Служу Советскому Союзу. Спать по тревоге

          Про штабную роту
          Ну и звонок! Чтоб им там лопнуть! Не тревожный рожок, а царь-колокол в роте. Да ещё такой "лейб-гвардейской" как штабная.

          Входит с гитарой мл. сержант Студилов – старший суточного наряда (он учится играть на гитаре по-настоящему и гитару носит там, где можно; а там, где нельзя, – тоже).
          — Тревога что ли, ребята. Может, выйдем...
          — Куда выйдем? Какой выйдем! Три ночи. А может утра.
          — Так тревога же,— интеллигентно отстаивает Устав сержант.
          — Эт у 5-й чего-то там законтачило. Набуровили кучу дырок на хоздворе. Зампотех у них в отпуске. Будет их капитану клизма завтра. Если бы и в сам деле тревога, штабная бы, штоль, не знала? Ну ты чо, Студилов? Жуленёва спроси.

          Жуленёв по части приказов куда выше: писарь Секретного отдела. У него институт до армии и допуск из Москвы. Те, кто не улёгся снова, смотрят в сторону волгоградца.

          — Да ложитесь вы, идиоты. Спать дайте. Как вши распрыгались. Тревога им, тревога. На кой хрен нашим (имеются ввиду офицеры) тревога в такой холод и грязь. А технику чего потом зимой опять консервировать? Я ещё понимаю бумага какая из армии. А так... – Он громко цыкнул и завернулся в одеяло с головой. Полежал секунду-две и ещё к стене перевернулся.

          — Во дают! — это у окна во двор.

          На плацу строились роты, выходила техника. Суетились пара офицеров из нарядов  и старшин, но всё больше заправляли сержанты-срочники.

          Под окнами штабной вперёд-назад выхаживал дежурный по полку агитатор полка майор Гринфельд. Он то оглядывал чёрные, затемнённые согласно тревоге, три стороны казарменного каре, то возводил глаза горе к сияющим окнам штабной на третьем этаже, откуда развесёлые минёры и писари подначивали замерзающих на плацу солдат. Наконец майор отшвырнул сигарету и ушёл в подъезд.

          — Эй, Студилов, муромой к тебе в гости.
          — Где Жуленёв? Ведите, сержант, – сказал Гринфельд и пошёл за Студиловым в спальню.

          Ефрейтора Жуленёва уже посадили в кровати, и он натирал кулаками чёрные еврейские глаза. Когда его принимали по форме носа и волнистой шевелюре за еврея, он обижался искренно как вековечный русский с неудавшейся физиономией.

          — Так никакая не тревога, товарищ майор,— успокаивал он былинного Руслана Гринфельда. — Если бы я не знал, товарищ майор, так Дайхес бы в строевой знал, кладовщики складов тоже, гаражи, оружейники — без них никак.

          Гринфельд подвигал шикарными угольными усами, пожал плечами и задумчиво ушёл. За ним было решение и решение серьёзное: по тревоге положено было звонить и вытаскивать из постели генерала. Но это по настоящей тревоге, а если...

***
          Про "если"
          Назавтра после "генеральской бани" в строевую часть зашёл редкий гость замначштаба майор Артюхов.

          — Дай папиросу,— спросил он начальника строевой части капитана Котова (в городке только эти двое курили "Беломор").
          — У тебя же во рту пыхтит вон.
          — А? Да. По-о-олное бл--ство,— сказал он Котову, но обращаясь явно ко мне.— Какое ни на есть там замыкание, отмыкание, а тревога она и есть тревога. Все на плац, а одна рота, видите ли "они не знали заранее".
          — Так штабная ж всё-таки,— веселится Котов.— Ввалил по самые (показывает он пальцем на потолок) вам там батя?! Сейчас взыскания по личкам раскидывать будем.
          — Я хочу,— Артюхов повернулся в мою сторону, прикурил от "беломорины" свежую, удавил окурок в пепельнице пальцем, отдёрнул и подул на обожжённое место,— чтобы кто-нибудь мне честно сказал, как такая секретная вводная гуляет по части.
          — Так я ж говорю — штабная,— повторил с нажимом Котов.
          Артюхов недоверчиво-негодующе крутанул головой:
          — Котов, дай закурить.
          — Так у тебя же во рту паровоз. Ещё вагонов надо?
          — То-то они по каждой тревоге впереди лошади. Мы тут в штабе голову ломаем. Как работать, так из служб не вытащить, а на каждой проверке Килькин – первый, – майор вынул "беломорину" изо рта, осмотрел её, хотел было ткнуть в пепельницу, но лизнул обожжённый палец, пожал плечами типа "опи-денеть от вас можно" и так с поднятыми плечами вышел.

***
          Про штабную роту
Ё-моё! Голова лопается! Если в прошлый раз этот трезвон разбудил солдат, что не есть дело простое; так сегодня, мать честная, мёртвые на ногах, а не перестаёт.

          На плацу в кромешной тьме затемнения и поздней осени строились роты, выходила техника. На третьем этаже, жмурясь от яркого света в середине ночи и рёва тревоги, негодовала штабная рота.

          — Они там полностью уделались. Сколько можно уже?! Никаких ушей не хватит. Минёры, режьте провода.
          — Я вам перережу!— заорал капитан Килькин.

          А его-то каким ветром... Сюда... Ночью?!

          Капитан Килькин, фигурой, лицом и добротой сказочник из мультиков, — мордвин. Говорю об этом, потому как о том, что он мордвин, капитан говорит всякому и всякий раз. Наверное, хотел убедить себя, что и эрзя может получить офицерские погоны, если доживёт.

          На гражданке руководят, в армии — командуют. А попробуй-ка ты покомандовать стрельцами, от отношения с которыми много ли мало зависит семьи пищевое и финансовое довольствие, отпуска, билеты в отпуск и карьера твоя также.

          Командир из Килькина был никакой. Но и уволить раньше срока... Взысканий у него не было. А ему ничего и не поручали. Генерал наш, потомственная военная косточка, папа генералом при царе, в поощрение незаметного исполнения офицером ненужных обязанностей – разрешил Килькину дожить до пенсии в полку, а в наказание посадил на штабную роту. Других под рукой для такого издевательства не было.

          Колокол заткнулся. А, может, и заткнули.
          — Кто перерезал? — осмотрел спальню ротный со страхом.
          — Никто, товарищ капитан, он сам, — сказал дневальный ефрейтор Максимов. (От тишины звенело в ушах): А мы не знали, товарищ капитан, что вы в наряде по полку.
          — Да нет. Это теперь, по ЧП собирают офицеров на машинах в полк. Так Вы, Жуленёв, про тревогу не знаете? А Вы, Дайхес? И в строевой ничего? Даже капитан Котов?

          Килькин пошагал к окну.
          — Ребята, свет бы надо погасить. Нет, я думаю всё-таки, что если и так не так, то хуже не будет. Дежурный, выключите свет. Вот ещё что я думаю. Сержанты, стройте роту в коридоре.
          — Как, вот так?
          — А ещё как?
          — Товарищ майор,— сказал Жуленёв капитану,— вы нам не досказали, как вы честь генерала защитили.
          — Расскажите, товарищ майор, – накатили на него.

          Килькин размяк. Ему поднесли стул, сел.
          — Это меж там училищами было как вроде дело чести. Длинная такая предлинная полоса препятствий вроде бы как эстафета для всего выпускного курса. Генералы за победу прям-таки зубами переживали. Меня поставили на 3 км по стадиону последним. Расчёт был: курс до меня преимуществом задел заимеет, и мне только добежать до конца желательно. Это, значит, до финиша. Если правильно сказать. Как ко мне подвигаться стало – в туалет хоть лопни! А комбат так и разошёлся: "Курсант Килькин, говорит, Родина Вас в туалет не отпускает. Вы же почти офицер. Вы клятву дали, служить до последней капли..." Он понюхал и ушёл. Подумаешь, благородный. Ему пахнет, а мне бежать.

          Вот, помню так, бегу я, и вот думаю: хорошо, что не гражданский в трусах; мы, офицеры советские, с сапогами в галифе бегаем. Добежал я! А штаны что... их всегда постирать можно. Генерал всех за ручку: спасибо, и всё, мол, такое... А мне приказал комбату грамоту потом вручить "За успехи в боевой и политической подготовке", когда я из туалета выйду.

          — Р-р-рота смирно,— завизжал дневальный. — Дежурный, на выход. Товарищ генерал, штабная рота...
          — Отставить, строиться.

          Про историю русского оружия и...
          Стоять в кальсонах перед генеральским мундиром с полной грудью наград было несколько по-киношному. Но если генералу так хотелось – не нам выбирать.

          Генерал уже от истории русского оружия на Куликовском поле дошёл к опричникам Грозного, когда в роту через практически закрытую дверь протиснулся рядовой штабной роты минёр Наумович, славный белорусский бульбаш с женой и тремя детками в деревне, да прямо на генерала. От пестроты орденских колодок на мундире, а от чего ещё, Наумович застеснялся и неожиданно для себя, для нас и генерала тоже – спросил: "Война? А с кем?" Генерал показал Наумовичу десять растопыренных пальцев "губы" и кивок "в строй". Рота в кальсонах и рядовой Наумович в полном обмундировании по стойке смирно проходила курс славы русского оружия, а в роту пробирались последние самовольщики (белый цвет строя разбавлялся зеленью). Каждый получал от генерала десятку "растопыренной" гауптвахты и тот же кивок.

          И про жизнь на Марсе
          Включили радио, грянул гимн СССР. Генерал встал "смирно" и взял под козырёк. После гимна он прошёл вдоль строя, остановился посередине. Осмотрел боевую мощь страны подштанниках и спросил: "Вопросы есть?". Ни звука. "Я спрашиваю, есть вопросы?"
         — Рядовой Пучинский. Можно я, товарищ генерал?
         — Спрашивайте, рядовой Пучинский.
         — Товарищ генерал, скажите, есть ли жизнь на Марсе?
         Генерал дёрнул головой, будто сбрасил страшное наваждение; махнул рукой и ушёл из роты.

***

         Прошло уже много и много лет. Я дописываю это воспоминание, и я так и не знаю, есть ли Марсе жизнь.

---------------------------------------
Зампотех — заместитель командира по технической части
Строевая часть — канцелярия части