Зима

 
         Сидим на печи. Печь большая  такая, дородная. Для  всей ребятни на ней места предостаточно, даже с избытком. Но поскольку она топилась не каждый день, то предпочтение отдавалось другому теплому месту -  лежанке, отапливаемой уже от плиты и согревающей большую комнату, где  располагались две кровати, топчан и длинный стол для наших учебных занятий. На лежанке глубокой осенью сушились початки кукурузы, и мы вечерами, греясь после улицы, погружались в ее теплые объятия. 
       На печи мы размещались, когда она хорошо протапливалась, и бабушка с мамой затевали выпечку хлеба,  готовили мамалыгу и кукурузную кашу с кусками ярко оранжевой тыквы. Наши головы нависали из проема над устьем печи и с интересом наблюдали, как из квашни вытаскивали тесто, формировали из него колобки и на деревянной лопате отправляли в раскаленную печь. Проходило время и с той же лопаты на покрытый чистым полотном стол выкладывались один за другим румяные булки хлеба с  невероятно душистым запахом и хрустящей корочкой,  которую потом ,  мы, детвора, натирали зубчиком чеснока и  обильно посыпали солью.  Вкуснятина неимоверная…
       Печь отапливалась снопами карагайника и брикетами кизяка – топлива энергетики невероятной, сохраняющего тепло несколько дней. А вот кухонная плита, на которой готовилась повседневная пища  и в которую вмазан был огромный котел  для прожарки семечек и кукурузы, топилась бурьяном и  стеблями подсолнечника, вечерами заполнявшими   почти всю кухню.  Подбрасывать топливо в устье плиты и смотреть на пляшущие языки пламени было истинным удовольствием. Чугунное полотно плиты, заставленное кастрюлями и чугунками , быстро накалялось до красноты и от него волнами распространялось тепло по комнатам землянки.
       И когда наступал вечер, и лучи заходящего солнца освещали кухню малиновым светом, накануне предстоящей трапезы кто-либо из старших возвращался с мороза из погреба с огромной чашкой, наполненной квашеной капустой, бочковыми  хрустящими огурцами и помидорами.  Их так и хотелось сейчас же, не дожидаясь ужина, отправить в рот, но… на страже стояла мама.
     А на улице зима, настоящая зима, урджарская, многоснежная, тихая, с частыми снегопадами, когда огромные хлопья сплошной стеной     медленно опускались на землю.. Мы, ребятня, радовались снегу, мы с удовольствием   сгребали его с территории двора, сбрасывали с крыши землянки и через плетень   бросали в огород, наваливая там огромные кучи.  За воротами, чтобы выйти на дорогу, прорывались настоящие траншеи; в иные годы выпадало до двух метров снега.
     Морозы при безветрии были  хотя и крепки, но довольно легко переносимы, и это при хлипкой одежонке, которая  не отличалась у нас особым изыском: стеганный ватник, простецкие хлопчатобумажные штаны,  латанные-перелатаные дедом Никитой валенки, одеваемые нами с братом Василием попеременно. Был в доме полушубок, почему-то ярко оранжевой окраски, пошитый дедом Степаном. Но нам с братом он не был доступен, в нем старшие Анатолий и Петр гоняли на водопой на речку скотину, убирали   из-под нее навоз,  дергали специальным крючком из скирды сено, заносили по вечерам в хату охапки топлива.
        С первым снегом отец поправлял сани,   в них запрягали ишака, чтобы не застаивался, и мы, детвора, лихо прокатывались по укатанным  улицам Урджара.     Особое удовольствие доставляла нам речка, протекавшая с изгибом метрах в пятидесяти от двора. С наступлением морозов она,  тихая течением, покрывалась гладким, как стекло льдом. Особенностью реки был регулярный прорыв льда где-то в верховье, и вода вновь разливалась по  старому льду, делая его поверхность вновь чистеньким и гладким. Такое происходило зимой неоднократно.
      По такому льду было одно удовольствие кататься на коньках, которых, между прочим, у нас и не было. Зато из разномастных стареньких «снегурок», уже не помню, откуда появившихся, делались санки, сидя в которых и отталкиваясь палками с вбитыми в них гвоздями можно было мчаться с неимоверной скоростью по гладкому льду. Пацаны устраивали даже импровизированные гонки-соревнования. Иногда друзья давали покататься на коньках-«дутышах», и тогда, привязав их крепко-накрепко к валенкам, мы наслаждались скоростью и свободой,- ощущения непередаваемые. Смельчаки позволяли себе роскошь скатываться с довольно крутой  ледяной горки прямо на речной лед. Странно, но каких- либо игр на льду, вроде хоккея, никогда не устраивалось,- просто о нем тогда мы, ребятня,  и не знали.
       Начитавшись Джека Лондона, я воспринимал нашу застывшую речку с ее крутыми обрывистыми берегами, за которыми скрывалось красное от мороза заходящее солнце, своеобразными иллюстрациями его рассказов о собачьих упряжках, готовых вот-вот выскочить из-за поворота; а почти постоянно окутанные инеем мохнатые деревья давили своей красотой,   сверкая при полной луне  дивным голубоватым светом.
      К реке  наша улица спускалась довольно крутым склоном,   по которому,   когда-то испуганные кони перевернули бричку с мамой, а потом, уже гораздо позднее, ишак наш Вася,  натягивая жилы, тормозил телегу со скошенной нами сырой травой. Зимой склон превращался в скользко утрамбованную дорогу, и по ней, кто на санках, а кто, как мы с Василием, на слепленной из навоза и покрытой льдом лепешке,  скатывались  невероятными зигзагами на бешеном ритме прямо на лед все той же речки.
      Опасной забавой у пацанов считалось зацепиться сзади за грузовик и на коньках мчаться по опасной дороге с ее неровностями и колдобинами. Бывали случаи серьезных травм, что, однако, безумия пацанов не останавливало.
       …Утрами, просыпаясь, и ощущая прохладу в комнатах, мы с топчана перебирались на теплую еще со вчерашнего вечера лежанку, где зачастую выполнялись домашние устные задания. От влажности в комнатах и морозах на улице все окна покрывались толстым слоем инея, и мы его с прилежным удовольствием сгребали ложками, освобождая путь солнечным лучам.
       Наша землянка представляла собою довольно примитивное строение с земляною крышей и земляным же полом. Его мама или сестра Маша периодически смазывали глиной, замешенной с кизяком, отчего в комнатах всегда ощущался слабый запах навоза. По нескольку раз в день пол   подметался, но чтобы не было пыли , его предварительно сбрызгивали водой.
       Из-за большой влажности углы комнат были постоянно сырыми с блестевшим  капельками влаги на стенах. Бедноту нашего быта подчеркивало практическое отсутствие мебели как таковой, если не считать громоздкую деревянную кровать родителей,а между ней и лежанкой - широкий топчан, место ночлежки нас троих братьев, грубо скроенную Машину кровать у дверей в комнату да большого стола, служившего местом наших учебных  занятий. Стулья заменяли скамьи.
         На стене между окнами  в застекленной рамке помещались фотографии родственников. В углу комнаты на полочке стояла раскрашенная доска с надписью «Ты, Бог, любящий меня», которую я регулярно подновлял акварельной краской. 
         То обстоятельство, что старший брат Анатолий работал электромонтером, позволило провести  электричество, и наши две комнаты освещались лампочками, а это в то время- такая роскошь!
         Мы любили зимнее время года, оно доставляло нам,ребятне, множество забав и развлечений. В эту пору мы много читали, благо отец, работавший на почте, приносил домой кипы газет и журналов. Зимние вечера на теплой лежанке,куда мы собирались всей семьей, сплачивали нас, создавали тот нравственный режим общения, который сохраняется между нами, родственниками, и по сей день...