холодом греюсь на кухне

ветер приник к окровавленной заревом раме,
то ли целует, а, может, пьет жадно рассвет.
утро теряется в /шторах задернутых/ храме
сотней пылинок и тысячей разных примет.
я не хочу, чтоб приметы, сбываясь, першили
в горле моем черным чаем бессахарных грез.
врет тишина, что с тобою, расставшись, решили
в небо уйти мутным цветом погаснувших звезд.
врет тишина, врет и ветер, целующий стекла.
врет и заря, кровью пачкая стены домов.
правда лишь то, что дождями луны ты промокла...
правда и в том, что лишился я цвета у снов.

ветер в руки лег синицей, звезды, в небе, журавлем...
утро, призрачною спицей, вяжет мир. и нас. вдвоем.
вяжет парк /туманной лентой/, воздух, приторный весной.
вяжет чувствами вселенной шар небесно-голубой.
и напрасно, горизонтом, даль летит в горнило звезд -
солнце, рыжее, экспромтом, утро вяжет из берез,
из частиц любви до смерти, из наитий лучших снов.
вяжет утро круговертью веру, нежность.
и любовь.

холодом греюсь на кухне,
пью льдом подернутый чай,
пусть вся вселенная рухнет,
лампочкой, взорванной, в люстре,
пусть мне привидится рай.
не удержаться мне нитью,
вдетой в иголку судеб,
жить без любви, по наитью,
с небом готовый к соитью,
плавить свой смерзшийся снег...
и, на стекло уповая,
сдерживать иней души.
водки бы мне, вместо чая
/ветер проклятия лает/,
ты же, прошу, не молчи.
звездочкой, падая с неба,
фоном больных фонарей,
ты превращаешься в небыль,
гаснет опять сигарета,
что ж так от ночи светлей?..
что ж так морозом по коже
бродит трескучий февраль,
или соседи в прихожей,
или все слишком похоже
на не потерянный рай.
жалость. и чай. и сонливость.
холод замерзших окон.
будто бы что-то случилось,
будто зима изменила
свой постоянный рингтон.
и, запоздав к изголовью,
ты мой пригубишь рассвет.
мартом, цветами, любовью...
звонкой вселенскою скорбью.
я же воскресну.
в ответ.