Найти любовь

НАЙТИ ЛЮБОВЬ

***

          Осень вся была такой же непутёвой дочью безалаберного года, как и её старшие сёстры. Сначала зима и весна, будто шкодливые двойняшки, провели свои дни в шалостях и проказах. За ними праздное лето надоедливо напитывало воздух холодными пакостными дождями, и наконец пришла она сама: с её скучной, безустанной моросью и пробирающими до костей ветрами.
          Угрюмый декабрь вчера лишь перенял вожжи и немедленно покатил к смене года, смешивая тощие дожди с пухлыми изнеженными снежинками. Простывшая земля не позволяла этому замесу таять. Отвратительная слякоть забродившим месивом забиралась в обувь и заставляла прохожих жаться к стенкам домов от брызг пролетающих мимо автомобилей.

I.

          С полчаса назад ночь переступила полночь. И одинокая женская фигура, прислонившаяся к знаку автобусной остановки в открытом поле, вызывала жалость и содрогание. Почему она здесь? –  Ждёт автобуса... –  Невозможно. Слишком поздно. –  Такси... Здесь? –  Ещё фантастичнее.
          Налево от остановки на холме можно было различить тёмную толпу сборных жилых домов, небрежно спроектированных и топорно сработанных для рабочего класса.
          Для таких микрорайонов было общим местом находиться в отдалении от центра города. Таксисты уклонялись ездить туда, избегая “сухого” возврата.

***

          Некоторые засыпающие дома всё ещё нахохлившись вглядывались в стылую ночь редкими мутно-жёлтыми глазами.
          Неожиданно и как-то жутковато два огонька отделились от этого скопления и медленно покачиваясь поползли вниз холма. Минутой позже они превратились в огни машины, лениво катящейся в направлении остановки. Около женщины машина пошла ещё медленнее. Тлеющий огонёк сигареты водителя повернулся к одинокой фигуре, скользнул по ней, затем отвернулся к дороге, и машина покатила дальше.

***

          Женщина замерзала: лёгкомысленный плащик не защищал от настойчивого сердитого ветра; модельные туфельки были насквозь мокрые. Тем не менее она не сделала и жеста остановить машину. Проехав сотню метров, машина стала –  после долгой паузы дала назад и остановилась на полпути. Женщина не двинулась. Не двигался и автомобиль. Водитель выбросил окурок в окно, закурил свежую сигарету. Женщина, пристально вглядываясь в скользкий тротуар, сделала несколько нерешительных шагов к машине, остановилась и подняла голову: автомобиль был на прежнем месте. Она приближалась, но шаг её был медлителен и неуверен. Она, надо думать, опасалась дурацкого розыгрыша: тебя ждут, и, как только ты протягиваешь руку к двери, машина вдруг срывается с места и уходит под громкий хохот водителя и приятелей.
          Но сейчас было не так. Пассажирская дверь была гостеприимно приоткрыта, и женщина юркнула в машину. Курящий водитель, погружённый в раздумье, и не повернул головы. Пряный запах алкоголя заполнял внутренность. Поднимая брови, женщина взглянула на водителя. За рулём был мужчина в тридцатых, красивый и пьяный. Она сказала едва слышно:
          –  Здравствуйте. Спасибо за остановку.
          Тот буркнул под нос нечто невнятное и нажал на газ.

II.

          Путь был долгим. Когда въехали в город, женщина начала присматривать место, где бы выйти. Как быть потом, добраться до дому, у неё не было ни малейшего представления –  город был пуст. Женщина проверила кошелёк. Ко всем бедам, и он был пуст. Она поёжилась от своей незадачливости. Водитель понял её неверно.
          –  Извини за холодную поездку. Печка сломана. Завтра починю, –  он глянул на часы и пьяно ухмыльнулся: –  Скорее сегодня, –  в голосе была мягкая горечь.
          Пока женщина колебалась, удобно ли будет попросить водителя подвезти её домой –  что за удача! –  на каждом углу машина поворачивала к её району. Смешанные чувства начали беспокоить её. Она посмотрела на водителя пристально: знает ли она его?
          – Красавчик, а? –  сказал мужчина иронически, поглядывая на неё искоса.
          Женщина смутилась и стала смотреть на дорогу.
          Въехав на её улицу, водитель, всё также не поворачиваясь к ней, спросил:
          – Какой твой?
          Женщина показала рукой:
          – Вон тот длинный. Подъезд 12-й, самый последний, пожалуйста.

***

          Выйдя из машины, она повернулась к водителю:
          –  Я Вам так благодарна. К сожалению, у меня нет с собой денег, и если...
          Он оборвал её с нетрезвой вальяжностью:
          –  Всё в порядке, милочка. Не суетись. Я не из-за денег. Ты только ничего больше не говори и не извиняйся. Ты просто иди к себе домой, иди пожалуйста. Я сегодня злой. А ты не собираешься сказать мне, что тебе некуда идти, а?
          Это пьяное откровение вызвало её смех.
          –  Что за мерзопакостная холодина, –  рассердился водитель, пытаясь закурить новую сигарету, которая выпадала из его замёрзших пальцев. –  Я подхватываю ангину. Я даже вижу эту когтистую леди. Ух...
          –  Сейчас слишком поздно, и это против моих правил... –  женщина пожала плечами. –  Я приглашаю вас на чашку хорошего чая.
          –  Ча-а-я, –  протянул мужчина. –  Чашка крепкого горячего чая. О-о-о-о! Это как раз то, о чём я мечтаю, что мне нужно и необходимо. Но нет, хотя... спасибо в любом случае. Кстати, а какой чай ты называешь хорошим?
          –  У меня есть выбор. Как насчёт Дарджилинг?
          –  Опять о-о-о-о! Никогда и не слыхал о таком. Даже и не намекай, что у тебя есть и вишнёвое варенье.
          –  Договорились. Вы его получите. Домашнее.
          –  Так чего же мы ждём! –  сказал мужчина с наигранной весёлостью. –  Нам сюда?

III.

          В лифте воняло мочой, лампочка была выкручена. Лениво, скорее по принуждению, мужчина безучастно взял женщину за плечи и притянул к себе. Она не сопротивлялась: медленно подняла голову и сказала спокойно в его лицо:
          –  Я некрасивая.
          Мужчина оторопел и отпрянул.

***

          –  Вот вешалка налево, кухня справа. Раздевайтесь и хозяйничайте. Я должна переодеться. Чаи в шкафчике над раковиной. Чайник на плите, всё остальное найти просто. Я буду готова не больше чем в три-четыре минуты.

***

          Когда хозяйка вышла из ванной, она нашла гостя переминающимся с ноги на ногу у входной двери:
          –  Я уже согрелся, нормально. Я жду Вас поблагодарить за приглашение. Пожалуйста, простите моё тыканье и навязчивость. Я должен идти.
          –  Что ж. Не знаю Ваших обстоятельств. Если вы должны идти, вы должны идти. Но если это только форма застенчивости и полночной куртуазности –  тогда нет никакого смысла. Я собираюсь делать чай в любом случае.
          Мужчина всё ещё конфузился и избегал смотреть на неё. Женщина усмехнулась прощающе:
          –  Я сбила Вас с панталыку. Можете смотреть на меня. Я привыкла. Давайте мне ваше пальто, шагайте в комнату. – Она повесила пальто на вешалку и ушла на кухню.

***

          Типичная советская однокомнатная квартира, прозванная хрущёвкой: комната, небольшая прихожая, кухня и туалет-ванная. В комнате был телевизор, компьютер, раскладной диван и книги... Четыре стены книжных полок –  от пола до потолка.
          Мужчина прошёлся взглядом по корешкам: мировая классика прозы и поэзии. Ещё: философия, социология, библиотековедение, психология, история искусств, английский и БСЭ. Не было детективов, политики, женских романов, и другого хлама. Коллекция вызвала в нём зависть. Каждая книга, которую он открывал, имела заметки на полях и вкладках. Хозяйка подошла неслышно.
          –  Ну и как Вам нравится моя библиотека – класс? Папа с мамой оставили её мне. Идёмте на кухню. Варенье на столе, и чайник сердится.
          Чай и варенье были хороши и к месту. Они закончили чайник в неловком молчании. Она заварила ешё один.
          –  Я должен извиниться за то, что напугал Вас, –  сказал он виновато.
          –  Где? Внизу, в лифте? Нет, Вы не испугали меня там. Это случилось раньше, –  засмеялась она, –  гораздо раньше.
          –  Когда?
          –  Как Вы знали, где я живу?
          –  Я и не знал. Я так подумал. Вы же библиотекарь, если я не ошибаюсь? Я видел Вас в нашей районной библиотеке. Вот и решил, что Вы и живёте в этом районе. Я тоже живу на этой улице, недалеко совсем.
          –  Странно. У меня хорошая память, но Вас я не припоминаю.
          –  А я и приходил всего только раз, может два самое большее. Я работаю в институте Лыкова. У нас своя библиотека.
Она кивнула:
          –  Я знаю. Лучше нашей.
          –  Дома у меня тоже хорошая коллекция, но не такая полная, как Ваша.
          –  Мама была библиотекарем. Она и папа были ненасытными книжными червями и всю жизнь собирали книги. Они заразили меня этой болезнью. У меня нет жизни без чтения. Сейчас люди достают книги показа, да читают мало. Больше всё телевизор, иногда кино, Интернет. Хотя читать можно и на Интернете, но нет – всё развлекуха. А книги –  это иной мир. Если картина снята по книге, я не смотрю её. Режиссёр читает книгу и предлагает мне его видение. Это как глотать пережёванное. Фу, даже гадко стало. Предпочитаю строить собственное суждение.
          Я люблю бродить взглядом по полкам и спрашиваю себя, кого мне хочется сегодня пригласить в гости. Открываю книгу и... автор выходит в мою комнату и говорит со мной. С книгой я могу быть молодой и старой; я летаю и опускаюсь под воду; тут холопка – там королева; я и мужчина и женщина; я одна и я много, я живу бесчисленными жизнями... В любой момент я могу прервать моего гостя, чтобы обдумать его слова. Если я теряю мысль, я могу отлистать назад и автор повторит то, что сказал раньше.

***

          Пока увлечённость хозяйки была за пределами комнаты, мужчина разглядывал её:
          –  Тридцать? Пожалуй, меньше. Да, не красавица. Уродлива? Тоже, нет. Привлекательна? Как для кого. Вот нос мог бы быть меньше. Уши бы не мешало прикрыть волосами, а не зачёсывать их гладко, да и рот бы... Но глаза!.. Ух!!! Толстой что ли сказал о Марье “глаза княжны, большие, глубокие и лучистые (как будто лучи теплого света иногда снопами выходили из них), были так хороши, что очень часто, несмотря на некрасивость всего лица, глаза эти делались привлекательнее красоты”!
          Какая бездна её глаза. Вот так бы броситься в их ночную нежность и падать, падать... падать бесконечно, пьянея невесомостью и предвкушая восторг неминуемой гибели. Два опечаленных озера, исполненных забвением, которое бы пить много и жадно, отвергая мир... и принимая страдание неземного блаженства.
          Женщина поймала его пристальный взгляд и в замешательстве умолкла.
          –  Я знаю, что я умна. Это нехорошо.
          –  Почему Вы так говорите?
          –  Вы уставились на меня со страстью. Это всё ночь и опьянение. Плохая смесь для женщин. К сожалению, не для меня, – она глянула на гостя, высоко подняв бровь. – Что, не нравится? Это лишь физиология. Инстинкту нужно разрядить избыточную энергию. Видите, какая я умудрёная, –  потому и старая дева. Мужчины не смотрят на меня с любовью. Моё безобразное лицо не нежит их взгляда, а я же слишком сметлива, чтобы быть зависимой, и излишне горда, чтобы побираться жалостью.
          –  Вы не правы. Я Вас уверяю. Я не донжуан: у меня дочь Клара, мой сладкий чертёнок, и жена Нина, и я люблю их. Вы не безобразны, напротив...
          –  Ну да ладно, давайте скажем тактично: не привлекательна. Будет так верно?
          –  Да... то есть нет, не согласен. Я вот слушал Вас, и вдруг это... как вход в мечту, не Вашу –  мою, мечту моего детства. Вы... понимаете, тут нечто мистическое. Я уверен, что я уже знаю о Вас, я не о библиотеке, о другом –  понимаете... Слова не слушаются меня почему-то. Как-то внезапно я не в состоянии высказать мои чувства.
          –  Давайте прекратим этот разговор. Я уже вижу, что Вы на пути сказать мне, что Вы меня любите. Эта ложь не поможет ни Вам, ни мне. И не делайте кислое лицо. Только что Вы рассказвали мне, как Вы любите Вашу жену. Все мужики из одного теста, когда подворачивается случай переспать с бабёнкой. Это так скучно.
          Дайте я подам Вам пальто, мой мистический, как Вы сказали, спаситель. Послушайте, а что мы за пара идиотов! Как Вас зовут? Меня –  Глория. Ну и помпезное имя, не так ли?
          –  Меня зовут Роман... Михайлович. Зовите меня Ромой.
          –  Хорошо, Роман-Рома-повесть-сказка. Спасибо за поездку.
          –  Не стоит. До свидания. Послушайте, а что Вы делали на автобусной остановке так поздно?
          –  А что делают люди на автобусной остановке? Ждала автобуса.
          –  Нет, серьёзно.
          –  О. Это длинная история. Но для Вас...
          Марина, подружка и сотрудница, пригласила меня на новоселье. При такой погоде и удалённости я решила не идти. Марина всё вызванивала, настаивала. Приди да приди. Ты просто обязана прийти. Тут есть подходящие люди. То был банальный знак, что там был Он! мой шпринц –  красивый, обаятельный, добрый, честный, и всё что угодно ещё, и что мы просто рождены друг для друга. Видите ли, мои знакомые жалеют меня и считают, что их обязанность вытолкнуть меня замуж. Наконец Маринка сказала, что Виктор, муж её, приедет за мной на их машине. Мариночка была уже навеселе, я не придала её словам должного значения: “ладно, ладно”, –  ответила я. Это был стратегический ляп-с. Надо было отказаться решительно. Хотя не думаю, что помогло бы.
          И вот, глазам своим не верю, звонок в дверь –  и на пороге пьяный Виктор. Этот учтивый мужлан не дал мне одеться как следует. Он потащил меня за руку, уверяя, что доставит меня от порога до порога туда и обратно. К счастью, я успела прихватить с вешалки вот этот плащ, а то...
          Когда я попросила Виктора отвезти меня домой, он уже лыка не вязал. Марина смотрела на меня умоляющим взглядом. Ну и что мне было делать?! Я улучила момент и выскользнула за дверь. А остальное Вы уже знаете.
          Роман повернул ручку двери и приоткрыл её. Ему не хотелось уходить –  было так покойно. Глория смотрела на него с сочувствующей и ироничной улыбкой. Роману хотелось сказать ей что-нибудь хорошее-прехорошее и тёплое. Слова не приходили. Глория положила ладони ему на плечи, повернула Романа кругом и подтолнула к выходу:
          –  Ну, пошли-пошли. Спасибо за доставку, Роман-сказка.
          –  Спасибо за чай, Глория. Когда мы встретимся?
          –  Ха-ха-ха... ещё чего! В эту игру мы играть не будем, сэр. Ваша жена ждёт Вас, прощайте.

IV.

          В спальне Нина приподняла голову с подушки:
          –  Кларочка кашляла сегодня весь вечер. Я боюсь не простыла ли. Посмотри, как она там. Почему ты так поздно?
          –  Дела, –  ответил Роман недовольно и пошёл к дочери.
          Щебетунья спала на боку, положив головку на мягкую ладошку. Роман нагнулся и поцеловал ароматную щёчку, сел в кресло подле кроватки и уж не мог заставить себя пойти к себе в спальню.

V.

          Зима заканчивалась. В этом году она удалась. Да и сам год был иным. Был он легче, чище, свежее, обещал нечто радостное.

***

          Той холодной ночью к Роману в жизнь постучалось чувство недовольства собой, жизнью, целями; тем ощущением, что жизнь утекает, как меж пальцев песок.  Словно против воли какой-то механизм провернулся в нём и перевёл его восприятие жизни в мир чувств для него доселе незнакомых.
          Всё это время он честно пытался забыть о Глории, очистить память от малейшего о ней воспоминания. Он открыл в себе двойника, и этот Роман укорял его: “Да что с тобой. Ты такой завидный мужчина. Любая женщина сочтёт за честь пойти за тобой, куда бы ты ни повёл её. Посмотри на Глорию внимательно. Охолонись. Разве она тебе пара?!”.
          Роман смотрел, и рассудок его принимал эти упрёки, а сердце льнуло к ней и не повиновалось расстаться. Думать о Глории стало мучащей привычкой. Её лицо становилось всё родней и необходимее. И глаза... эти глаза, которые он не хотел, не осмеливался, не имел права огорчить.
          Роман разузнал Глории день рождения, её рабочее расписание, знал и её домашний телефон, но не решался ни встретить, ни даже позвонить –  боялся, что звонок этот может стать последним.

***

          Шлепок по плечу отвлёк Романа. Павел, сотрудник, партнёр по шахматам, весёлый собутыльник и задушевный друг.
          –  Пойдём перекурим, Рома. Нужно переговорить.
          Роман пожал плечами и пошёл за Павлом.
          –  Послушай, Ром. Что происходит с тобой? В последнее время ты изменился –  круто. Хозяин попросил меня узнать в чём дело и не нужна ли помощь.
          –  А что происходит? Ничего не происходит. Чего вы хотите от меня? Это не твоё и не его дело. Я что, не делаю своей работы?
          –  Нет, Ром, не делаешь. Ты ещё работаешь докторскую? Не думаю. Ты потерял вкус к работе. Запал, который был в тебе прежде, ушёл, пропал, выгорел. Институт зависит от проекта, который мы сейчас отрабатываем. Это правительственное задание. Ты слишком важен для этого проекта, чтобы мы позволили тебе отчалить. Моё чувство подсказывает мне –  ты нашёл новую тёлку? Ну скажи мне, приятель, что я неправ. Что ты молчишь? Я задал тебе вопрос. Да ладно, я знаю, что я прав.
          –  И да и нет.
          –  Да ну перестань –  “и да и нет”. Кто она? Я её знаю? Это должна быть сказочная королева, коли ты увяз так крепко. Ну да пройдёт –  не первая и, я уверен, не последняя. Любовь приходит и уходит, а проект должен быть сдан в срок. Ромка, протрезвись и давай обратно в упряжку.
          –  Пава, ты не понимаешь...
          –  Я не понимаю... Хорошо. И чего это я не понимаю? Что ты в конце концов встретил бабёху, которая сопротивляется дольше остальных. Ну так докажи ей какой ты мужчина. Где вы встречаетесь? Мне неймётся посмотреть на неё.
          –  Я не встречаюсь с ней, Паша. Мы виделись всего раз.
          –  Только раз?! О-го! Ты прав, это выше моего понимания. А сейчас ты скажешь мне, что она другая, не такая, как все.
          –  Паша, она на самом деле другая. Я не думаю о ней в постельном смысле. Я дорожу ею так сильно... так сильно, что не могу осмелиться встретиться с ней из страха потерять её. Пока я не разберусь с собой, я потерянный... я бесполезный человек.
          –  Вот теперь ты романтик из 19 века. Тут и в самом деле что-то необычное выходит, вертеровщина какая-то. Послушай, давай сделаем так. Я закрою тебя на работе. Как долго я это смогу –  не знаю. Тем временем, ты даёшь мне слово, что ты разберёшься со своими конскими проблемами. О-о-о! Хорошо-хорошо-хорошо, успокойся. Я беру свои слова обратно. В любом случае, ты даёшь слово, что ты улаживаешь твоё, скажем, увлечение за неделю, от силы другую. Идёт? Рома, смотри мне в глаза, приятель. Идёт? А ну тебя к чёрту! Я умываю руки.

VI.

          Был март, и был Глории день рождения. Директор библиотеки вошла с улицы.
          –  Поздравляю, Глория дорогая. С днём рождения тебя. Там мужчина на тротуаре. Он ходит взад и вперёд с самого утра. Наши занервничали, доложили мне. Ну что, поговорила с ним: красивый, вежливый. Я пригласила его сюда.
          –  И где же?
          –  Он отказался.
          –  А что сказал?
          –  Я не знаю. Не совсем поняла. Он очень сконфузился. Я думаю, что он ждёт тебя.
          –  Меня? Меня некому ждать.
          –  Что ж, это не имеет значения. Сегодня твой день. Я разрешаю тебе идти домой прямо сейчас. До свидания.
          –  До свидания. Спасибо.
          –  Кстати, Глория, его звать Роман.
          –  Ха, пахнет каламбуром.

***

          За дверью к ней подошёл Роман.
          – Добрый день, Глория. Глория, позвольте мне... Глория, этот особый день представляет... предоставляет мне особую возможность и удовольствие выразить моё к Вам уважение и принести мои скромные поздравления.
          –  Ух, как помпезно! А что ж без оркестра? Могу я в свой черёд скромно предположить, что эта велеречивый панегирик означает: с днём рождения, Глория?
          –  Да, да, конечно, –  смутился Роман. –  У меня ещё есть букет для тебя... для Вас.
          Глория осмотрела его:
          –  А букет-то где... В кармане, в пальте?
          Роман покраснел до корней волос:
          –  Он в машине.
          –  О, наживки для игривой рыбки. Великолепно!
          –  Нет, совсем нет. Вы не так поняли. Я не хотел, чтобы меня видели. Здесь вокруг много знакомых, они знают мою семью, так...
          –  ...так они могут передать Вашей жене, что Вы встречаетесь с другой женщиной.
          –  Да, это так. Прошу прощения.
          –  Ничего, ничего. Я понимаю. Не сесть ли нам в таком случае в машину?
          О, какие розы, какие розы, позы и угрозы! Большое спасибо. Позвольте мне с вашего позволения, разумеется, запечатлеть поцелуй на вашей ланите, Роман-сказка.
Доверие её поцелуя несколько восстановило самообладание Романа:
–  Могу я пригласить Вас в ресторан?
–  В ресторан, в ресторан... кто не сыт, тот не пьян, в голове дурман. Не сочтите меня, Роман, привередой, не люблю ресторанов. Вот моё Вам контр-предложение. Пойдёмте ко мне домой. У меня есть что поесть. Я приготовила на всякий случай. Нам только нужно притормозить у гастронома и купить вина. Принимается?
        –  Нет. То есть да, то есть нет. Я прошу прощения, я имею в виду... я хочу сказать, что у меня есть вино и это, ну как его, торт... торт тоже есть.
        –  Ого, так вы опасны кабальеро. Я тут только одну вещь хочу сказать. Не приносите мне больше цветы. Ох, неловко как, мне не нужно было этого говорить, особенно сегодня. Теперь мне стыдно. Понимаете, я не люблю видеть эти поэтичные создания умирающими в моём доме. Вызывает зябкие чувства.

***

          День рождения стал оттепелью в их прохладом знакомстве. Они стали видеться, хотя не так часто, как Роману того бы хотелось. Глория держала их отношения, как говорится, на поводке: где-то между дружбой и случайной близостью. Она делала это с простой, но твёрдой открытостью. Её поведение путало Романа. Ему была незнакома власть женщины. Он конфузился, терял уверенность.
          Раз от разу Глория интересовалась его семьёй. Такой разговор был для Романа нестерпимо труден. В нём он выглядел предателем.

VII.

          Нина заподозрила нечестную игру. Роман вроде был бережливо осторожен, но она почувствовала. У Романа и прежде были так сказать похождения. Не часто, но были. Он увлекался каждый раз наивно, серьёзно и неосторожно, но жена перемен в нём не замечала, а вот тут заметила. Стала замкнутой, нервной; мужа не допрашивала, но уж и не доверяла. Будучи сильной и умной, сцен не делала. Её спрятанное внутри страдание мучило Романа. Неопределённость не могла длиться –  требовала разрешения. Эта забота была на совести Романа. Как слепой в тупике, он отчаянно искал выхода, которого не было.
          Оставить Глорию –  выбросить будущее, уйти в преждевременное доживание. С другой стороны, а что жизнь его без ангельского бесёнка Клары! То была любовь родительская, другая: кровная связь сердец, нежная и необходимая. Предать это доверие было невозможно также. Ну а Нина. Эта чудная женщина отдала ему юность, а затем и всю преданность её. Измена Романа будет ударом тяжёлым и жестоким. Без зарплаты Романа –  финансовая сторона также неопределённа. Тут была и ещё одна проблема: Роман был не только кормильцем, но и распорядителем: он принимал решения. Предоставленная самой себе Нина будет, как рыба без воды.
         Длящаяся неопределённость занимала всё внимание Романа и отвлекала его мозг от рабочих обязанностей. Он уже провалил часть проекта, и давление сверху становилось непереносимым. Лишь рядом с Глорией он чувствовал облегчение.

***

          После трудного разговора с директором института, Роман неспокойно курил во дворе сигарету от сигареты. Подошёл Павел, взял его под руку:
          –  Рома, как друг твой я хочу и обязан говорить с тобой. Ты ломаешь свою карьеру, мужик, и, практически, будущее группы, которая от тебя зависят. Рома, ты не ребёнок выслушивать такие вещи, но я должен повернуть тебя к настоящему. Если тебя уволят –  прощай докторская. Завидная зарплата уйдёт так же, как и продовольственный паёк, спецполиклиника, путёвки, и другие льготы, о которых простой советский человек может лишь мечтать. Всё это отберут. Твоя мать еврейка. Ты не указал этого в личном деле. Они об этом знают, но им нужен твой талант. Ты уже отказался вступить в партию. Сложи всё это в трудовую книжку –  и работа дворника станет для тебя мечтой. Прости, Рома. Но это наша реальность.
         –  Тебе нечего извиняться, Паша. Ты абсолютно прав. Ты тысячу раз прав. Спасибо за заботу. Ты настоящий друг. Но я ничего не могу поделать. Ни сердце, ни мозг мой не слушаются меня.
         –  Ты что, любишь её, Ром?
         –  Это невозможный вопрос, Пашка. Я не знаю...
         –  Опять это “не знаю”.
         –  Я не могу сказать, что я люблю её. Не могу я, Паш. Я, Паш, не умею больше жить без неё.
         –  Послушай, Рома, ты, конечно, можешь сказать, что это не моё дело, и будешь прав. Но зная тебя, может, если бы ты переспал с ней, ваши отношения стали бы проще?
         –  Это было, Паш, это было... И это привязало меня к ней только сильнее.
         –  Дело тут вот какое, Ром. Я видел её. Я пошёл посмотреть на неё нарочно. Это загадка, которую мне ты загадал. Глория ничем не примечательная женщина... и это... мягко говоря. У тебя были королевы. Я этого просто не понимаю.
         –  Паша, дружище, я не понимаю этого сам... Я не хочу этого понимать. Моя воля стала заложником моего сердца, а я этого не хочу. Не хочу. Моя гордость не может смириться. Я сопротивляюсь. Я постоянно в споре с самим собой. Я говорю, что она не привлекательна... что я ненавижу её превосходство. Я восстаю против её выбора разговоров. Я не принимаю её политические взгляды и её манеру осмеяния этой страны. Я презираю её моральное высокомерие. Я ненавижу её... Её присутствие обесценило те ценности, которые я собирал всю мою жизнь. Ничего мне больше не дорого –  ничего, кроме её покоя. С тех пор как я встретил её, я конченый человек, Паша. Я конченый человек. Прости меня, если сможешь.
         –  Ого, Рома. Это уже что-то. Эта штука выше моего понимания. Тебе нужна вся удача мира, и я тебе её желаю.

VIII.

          Глория ввела Романа в мир музыки. Её любимой была 6-я Чайковского.
          – Она примиряет меня со смертью, но мне потом долго холодно.
          –  Ты принимаешь смерть, Глория? Я правильно тебя понимаю?
          –  А у меня есть выбор?
          –  Это не ответ.
          –  Хорошо, Рома. Смерть это болезнь, она необходима до поры, пока человечество заслужит более долгой жизни. Смерть –  это стимул. Знаешь, что такое стимул? Это остроконечная палка, которой погоняли ослов.
          –  Стимул... чего, куда?
          –  Стимул того, чтобы понудить ищущего взбираться к совершенству, а сегодня –  это верный инструмент очищать мир от животных, выглядящих, как люди.
          –  Но и от хороших тоже.
          –  К несчастью. Но их так немного. Можешь ты представить жизнь, если бы смерть не убирала тиранов, мерзавцев и либералов.
          –  Почему ты в каждый разговор ввинчиваешь политику? Какое либералы имеют отношение к этой теме?
          –  Потому что я ненавижу их коммунистические лозунги о пещерном равенстве в стаде и вечные ожидания от власти. Ведь ясно же объяснил Вольтер: “равенство есть вещь самая естественная и в то же время химера”.
          Идея социального равенства – это равенство в ничтожности духа. Тупик этой идеи – коммунизм. Ха, каждому по потребностям, от каждого по способностям. Ты веришь в возможность рая на земле? Так это же то же самое. Когда один при математике, а другой хвосты коровам накручивает, где же равенство? Или, может, сегодня ты –  физик, завтра –  сапожник, и так поочерёдно... Вот уж бред!
          А правительство... кто это богоподобное существо, которое обязано сделать всех и каждого счастливым, здоровым и богатым, но всё халтурит? Ты не знаешь? Я знаю. Правительство – это усреднённая копия мещанина. И как таковое, правительство имеет ту же ущербность, что и избиратели. Низкое качество человечества – та причина, что мы не живём дольше.
         –  Это значит, ты веришь, что в будущем человек замешает эликсир жизни?
         –  Продления жизни, да. Компоненты вокруг нас, но до времени эта тайна нам не откроется.
         –  Я понимаю правильно –  ты верующая?
         –  А ты нет?
         –  Я –  нет. Это бессмыслица.
         –  Понимаю. Если я верю в бога – это бессмыслица. А если веришь ты... Кстати, а в кого веришь ты? В Дарвина?
         –  А что, был он неправ.
         –  А есть доказательства?
         –  Невероятно.
         –  Отчего же? И Дарвин –  и то, что он отметил в природе, тоже продукт вечного разума. Дарвин указал на звено в цепи развития некоторых биологических существ. Вы, атеисты, ухватились и молитесь этому колечку как модели живого мира. По-вашему мировая гармония возникла из бессмысленного шарах-бум-барах – “Большого взрыва”. Возможно его доказать? Как бы не так... И проблему создаёте вы, когда трусливо отвергаете мою Веру и насаждаете свою. Дорогой мой, атеизм –  это тоже религия. Это вера в то, что веры не существует. Атеизм –  религия без Б-га, а следовательно –  без морали.
         –  Г-м, здесь что-то есть. Мне нужно поразмыслить над этим. Между прочим, ты же не собираешься воевать с моим атеизмом?
         –  Да, я буду так делать. Кант сказал – я восхищаюсь двумя вещами: звёздным небом надо мной и моральным законом внутри меня. “Мораль” атеиста, если такая только существует, –  борьба за существование, выживание сильнейших, а я не из волчьей стаи.
         –  Этот мир неуютен для тебя.
         –  Вот мой мир, –  Глория повела рукой вдоль книжных полок. –  Книги, книги, музыка и мои мысли.
         –  Я хочу тебя спросить больше о том, с чего мы начали –  о музыке. Ты слушаешь почти только классическую музыку, я правильно заметил?
         –  Почти? Её чувственная власть, которая наделяет мою душу крыльями, вздымает её в небеса и там позволяет ей лететь свободно и гордо. Всё остальное –  шум.
         –  Не думаю, что многие бы согласились с тобой.
         –  Мне их жаль. Теперь, когда в Интернете на расстоянии клика мышки сокровища мировой культуры... Что ж, если им нравиться принимать кусок стекла за бриллиант, пусть будут счастливы. Это их беда. Из дерева, настолько кривого как человек, ничего прямого не вырезать.
         –  Звучит оскорбительно. Кто сказал так?
         –  Иммануил Кант.
         –  Почему ты это говоришь?
         –  О Канте?
         –  Нет, о людях. И я не люблю симфоний. Тебе жалко меня тоже?
         –  Конечно. “Не люблю” –  это жлобская формула защиты ущербности – духовное нищенство. Когда нет воли стать вровень с великанами, проще подрубить им колени и всех сделать лилипутами.
          А о музыке. В твоём мире нет запроса к ней. Твоя душа глуха к её языку, и требования твои к самому себе низки. Ты не читаешь правильно.
          –  Что, музыку?
          –  Нет, книги.
          –  А как читаешь ты?
          –  С колыбели родители ввели меня в королевство сказки, где пробуждается к жизни в ребёнке душа и сказка наполняет её возможностью всеобщего счастья и чудом его возможности.
          Потом ветер странствий принял меня в свой мир. Пересекая моря и земли, я осознала: мечта требует знаний, мастерства, настойчивости. Идеи эти и мысли приготовили меня к классической литературе –  лаборатории жизни. Там жизнь –  среди людей всех сословий и времён. Автор ведёт тебя в глубины немыслимого страдания и к вершинам человеческой психологии.
          А следом... следом приходит время, когда мудрости сло;ва мало. Ведь есть музыка, и слов не нужно ей. Но ты уже чувствуешь, что есть “тонкие, властительные связи”, которые оперят слово, а гармонии его звука встанет на крыло душа твоя. Это –  Поэзия.
          И ты у вершины. Исполнен знаний и чувств, эмоции твои остры и ненасытны. Так не стой же, не стой. Взбирайся на вершину Ея Величества Философии. Из нитей твоих чувств и знаний она соткёт материю твоего существования, вышивая на ней вдохновение музыкой вселенской гармонии, чтобы и ты имел шанс на частицу бессмертия.
          –  Я потрясён, Глория, я заворожен. Но не осознаёшь ли ты, что большинство людей не в состоянии достичь этой вершины?
          –  Ложь. Они все... я подчёркиваю, всем им дана эта возможность. У них нет права винить кого-либо, кроме себя.

IX.


          Лето ушло. Сентиментальный сентябрь отпускал в последний полёт листья, обожжённые ранним холодом. Обессилевшими птицами опускались они на мощёные аллеи парка, где зябкий ветер под безотрадный шорох вечной разлуки угонял их в бесконечную зиму.
          Глория и Роман бродили по удалённым дорожкам.
          –  Осень хорошая пора для расставаний, –  сказала Глория едва слышно.   Ты слышишь музыку? Мне кажется, это Шопен, ноктюрн. Мне хочется плакать. Роман... послушай, Роман, ты запутался в проблемах домшних и на работе. Мы не можем продолжать наши отношения.
          –  Почему?
          –  Это бесчестно.
          –  По отношению к кому?
          –  По отношению ко всем, кто нам дорог и о ком мы заботимся.
          –  Ты включаешь и меня в их число?
          –  Да, Рома. Тебя... и меня тоже.
          –  Что-нибудь случилось, о чём я не знаю?
          –  Да, это определённо случилось. Огромное несчастье, которое вошло в мою жизнь. Давным-давно я отказалась от надежды найти любовь. Я отказала её власти. И после всех этих уверений, я оказалась слабее, много слабее, чем о себе думала. Я полюбила тебя, Рома. Первый раз в моей жизни я обращаю это слово к мужчине.
          –  И я могу сказать тебе, Глория, просто, как дышать: я люблю тебя. Предать эту любовь я не в состоянии –  даже если бы ты просила... даже если бы я хотел. Я было... я бездарно использовал это слово прежде. А теперь я произношу его, потому что любое иное было бы ложью.
          –  Я верю тебе, Рома. Я уверена в твоей искренности... сейчас. Но время... оно пройдёт, и ты... и мы...
          –  Послушай, Глория, у меня нет доказательства. Я знаю лишь, что в мире есть каждой душе пара. Я начал искать свою подростком. Я помню замирание сердца и взгляд незнакомки в окне бегущего мимо автобуса: “Это ты? –  шептал я. –  Постой. Куда? Где тебя отыскать?” Я узнал, что шанс встретить свою судьбу даётся тоже каждому. И как это несказанно важно быть готовым к такой встрече. С тех пор я неустанно работаю над собой. Тебе судить, достоен ли я этой награды.
          –  Роман, что о твоей работе и... –  Глория запнулась.
          –  ...и моей семье? Ты это хотела спросить? –  Глория не ответила. –  Что ж, то ж, то ж... Нина приходила в институт. Она жаловалась, что я разрушаю семью. Тройка вызвала меня на ковёр. Они сказали, что моё поведение в быту и отношение к должностным обязанностям деморализирует коллектив. Меня предупредили, что в случае развода, это будет квалифицироваться как моральное разложение и меня уволят.
          –  Почему они говорили о разводе. Зачем, почему... Откуда это?
          –  Глория, мы оба, ты и я, знаем, что ситуация эта не может оставаться такой.
          –  Рома, не ходи вокруг да около, говори прямо, в чём дело?
          –  Что ж. У нас был с Ниной разговор. Трудный… очень...
          –  Говори, не молчи. Что ты ей сказал?
          –  Я сказал, что возможно... что существуют обстоятельства, и я должен буду уйти.
          –  О, великолепно! И куда же ты думаешь уйти?
          –  Я не знаю... ещё. Я говорил на работе тоже. Я предупредил руководство, что я возможно уволюсь. Скоро.
          –  Скоро –  это когда?
          –  Глория, я хочу жить с тобой. Это моё твёрдое решение. Я его не изменю. Я от него не отступлюсь.
          –  И ты что, ждёшь, что я сейчас брошусь тебе на шею и оболью нас боих слезами торжества, так что ли? А ты меня спросил? Вполне вероятно, что я имею, что казать тоже. –  Роман сделал нетерпеливое движение рукой. –  Подожди, Роман, подожди минуту. Я не закончила. Вот мы что сделаем. Мы не будем видеться два месяца... по меньшей мере. Давай проверим наши чувства, хотя бы такой короткий срок. Не приходи встречать меня. Не звони. Я позвоню тебе первая. Дай мне слово, что ты сделаешь то, что я тебя прошу.

X.

          Два месяца прошли. Глория не позвонила. Нетерпение Романа стало лихорадочным. Он был уверен: это его вина. Спрашивал только с себя. Нина не устраивала скандалы и при нём не плакала. Чёрные мешки появились под её глазами, лицо покрылось сетью морщин. В короткое время цветущая женщина превратилась в старуху. Щемящая нежность к дочери разрывала сердце Романа.

***

          В институте Роман заставлял себя делать всё возможное, что бы быть на уровне задач; однако, прежние воодушевлённость и изобретательство оставили его. Минули ещё две нескончаемые недели. Роман позвонил Глории на домашний телефон. Трубку никто не поднял. Роман позвонил в библиотеку. Женский голос ответил, что Глория у них больше не работает. В ответ на лихорадочные распросы Романа женщина извинилась и повесила трубку.
          Едва дождавшись конца рабочего дня, Роман помчался в библиотеку. Директор сказала, что Глория велела ей не говорить куда она уехала и передала ему письмо.
          В письме было: “Роман, прощай. Я не обманула тебя. Я уехала от себя”.

***

          Роман бросился к Глории домой. Он звонил и колотил в дверь, покуда из соседней квартиры не вышла соседка и сказала, что Глория съехала. Куда –  она не знала точно, но думает, что в Саратов, откуда навещала Глорию дальняя родственница.
          На следующий день Роман взял отпуск без содержания и полетел в Саратов. Нине сказал, что едет в командировку. В Саратовском аэропорту Роман взял такси и поехал по библиотекам. Поиски были ни долгими, ни трудными. В первой же библиотеке молодая сотрудница рассказала, что, по слухам, у них месяца два назад объявилась новая библиотекарша из Минска и дала Роману адрес библиотеки.
          По дороге Роман остановил такси у цветочного стенда и купил букет. В библиотеке сотрудница подтвердила, что Глория да работает здесь, но к сожалению, вот только ушла домой. Девушка дала ему Глории адрес и спросила Романа был ли он в Саратове прежде. Узнав, что не был. Она посоветовала ему идти пешком –  по набережной Волги было всего два квартала.
          Волга только встала. День был морозный и солнечный. Роман отпустил такси и зашагал. На душе было светлое ожидание. Свежий снег звонко хрустел под ногами. Он предвкушал радость встречи и шагал невнимательно, мурлыкая мелодию и натыкаясь на прохожих. Те, видя его светящееся лицо, букет в руках, оборачивались и улыбались вслед. Роман остановился у парапета, полюбоваться красотой царственной реки. Волга и подо льдом была красива русской праведной красотой. Первородный снег укрывал её величавый простор и искрился на солнце. Внизу слева какая-то кутерьма. Роман заметил пожарных, милицию, толпу зевак. Невдалеке от этой группы чернела во льду свежая промоина.
          Недобрая тревога кольнула сердце, и он сбежал вниз. Люди стояли плотным кольцом, не позволяя разглядеть того, что было в середине. Вновь подходившие спрашивали впереди стоящих. Пышнотелая, в годах, бабёнка,увёрнутая в оренбургскую шаль до самого пояса выбралась из середины. Лицо её было пунцово-красным и гневным:
          –  Всё родители виноватые. Пускают детей на улицу, а что те там делают –  им без дела. Два пацана пошли играть клюшки, это на свежем-то льду. Течение вон там вдоль берега сильное, все это знают. Лёд подмывает. А что ты будешь делать. Молодые ж, ума нисколько. Конечно, до беды только шаг. Оба провалились. Один вот сподобился выбраться на лёд и к берегу выполз, а второй не мог. Кричат помощь, а лёд тонкий: всяк ступить боится. Пацан-от ревёт: спасите! Течение его под лёд всё и тянет. Он уж и вовсе из сил выбился. Тут женщинка молодая подбежала. Да красавица-то какая, писаная. Я всё сама видела. Сбросила она шубейку-то свою, шапку да перчатки – всё на снег и к тому пацану –  в воде что, да сама раз –  и провались. Мальца на лёд таки натолкнула, а сама... Царство ей небесное, душе-то её светлой. Теперь до весны не отыщут. Милиция вон документы нашла в её вещах. Ох, Г-споди, Г-осподи, спаси нас грешных, –  и женщина размашисто перекрестила себя, а затем и полынью.
Лицо Романа исказилось от мучительного нежелания понимать случившееся. Тупая сила сжала его виски и кровь застучала в голове. Люди, река, дома... закачались, поплыли перед его глазами. Кто-то тронул его за рукав:
          –  Мужчина, вам плохо?
          –  Это ничего, сейчас пройдёт, –  ответил Роман, вытирая перчаткой пот с лица. Он тяжело ступил вперёд, раздвигая впереди стоящих. Внутри круга милиционер держал в руках женскую шубку, выворачивая её карманы. Роман взял шубку, знакомый и желаемый аромат всколыхнул муку, слепую и бесформенную муку его надежды. Роман уткнулся лицом в мех и тело его затряслось в беззвучных конвульсиях.

***

          Б-же, Ты дал Любовь между женщиной и мужчиной, чтобы отличать в человеке человеческое.

***