Баллада о гордом рыцаре

Спит себе рыцарь, без стона, без слова,
оставлен навеки в гробу дубовом.

Удобно лежит, ибо так повернулся,
чтоб уже никогда в этот мир не вернулся.

Возлюбленная его от страха сминает
розу в руке и речь начинает:

«Пришла я глянуть в мёртвые очи
и спросить как теперь ты проводишь ночи.

С тех пор, как ночуешь на новом месте,
ко мне не ходишь, своей невесте.

Любила глаза я твои и губы.
Они и сейчас мне, как раньше, любы.

Но я боюсь обрушиться в бездну,
боюсь, что лаская тебя, исчезну.

Три дня твой образ во мне лучился,
но знать бы - как ты в гробу изменился?

С тобой не могу разделить я ложе
и моя красота уже не поможет.

Зря понукаю упрямое тело,
чтобы тебя восхитить сумело.

С тобою мёртвым и я несчастна,
стыжусь, что к жизни ещё причастна.»

Измену рыцарь в словах заметил
и, в той же позе лёжа, ответил:

«На радость червям лежу распростёртый.
Но не стыжусь, что теперь я мёртвый.

Подземный житель, вроде никчемный.
Но не стыжусь, что теперь подземный.

В ничто я к роскоши так привычен,
что от короля ничем не отличен.

Под жизни конец ночь с лихим разбегом,
весь мир мне стал единым ночлегом.

Ни солнца мне, ни неба не надо,
ни любви твоей, что была наградой.

И месть не нужна в этом сне уютном,
где ни звона мечей, ни мелодий лютни.

Не знаешь ты гордости и презренья
отдавших земле и слух свой и зренье.

В груди тишины великая сила.
Её сохраняет для них могила.

Из лоскутов посиневших глотки
не донесётся и стон короткий.

Сосед у меня тут сбоку пригрелся.
От всей души он в прах разлетелся.

Он смертью пожалуй меня древнее.
Улёгся спать головой на змеях.

Что претерпел он у лет на страже
и полушёпотом не расскажет.

И не поведал праху и пыли
что пережил, как страдал в могиле.

Такая в трупе сила бывает,
что и в гробу он ещё страдает.

Разве что Богу в день воскресенья
исповедь бросит в лицо с презреньем.»

Так рыцарь сказал, достойно, свободно,
и замолчал и лежал удобно.

Его невеста с розою смятой
в страхе ушла, стыдясь, виновато.