Вор

***

Рассвет пришёл пасмурным, перепоенный густым туманом, томно умирённый и тихий. Дождь бушевал в городке всю ночь, и немощённый, узкий, с глухими заборами по сторонам переулок, отходящий кривулькой от центрального проезда, был непролазно грязен и выглядел нежилым, и лишь бездомный, хромой пёс угловато ковылял вдоль забора, вынюхивая съеcтное.

***

Собака встревожилась, подняла голову, насторожила уши и уставилась было куда-то сквозь забор и тут же отпрыгнула на середину проезжей части. Человек, судя по движениям мускулистый мужчина, перемахнул через забор прямо в лужу, поскользнулся и упал. Торопясь, он вскочил на ноги и, не теряя времени на отряхивание, низко согнувшись и часто оглядываясь назад и по сторонам, побежал к перекрёстку. Там, у выхода на проезд, человек остановился у старого, обшарпанного жилого дома, прижался к стене и, трудно переводя дыхание, осторожно выглянул из-за угла на улицу. В этот момент спящая проржавевшая иллюминированная вывеска над фотоателье проснулась — скорее всего по причине просочившейся вовнутрь дождевой влаги — и, огрызаясь на все стороны, осыпала прячущегося пухлыми, жирными искрами. Тот вздрогнул и глянул вверх. На секунду-другую колеблющийся свет высветил его лицо из влажного сумрака. Убегающий был мужчиной в тридцатых: определить возраст точнее было невозможно — лицо было грязным, давно небритым. Отличала его копна кучерявых волос.

***

Мужчина достал из коробки «казбечину», сунул в рот, похлопал по карманам за спичками, но не закурил, стал настороженно осматриваться. Улица лежала перед ним широкая и пустая, выходить на неё он явно боялся.

***

Пока беглец разбирался со своим положением, возбуждённые голоса откуда-то сзади достигли его слуха. Он всмотрелся в туман переулка — никого не было видно. Впрочем, это не имело значения, он и без того знал: это была милиция, и она шла за ним — Николаем Петровичем Глазовым.
Только эти люди знали его настоящее имя. В воровском мире, где кучерявый подросток получил клинку Маланец1, он числился уважаемым вором в законе2 – медвежатник, а сейчас беглец из лагеря.
Кличку эту еврейскую, что в некоем смысле забавно, он получил из-за той же шевелюры чёрных, вьющихся волос; хотя, будучи смешанным плодом русского и украинки, он, как и большинство этих народов, евреев презирал, и тоже без каких-либо известных причин.

***

Сын окулаченных с юга Украины, которые умерли от голода в сибирской ссылке, он был отправлен в детдом. В дороге он выпрыгнул из поезда да прямо в незнакомую ему и непонятную жизнь, где смышлёного мальчишку «добрые» люди научили красть. Воровство стало профессией, которую он упорно отшлифовывал, пока не стал признанным медвежатником — аристократией блатного света.
Приобретённое мастерство служило ему верой и неправдой, но... «до поры кувшин воду носит». Сейчас была не его пора: в случае поимки — срок висел большой.
Вор скользнул за угол дома и, минуя первый подъезд, глянул вовнутрь. Профессиональный глаз мгновенно поймал приоткрытую дверь. О том, что это могла быть ловушка, он не думал – не было времени.

***

Первое впечатление обмануло: замок, хотя и разболтанный, был на месте. Но что могло быть общего между этим дряхлым старичком-сторожевичком и настоящими гвардейцами банковских сейфов, которые матёрому медвежатнику сдавались почти без сопротивления.

***

Незваный гость крадучись проскользнул в переднюю, но дверь за ним, к его до-саде, скрипнула. Вор выругался про себя, замер, давая глазам освоиться в темноте. Он был в однокомнатной квартире. Ниша справа, судя по капающему крану, был кухней. Дверь впереди открыта, и он мог различить через окно улицу. Пробуженная вывеска никак не могла успокоиться и раз от разу с шипением и треском забрасывала в комнату пульсирующие вспышки света. Это открытие уверило вора, что в таком шуме скрип двери прошёл неуслышанный жильцами. Он вытащил пистолет из-за пояса и сунул его под раковину, примочил волосы, закрутил кран и стал причёсываться.
Было так приятно расслабиться. Всё, что он мог видеть в квартире: мебель, зана-вески, скатерть, посуда, было старым, чистым, ухоженным. Запах из плиты напомнил о детстве: их небольшую семью за столом.

***

Свет на кухне вспыхнул неожиданно. Дрожащий старческий женский голос позвал его еврейским именем:
— Лёвочка, это ты мой сыночек. Наконец-то... — и кто-то маленький сзади обнял его за талию.
Вор медленно повернулся. Старуха-еврейка, с глазами полными слёз, уставилась на него с обожанием. Она подняла костлявые ломкие руки и притянула к себе его лицо, омывая его океаном любящих ласк. Вор прикинул, что удушить её было бы легче, чем загасить свечку, но вместо этого его губы ответили “мама”.
Женщина подхватила его руки и покрывала их слезами и поцелуями, как это умеют только мамы.

***

— Послушай, — пискнула она, — почему мы стоим на проходе, сыночек. Пойдём в комнату, пойдём, дорогой мой, жизнь моя, моя радость. Садись сюда на стул. Хочешь на диван? Иди на диван: там мягче. Ну ладно, садись где хочешь. Ты помнишь этот шкаф? Мы ничего не меняли. Что про тебя? Ты должен рассказать мне всё-всё. Ты женат? Как твоё здоровье? Откуда ты пришёл. Есть у тебя дети? Подожди, я включу свет. Почему мы должны сидеть в темноте?
— Не надо, ещё рано, — возразил вор, подняв предупредительно ладонь, — света с кухни достаточно.
Она согласно кивнула и посмотрела на него тепло и беспокойно, так смотрят мамы, чтобы увериться, что ребёнку хорошо и его ничего не беспокоит. Вор опустил глаза и ухмыльнулся уголком рта — он знал, она видит загнанного и озлобленного неудачника с лицом дирижёра и руками автомеханика. Его лагерная роба и ботинки контрастировали грубо с массивным золотым браслетом, золотыми часами и впечатляющим бриллиантовым перстнем — всё из тайника. В боковом кармане куртки был ещё свёрток с деньгами.
Когда вор снова поднял глаза на женщину, на лице её было выражение отсутствия, сознанием она была за пределами этой квартирки. Вор раздумывал, как поступить. Он проглотил голодный комок, и движение кадыка тотчас вернуло еврейку в реальность.
— Какая я глупая. Всё говорю, говорю, говорю... Ты же, наверное, голодный. Почему я всё спрашиваю? Я совершенно сошла с ума. Конечно, ты голодный, миленький мой. И у меня есть что-то, что ты любишь. Я всегда держу что-нибудь вкусненькое на всякий случай. Твой папа дразнил меня этим. Бедняжечка, он не дожил до этого дня. Он умер в прошлом году. В 53-м, в феврале. Он никогда не признавался, но я так думаю, он не верил больше в твоё возвращение. — Слёзы снова покатились по морщинкам дряблого лица. — Мы завтра пойдём на его могилку. Он будет рад знать, что ты живой. Ты увидишь сам. Похоронка на тебя пришла долго после войны. Мы не поверили ей. Папа попробовал, как говорят люди, свести концы с концами, а нашёл больше вопросов, чем ответов. Ой-ё-ё-ёй, как он тебя ждал, бедный.

***

Вор Закончил есть, закурил, откинулся на стуле и закрыл глаза, наслаждаясь сытостью и спокойствием. Женщина, убиравшая со стола, отозвалась немедленно:
— Ты ещё спишь, мой мальчик. Дай я тебе постелю на диване. — Вор поскрёб  подбородок и кивнул. — Сыночек, если ты хочешь помыться, у нас есть душ — папа сам сделал. Пойдём, я тебе покажу. Смотри сюда: брось одежду вот в эту корзину. Я потом днём постираю всё и поглажу. У меня для тебя есть всё новенькое, сынонька, — сказала она с гордостью.
Так и было. После мытья, за занавеской на табурете он нашёл стопку одежды. Там было всё — от туфлей до заколки для галстука. Его поразило, как всё подошло ему по размеру и было хорошего качества.
Когда он вышел в кухню, женщина хлопотала около плиты. Она обернулась на звук его шагов и всплеснула руками в обожании:
— Господи, какой ты красавец, мой мальчик. Если бы только папа мог тебя увидеть. — Она вытерла глаза: — Прости меня, Лёвушка, я больше не буду плакать. Я знаю, это так раздражает. — Она отвернулась к плите. Плечики её тряслись.
Вор подошёл неслышно сзади. Он поднял свои большие руки, посмотрел на них с  недоверчиво и... обнял, по-медвежьи обнял её костлявое тело. И стало ему невмоготу... Какая-то то ли темень, то ли глухая пропасть... Он на самом краю. Страха нет. А что есть? Холод. Холод до мозга костей. Опустошение, неуёмная жалость потери. Потери безвозвратной, невосполнимой. На той стороне мама и папа. Он помнит жесты, слова, запах табака и звон посуды, стеснительный кашель и ласку, ласку, ласку милых любимых рук, а лица... а лица не помнит. Растворились во времени? А может память о них в этом провале?  Но входит в него тепло. Боже, сколько родительского тепла от этого маленького и такого громадного материнского сердца. Вор наклонился и поцеловал женщину в седой пробор.
— Ой, что ты делаешь, мой мальчик милый. Я же пересолю твой суп слезами. Ой, если бы папа был с нами. Как он хотел говорить с тобой, как хотел...

***

— Мама, — позвал вор осторожно... Всего-то он и сказал лишь одно это слово и сказал, как казалось ему, совершенно естественно... но в тот же миг напряжённое молчание заполонило кухню, напряглась и женщина, будто ожидая удара по голове сзади. После гнетущей паузы, тщательно взвешивая слова, вор сказал:
— Мама, магазин напротив, он когда открывается?
— В шесть, а что такое? Зачем ты спрашиваешь? Куда ты идёшь? Зачем? Что-нибудь не так? Почему ты не говоришь мне? Я ждала тебя четырнадцать лет. Почему ты хочешь оставить меня опять одну? Сыночек миленький мой, почему ты меня не пожалеешь?
— Нет, нет, мама. Я всего на пару минут. Подожди. Ну дай же мне сказать слово. Всё, что я хочу, только купить пачку папирос. Я же сразу приду обратно. И это всё. Ты не волнуйся, мама.
— Миленький мой, я не верю тебе, сынонечка. Моё сердце болит.
— Почему, мама?
— Как почему? Я дала тебе папиросы. Казбек, самые лучшие. Тебе нужно ещё. У меня для тебя есть ещё. Иди сюда, смотри — смотри, в этом ящике есть ещё. О боже мой, за что такая беда!
— Они все старые, мама. Я не могу их курить. Мне нужны свежие.
Женщина уставилась в его глаза, вычитывая его намерения. Вор приложил все усилия, чтобы выдержать этот взгляд, но не сумел и отвёл глаза. Она бессильно опустилась на краешек дивана и закрыла лицо подолом передника. Вор сел рядом и обнял её.

***

Когда он проснулся, она сидела на стуле рядом и смотрела на него, её глаза были красными и насторожёнными. Он спал меньше часа, но больше не мог. Вор посмотрел на часы и встал:
— Послушай, мам. Я положу золото сюда в ящик. Мне это не нужно в магазине. Деньги я кладу сюда тоже. Не хочу носить их с собой. В случае, если я... — он осёкся. — Что я хочу сказать это... где я могу позвонить отсюда?
— Телефонная будка около аптеки, на углу следующего дома.
— Хорошо, мам. Я теперь помню. Дай мне пару монеток для телефона, пожалуйста. Спасибо. Я быстро.

***

Вор оттолкнул дверь подъезда настежь, но наружу не вышел. Улица по-прежнему была пустой. Он сглотнул комок в горле и сказал негромко:
— Эй, мусор... ты, там за углом... Это я, Маланец.
Яростный, нетерпеливый шёпот выпалил яростно:
— Выходи, бандюга. Руки вверх. Сопротивление бессмысленно: ты окружён.
Вор проигноривал и тон, и угрозу:
— Кто там у вас за старшего? Лисковский должно быть. Скажи ему, что я хочу говорить с ним.
— Ещё чего. Будет он говорить со всяким гадом. Делать ему больше нечего. Выходи по-хорошему, если хочешь остаться живой, а то я...
— Я, я — головка от ... Делай, что я тебе говорю, молокосос слюнявый.
После недолгого затишья за углом послышался гулкий кашель, и хриплый голос спросил:
— Лисковский здесь. Глазов, чего ты хочешь?
— Всё ещё пашешь, старый конь? На пенсию пора.
— Да, да, на пенсию. Ты эт прав... С такими, как ты, в самый раз на пенсию. Говори, чего тебе там...
— Капитан, ты меня знаешь. У меня мальчик3, и если попрёте на дуру, я дёшево не дамся.
— Ясно, понял. Давай дальше. Кстати, я майор теперь.
— Поздравляю, майор. Я вот что. Я того... я пойду через улицу в магазин купить курить. Потом я выйду и пойду к телефонной будке около аптеки. Там вы меня возьмёте, тихо и без шума. Лады?
— Как я могу тебе верить?
— Даю тебе слово вора в законе.
— Это пойдёт.
— И ещё два слова, майор.
За углом послышались бурные возражения прежнего молодого голоса, пока майор не рванул сердито:
— Да пошёл ты на ... молокосос сопливый. Будешь ещё тут встревать. Делай что сказано. — Вор довольно усмехнулся. — Говори, Глазов, я слушаю.
— Майор, там в квартире справа старуха одна, одинокая. Она ко мне совершенно ни при чём. Она и понятия не имеет, кто я. Она думает, что я её сын, пропавший с войны. Пусть её не трогают, майор.
— Я понимаю.

***

На пути из магазина к телефонной будке вор остановился напротив окна, закурил папиросу и помахал рукой женщине в окне, показывая знаками, что он только позвонит и вернётся. Она кивнула, что поняла, и попыталась улыбнуться в ответ. Её пепельно-бледное лицо было впрессовано в стекло. Молитвенная шаль обнимала её сиротливые плечики, и белые губы что-то неслышно шептали.
Проход к телефонной будке показался вору вечностью. И всё время, пока он не исчез из виду, её глаза следили за ним с отчаянием и надеждой.

***
Господи, я ношу в сердце любви достаточно для мира, а трачу её только на себя.


——————————————————
1вор в законе – принятый в высший слой преступного мира
2маланец – еврей (эвфемизм)
3мальчик – пистолет на воровском жаргоне