Пурурава и Урваси

Пурурава в тот час, когда солнце мглу красит,
встретил нимфу реки – индианку Урваси.

Из воды голова показалась вначале,
ниже волны скульптурную грудь намечали.

Разбегались круги и сходились устало
и блестели на солнце соски, как кораллы.

Пурурава смотрел как бессмертилось тело,
что в обтяжку на дух, развлекаясь, надела.

Порох любви в его сердце взорвался.
Как во сне по-кошачьи к богине подкрался.

В объятья схватил, чтобы губы пылали.
«Тебя ль обнимаю? Целую тебя ли?»

С божьим страхом противилась рук его мощи.
Из объятий она вырывалась до ночи.

Под пригорком лесным с ней он справился ловко.
В мешок запихнул, обвязавши верёвкой.

Как злодей, пробирался оврагами к дому
и визжащий мешок положил на солому.

Так стоял, глядя в пол замутившимся взглядом,
и дышал тяжело и сидел мешок рядом.

Пиликал сверчок, отмечал ход мгновений.
А мешок неожиданно встал на колени.

«Верни безвременье воды и свободы.
Во мне больше божьей, чем женской природы.»

«Зря надеешься сбросить ты просьбами путы.
Раз в жизни попробую божеской смуты.»

«Что за толк в наслаждении этом телесном,
если скатишься камнем по стенам отвесным?»

«Согласен, пусть сделаюсь неузнаваем.
Так давай же в любовь напоследок сыграем!»

Из мешка её вынул на страсти распятье.
«Мы одни здесь совсем, не считая кровати.»

«Отдам же тебе небом взбитые груди,
лепестки красных губ так, что мало не будет.

В ласках прячь наготу от меня, как от сглаза,
чтоб не видеть богине людского экстаза.»

В темноте он их ложе цветами украсил.
И на тёмном том ложе прильнула для страсти.

Её тело объятьям как раз подходило
и огнём уплывало, уста бередило.

«Смотри как в тебя я дыханье вмещаю.»
«Никогда! Я дыханье душой ощущаю.»

«Что не хочешь ты счастье ощупать глазами?»
«Зачем видеть того, кого ищешь устами?»

«В глазах бы твоих отразить счастья морок.»
«Будешь невидим и тем ты мне дорог.»

Замолчал, ощущая, что богини тело,
касаясь бессмертьем, с ним в пропасть летело.

И не чуял в себе он ни воли ни силы.
Аж влетел в то безмирье, что дальше могилы.

И не стало его на полянах и пашнях,
ни внутри, ни снаружи, ни ближе, ни дальше.

За любовного ложа ушедший пределы,
наслаждался бесчувствием духа и тела.

И учился не быть и при свете и ночью,
аж очнулся при звёздах в безбытности клочьях.

И богиня, увидел, плывёт в наслажденье
по тёмному ложу, как мрака движенье.

«В меня мглись любовью и мыслью теряйся,
но в объятьях моих никогда не кончайся.»

«Умираю настолько, насколько любима.
Я из бёдер пожара создам тебе сына.»

Родила прямо на пол и в час пополудни,
когда рожь золотится под солнцем безлюдней.

«Богом силы даны мне от самых пелёнок,
а игривая жизнь и сама как ребёнок.

Айда в лес со мною, чтоб множить движенье.
Посмотрим на предков в ручье отраженья.

Есть там зной в чабреце, паутин волоконца.
Втроём небытьё попытаем под солнцем.»

Подались за ним вдоль ручья к шуму леса,
где листья – минуты, а годы без веса.

В жар чабреца, колокольчиков сотни.
И чем дальше шагали, тем бесповоротней.

Трое скрылись в лесу, но их тел не осталось
и не знает никто – что потом с ними сталось.