это голуби или воробьи, но Вера Петровна уверяла меня, что это стучит он.
Я думал, что кто-то нас разыгрывает, какой-нибудь горестный выпивоха, или смешная брошенная старуха, или кошка лезет в форточку украсть чего-нибудь с кухни, все-таки первый этаж, но бабушка, как заведенная повторяла:
— Это он лезет, он! Всю жизнь мне испортил и сейчас пришел, к себе зовет.
За полгода до автомобильной аварии дед Андрей ушел из семьи к соседке, оставив Веру Петровну одну с двумя детьми.  За неделю до смерти вернулся, но бабушка его не простила. И когда склонилась над гробом и целовала деда, одетого в военную парадную форму, то все равно мужа не простила. Не голосила как все на похоронах, не проронила ни слезинки.
Все мое детство, а было оно счастливое и радостное (сбор земляники, ловля серебристого чебака в речушке, парк аттракционов в городке, кошка Марыська и кобель Мухтар) она нет-нет, но и повторяла, что мой погибший дед Андрей, хоть и прошел вместе с нею всю войну от финских болот до кровавого Берлина, был существом никчемным, безалаберным и ненадежным.
Приходил со службы поздно домой, а работал он милиционером, и, завалившись пьяным, не раздеваясь в постель, совершал свое нехитрое дело и тут же, часто не поужинав, засыпал.
День деда, как участкового, начинался с того, что он обходил хаты станицы, заходил в гости. Одиноких женщин после войны много. И Андрея Платоновича обхаживали, ему наливали, отчего дед почти никогда не отказывался, да и погиб, честно говоря, сев в автомобиль к пьяному водителю, спешившему на свадьбу в Абинск. Если эти рабочие измены Вера Петровна как-то, скрипя сердцем, деду прощала, то уход на полгода в другую семью простить не смогла, точнее, не успела.
Возможно, если бы он погиб не так быстро после своего возвращения, или же Вера Петровна кого-нибудь себе нашла после смерти мужа, то простила бы Андрея Платоновича, а так эта скоропалительная смерть только усугубила ее чувства. Вера Петровна посчитала аварию не меньшим предательством, чем измену.
Сегодня, ярким и солнечным утром, ко мне приехала сестра. Мы усадили Веру Петровну в коляску и повезли в Люблинский парк. Стройные величественные тополя зависли над нарядными ровными дорожками, одетыми в бетонную плитку.
«Пью-пью» — поют птицы.
Сестра поправляет бабушке шарфик.
— Всю жизнь испоганил, — шепчет Вера Петровна.
— Отпусти его, — вдруг говорит сестра. Я закуриваю сигарету и отхожу в сторону, чтобы дым не шел на коляску.
— Как? — громко и внятно спрашивает Вера Петровна.
Темнеет, идем домой. Покормив Веру Петровну и посмотрев по телевизору Соловьева, ложимся спать.
Ночью в два или три часа бабушка начинает стонать и что-то странное бормочет. Я встаю с кровати и гляжу на ее лицо:
— Сегодня не стучит, — говорит Вера Петровна.