Сестре

Спала в гробу глубоко и тихо,
не знаю от всех ли уйдя забот.
Восковою куклой сделало лихо.
Люб мне воск изболевшийся тот.

Труп всегда одинок на краю могилы.
Именно я, твой брат,
платье справил тебе, чтоб его носила
там, откуда не ждут назад.

В каждой смерти прячется преступленье,
хоть преступника не найти.
Все виноваты во все мгновенья
и всем придётся уйти.

Виноваты, указывать бесполезно:
и тот, и ты, и я.
Я может всех больше, но общей бездной
встретят вас и меня.

Вина нарастает, тяжка на диво.
А мы – «судьба» – говорим.
Живых и мёртвых Ты, молчаливый,
укрой и не выдай злым.

Боюсь, что страдаешь от голода, жажды,
жду кошмарную весть.
Придёшь с того света ко мне однажды
и шепнёшь украдкой: «Дай есть.»

Что мне ответить? Все речи нелепы.
Ответит тебе пусть Бог.
Сестра! В целом мире нет того хлеба,
что тебя насытить бы смог.

Гроб твой отдали тяжеловозу.
Помню я этот воз.
Глумление чувствовал и угрозу
и Рока немой вопрос.

Боялся, живую тебя хороним,
что ты в летаргическом сне.
Кто-то утешил и успокоил:
«Не проснётся» – сказал он мне.

Ждал когда воз отправится в город.
Тронулся наконец.
Гроб качнулся. Полдень распорот.
Дробь копыт, как свинец.

Вдруг с полднем один на один остался.
Вдали высматривал воз.
Мир на тебя навсегда уменьшался –
на голос, улыбку, рост.

И горе сунулась мысль измерить,
тонкая бледная нить –
что не бывает такой потери,
которую не пережить.

Ночь с умершим пуста и печальна,
отсутствует слёз предмет.
Труп гниёт, и это нормально,
смерть не любит примет.

С верой жила, с верой сгниваешь,
несёшь свой посмертный крест.
Землёю могильной плоть распинаешь.
А я блуждаю окрест.

Труп трезвеет, страстей нет и крови.
Все иллюзии до черты.
Вдруг Бог минует тебя любовью,
не узнает что это ты?

Бог, парящий над бездной юдоли,
сдержи свой полёт в мирах
и прижми к груди, все знавший недоли,
Тебе поверивший прах.