Призраки

Дыма столбы с запахом гари
над сединой деревьев столетних
и отражений ход неприметный.
Так что ли Богу снова ответим
или нас с земли отозвали?

Это всё осень. Всё снова минет –
тело и пепел, заядлая грусть.
Великая тишь нас вбок отодвинет,
ненасытная, тёмная. Надо так, пусть.

Знаю: вращаются те же своды
там, где светила стоят высоко,
огненных пуль свистят хороводы
и поезд туч сотрясает грохот.

А я внизу человек всего лишь,
стою в плену осенних истерик,
спаян с землёй тревоги и боли,
едва различаю далёкий берег.

А я внизу там жажду и гибну,
тяжкая смерть на мне. Бурей выгнут
и горой придавлен, глина в глине.

А я внизу там жажду, и очи
грузом, спудом, из гроз калёных,
и столько сердец потоком ночь точит,
сердец сожжённых.

Время умирает и мы с ним, молча.
Крыльев трепет, звёзд или рук?
Лес ползёт во тьме, как паук,
и ночь потайная, волчья.

Стою у окна. А оно – зерцало,
земля в нём плывёт высоко, высоко,
и то, что камнем во тьму упало,
смотрит мне в память, как света око.

Проём деревьев, пространства вычет,
листьев гниющих горький запах.
Звери придут – тепло мурлыча,
на тихих лапах.

Чащи рулон, лента пурпура
до озёр размоталась с мраком на дне.
А над озёрами призрак лазури,
ладоней стеклянных в рассветном сне.

Разговорюсь с золотым медведем
под сводами слив, яблонь, под снами,
и ветви, как дверь, тихо прикрою
и мир за нами.

Так и останусь, листьями полон,
в лесов каскадах, себя укрою
в реке золотой, как теченье, волен.

Падёт тишина, пока не упрячет
буря в объятья, и станет тесно,
от лязга стали негде укрыться.
А нам, изгоям, дан путь небесный,
щетиной чёрной смерть метит лица.