Дневник 122. Сны и стихотворения

  Сны можно сравнить со стихотворениями: в них та же концентрация какого-то эмоционального состояния. Сны – сгусток переживаний. Но с передачей «сгустка» словами на бумагу сложней. Значительно сложней.
  Можно придумать сны и записать выдумку грандиозно, так, что душа будет радоваться, трепетать, восхищаться, ужасаться… Как это происходит, к примеру, когда читаешь сон Раскольникова о лошадке или сон Татьяны Лариной. Но записать реальный сон, ничего не прибавляя, не лукавя, не впадая в самообман, – очень трудно. Во всяком случае, мне неподсильно, как мне кажется. Не по силам словами передать мощнейшую степень переживания «разрыва» с женой, фантастической лёгкости тела в беге сна, немыслимых наяву строений и музыки, переживания «провала на уроке», ужаса от лицезрения «убитых», липкого страха от неведомой преступности собственной…
  Некоторые сны человека по неописуемой словами красоте и безобразию сродни поэтическим шедеврам и даже, может быть, превосходят их – в крике, вопле переживания, в брошенной во сне в тебя прекрасной или ядовитой молнии. Но, увы, они существуют только в нашей личной памяти и никак не трогают (или почти не трогают) чувств других людей. Вспомните один из снов и попробуйте его рассказать ДРУГИМ. «Боже мой, как бледно, невыразительно. Как не интересен мой сон собеседнику» – сразу же посетит вас такая горькая мысль.
  Но я-то сам, «творец сна», абсолютно уверен, к примеру, в том, что никакое произведения искусства, в том числе, никакое мной прочитанное стихотворение, не передадут ужаса, пережитого мной, когда в одном из снов я попадаю в глухой, без единой капли света, заброшенный в бездне тьмы уголок Вселенной. Такой силы чувство оторванности от Земного, невозможности вернуться, обрести снова Землю не дало мне ни одно стихотворение в мире. Ни Мартинсон с его великой поэмой, ни Юрий Кузнецов с «Трамваем» не приблизились к ТОМУ ожогу. И ни при чём здесь они. А вот я понимаю: мне никогда не рассказать словами виденного и пережитого.
  А виденное, в целом, играет роль второстепенную в снах. Оно даже может не соответствовать формой своей (выступать «сонным» оксюмороном) переживаемому: красиво, а тебе в высшей степени гадко или страшно; безобразно – а тебе, дураку, весело отчего-то…
  То есть разорванность в воплощении переживания сна  и самом его переживании («невыразимое» Жуковского, «молчи!» Тютчева) трагичней, что ли, нежели в случае поэтическом.
  Как мне кажется.