Пугачов

В поволжском городе уездном тенями пьяными вразброд
Шатался среди улок тесных, вооружён кто чем, народ.
Прикончив походя купцов, с торговых винных погребов
Бегом, с оглядкой вороватой, катили «царские» солдаты
На волю бочки по настилам, рывком их ставя средь двора,
Крушили донца в них зубилом и пили, сколь брала душа.

На площади перед управой с десяток виселиц стояло,
На фоне чёрных изб светясь и вкривь отбрасывая тени.
На них, качаясь в ряд, висели дворяне местные и власть.

На каменном крыльце управы, на мёртвые тела смотря,
Томясь от скуки, смену ждали два караульных казака.

Над головами их веселье неслось с распахнутых окон:
Нестройное хмельное пенье да чарок медных перезвон.

Пётр Фёдорович, восседая, грудь колесом, в главе стола,
Руками мясо разрывая, цыплёнка ел, в присос хрустя.
Доев, хребет кладя в братину, он, отодвинувши скамью,
Поднялся и начал старшинам задумку излагать свою:
«Казань с налёту надо брать – там дюже арсенал богатый.
Тогда мене и чёрт не брат: я сам – как чёрт, ток не рогатый!
В кулак всё войско соберу и Волгой двинусь на Москву.
С неё – он, воздух рубанув, вдаль за окно махнул рукою, –
Всей силою – на Петербург, к престолу, управлять страною!

Встав на престоле, объявлю народу манифестом волю:
“Живите, аки рыбы в море и аки дикий зверь в лесу!”
Псов-генералов удавлю, а вместо них всех вас поставлю.
В подарок всем вам по дворцу и по поместью справлю!
Дворян же в армию забрею, а тех, кто немощен, – в лакеи!
Ой, многим холки я сверну! А Катьку, подлую змею,
Раздену, дёгтем вывожу да в курьих перьях изваляю,
Верхом на хряка посажу и, люд столичный потешая,
Начну возить по Петербургу да в монастырь её, лахудру,
Законопачу! Будет знать, как мужа своего свергать!»

Старшины, позабыв про всё, с волненьем слушали «царя»
С открытым ртом, вонзив в него шальные мутные глаза.
А тот, польщённый их вниманьем, награды и почёт суля,
Всё раздавал им обещанья. Но тут шум грянул со двора.

Он, замолчав, взглянул в окно и, перейдя на властный тон,
Сказал: «Идите на крыльцо да выносите царский трон!
Народец валом к нам явился, даб самодержца привечать.
Довольно, братцы, веселиться! Пойдем присягу принимать».

На площади толпой теснился работный люд, пчелой гудя.
С причалов барских он явился смотреть на доброго «царя».
Вот отворилась дверь, скрипя. Два казака из «царской» свиты
На каменный крылечный пол неспешно расстелив ковёр,
С надутым неприступным видом установили трон богатый.

Тотчас же смолкнув, вся толпа, встав на колени, замерла.
На возвышение крыльца средь свиты вышел «император»,
Дородный, но фигурой стройный. По виду – атаман разбойный:
Черняв собою, щёки впалы, чуть-чуть с раскосинкой глаза,
На грудь смольным крылом свисала густая, в проседь, борода.
Одет в сиреневый, добротный, парчой расписанный кафтан;
За кушаком пистоль, а сбоку – кривой турецкий ятаган.

Высокомерно сдвинув брови, степенно в трон уселся «царь»
И канцлеру махнул рукою: мол, Почиталин, начинай...
Вельможа грамоту свою уж было начал оглашать,
Но тут, раздвинувши толпу, священник подошёл к «царю»
И принялся его стращать: «Окстись, Емелька окаянный!
Великий грех то – Богом данный венец на темя примерять!
С твоею ли цыганской харей из грязи вылезать в цари?
Не богохульничай, смотри, по гиблому шагаешь краю!
Уж бесы средь котлов в аду готовят про тебя ухваты...»

Тут, поселяя суету, раздался дикий крик: «Солдаты-ы-ы!»
Коня дубася, через площадь во весь опор летел мужик,
Крича истошно, что есть мочи. Поднялась паника, и вмиг,
Друг друга в толчее давя, народ пустился кто куда.

И скоро у крыльца управы стоял лишь только Пугачёв,
Его сподвижники и поп, что, вскинув голову, упрямо
Восстал, как перст, в упор смотря на самозваного царя.

А тот вмиг вспрыгнул на коня, его вздымая на дыбы.
Но, бросив на святошу взгляд, тотчас же осадил назад:
«Эй, батюшка, ведь ты духовником был нашей маме
И в Зимовейском Божьем храме меня когда-то окрестил!»
* * *
Второй уж месяц Михельсон, солдат в погоне не жалея,
Забыв в трудах покой и сон, вёл войско по пятам злодея.
А он бураном по долам вдоль Волги шёл с своей оравой,
В налёт врываясь в города, чиня разбой, верша расправу.

Под звон колоколов народ его с хоругвями встречает,
А он, злодей, казнив господ, усадьбы их дотла сожжёт,
Свершит разор – и был таков. За ним – лишь остовы мостов
И дым пожаров до небес, да виселиц кричащий лес.

Но вот упорство генерала ему откликнулось удачей:
Его карательные части застали всё ж под Чёрным Яром
Врасплох скопления воров. И тот же час из всех стволов
В них ураганом Михельсон направил пушечный огонь.
А след пошли, разгром верша, вздымая конницу, уланы,
Вгоняя в страх повстанцев пьяных и с лёта шашкою рубя.

И скоро уж не стало вольной народной армии разбойной:
Одним лежать досталось в поле, других же вешать повели.
Поплыли скорбные плоты, мятежной вольницы стрелков
Неся вдоль волжских берегов вниз по течению реки.

А Пугачёва упустили. Вновь ускользнул казак донской.
Чуть где угроза – словно крылья взрастают за его спиной!
И в этот раз, сплотив в кулак своих донцов-кавалеристов,
На михельсоновских солдат он бросил их атакой быстрой
И вырвался, прорвав клещи. Вот был – и нет. Ищи-свищи!

* * *
«Конец, станичники! Уплыли поместья наши и дворцы.
Как куры во щи угодили с проклятым самозванцем мы! –
Картошки испечённой клубни деля меж знатных казаков,
Зашёлся в мате Железнов: – Всех погубил, кобель паскудный!

Чего ты, вылупился, Бурный?! – насел вдруг на Бурнова он. –
Без промедленья за кордон бежать нам без оглядки нужно!
В вельможей царских поиграли – всё, хватит! Время утекать
В туретчину, за перевалы, там шкуры бренные спасать!»

«Постой, не кипятись, Степан! – в беседу Творогов вмешался. –
Я тут прикинул: надо б нам скрутить его, и с ним податься
Тотчас в Яицкий городок, и сдаться вместе с ним в острог.
Меч не сечёт голов склонённых. Авось, отпустят нас до дому».

Степан на то взялся язвить, свой взгляд бросая до народа:
«Легко тебе сказать – скрутить! Попробуй только подступить!
Они за ним в огонь и в воду – изрубят сей же миг в капусту!» –

«Тьфу, что б те было пусто! – взорвался Творогов в сердцах. –
Мы так всё дело обустроим...» Тут он замолк на полуслове.
Сам самозванец на верхах подъехал, не спеша, к костру
И стал казачью братью всю звать прокатиться с ним по воле:
«Поедем, братцы, на бахчу! Тут три версты всего, не боле».

Те враз вскочили на коней и след помчались по пригорку.
На кручу въехали, за ней вдоль мелколесья лентой звонкой
Струился средь камней ручей. Под горку съехавши к нему,
Казаки, в повод взяв коней, цепочкой вышли на бахчу.
Тут, не промолвив и полслова, сминая с хрустом арбузы,
Стремглав втроём на Пугачёва насели дружно казаки.
«Ах, вы, паршивые скоты! – взревел, вступив в бой, Пугачёв. –
Продать, что ль, вздумали меня?! Я вас порву, поганых псов!»

Он, расшвыряв их, на коня запрыгнул, ввысь вздев ятаган...
Но тут Бурнов метнул аркан. Пропела, в воздух взмыв, петля,
Змеёй вкруг шеи обвиваясь. Над ним, плывя вдаль, закачались
В лазурном небе облака, и очи застелила тьма.

* * *
«За бунт, злодейства и урон, за покусительство на трон
Мятежного клеветника донского, ворА Емельку Пугачёва
Публично на Москве казнить, колесованьем казнь свершая,
Все руки-ноги отрубить, нещадно, медленно терзая!»

Заслушав приговор суда, подняв взгляд к небосводу,
Молитвы про себя шепча, предстал он перед народом.
(Его собралось средь Болота толпою тесной пол-Москвы.)
Склонясь в поклоне до земли, пред муками бесславными,
В толпу изверг он крик души: «Простите, православные!»

Воспитан своевольным родом, казак зажиточный донской
Прощался со своим народом, не плача над своей судьбой.
Он был готов к её итогу. Идя сквозь медь, огонь и воду,
Познав всевластье, боль, измену, наивно нёс в себе он веру,
Что, истребив гнетущий род, свободу людям принесёт.

Ему мятежная натура, призвав к несбыточной мечте,
Склоняя разум к авантюрам, жить не давала так, как все.
И он смиренно нёс крест свой: двух войн отчаянный герой,
Хорунжий доблестный, с низов, Емелиан Иваныч Пугачёв.

Тулуп содрав рывком с него, сняв яловые сапоги,
Схватив втроём, на колесо его солдаты вознесли.
На спину завалив, разняли, врозь руки-ноги разведя,
Ремнями привязав, распяли средь перекладин колеса…
Взмыл дробью барабанный бой, но вдруг остановился.

Поднявшись на помост трусцой, посланник появился
И зачитал указ: «Злодею лишь только голову рубить!
Императрица повелела четвертованье отменить!»

И он обмяк на адском ложе, зажмурил непокорный взор
И принял благодатью Божьей на горло рухнувший топор.