На смерть поэзии

На смерть поэзии

«Вначале было слово. Потом – люди, неспособные ни к охоте, ни к рыболовству, ни к собирательству. Так появились поэты».
                Пользователь _Mefisto_   


Поэзия мертва. Давно уже мертва. То, что сейчас происходит, это пляски на костях. Какие-то ботаны, тотальные ботаны, что-то там строчат и строчат. Их никто не читает. Ну да, - скажет обыватель, - зачем их читать, ведь они такие же козлы, как и все остальные обычные люди. Но ведь когда-то было иначе. Совершенно иначе. Когда-то было не так. Огромные поэмы помнили наизусть, поколение за поколением.

Прежние поэты считались воинами духа. Их предками почти наверняка были шаманы. Об этом можно судить хотя бы по Орфею, родоначальнику европейских поэтов. Он спускался в ад, пытаясь вернуть душу Эвридики. Спускаться в ад – это прерогатива шаманов. Они сражались за людские души, они уходили  т у д а, по ту сторону, в обиталище духов, а потом возвращались сюда, к земным людям. А те, к кому они возвращались, те спрашивали: ну как там? ну что там? Невозможно было ответить простыми словами, обычными. Не годились обыденные слова. Ибо     т о -  не обыденное. И не простое. Так зарождались стихи. Шаманы рассказывали стихами, что видели  т а м. Шаманы и стали первыми поэтами. Но они по-прежнему служили. Их призывали, они проходили посвящение, они испытывали вдохновение.

Гесиод:
                И дали мне жезл, сорвав ветвь зеленеющего лавра,
                Загляденье, и вдохнули в меня вещий глагол,
                Чтобы славил я что будет и что было,
                И велели мне воспевать род блаженных, вечно сущих богов,
                А самих их петь всегда в начале и в конце.

Довольно подробно  о даре поэта рассказывает Платон устами Сократа в диалоге «Ион».

«Все хорошие эпические поэты слагают прекрасные поэмы не благодаря искусству, а лишь в состоянии вдохновения и одержимости… поэт – это существо лёгкое, крылатое и священное; и он может творить лишь тогда, когда сделается вдохновенным и исступлённым  и не будет в нём более рассудка. Пока у человека есть рассудок, человек не способен творить, пророчествовать и прорицать, - считает Платон. Он подспудно объединяет поэта, пророка и прорицателя, что и понятно, ведь это всё ипостаси шамана. «И вот поэты творят и говорят много прекрасного… не с помощью искусства, а по божественному определению. И каждый может хорошо творить только то, на что его подвигнула Муза  /…/ ради того бог и отнимает у них рассудок и делает их своими слугами, божественными вещателями и пророками, чтобы мы, слушая их, знали, что не они, лишённые рассудка, говорят столь драгоценные слова, а говорит сам бог и через них подаёт нам свой голос». Сократ в диалоге Платона доказывает это примером бездарных поэтов, у которых много сочинено стихов, но из которых обычно только один бывает действительно настоящий, потому что только этот один стих принадлежит божественному вдохновению, тогда как все остальные стихи просто искусство самого поэта, потому и плохие, ненастоящие, бездарные.
Платон знал, что говорил. Ему и самому отнюдь было не чуждо божественное вдохновение. Например, Каллимах оставил нам свидетельство прямого воздействия платоновских слов :
       Солнцу сказавши «прости»,
       Клеомброт-амбракиец внезапно         
       Кинулся вниз со стены прямо в Аид. Он не знал
       Горя такого, что смерти желать бы его заставляло:
       Только Платона прочёл он диалог о душе.

Вот какова была сила вдохновенного слова. Есть и другие примеры в античности. Спартанцы, прекрасные воины, воевали с  мессенцами, полурабами-илотами.  Лучших воинов древней Эллады преследовали неудача за неудачей. Спартанцы никак не могли победить. И тогда они отправили посольство к дельфийскому оракулу. Оракул велел спартанцам попросить военачальника у афинян. Афиняне со спартанцами всегда были «заклятыми партнёрами», как сейчас Россия с Америкой. Издеваясь над спартанцами, афиняне отправили к ним хромого школьного учителя Тиртея, совершенно не годного для воинского дела. Но Тиртей оказался поэтом. Он, вдохновлённый, стал сочинять воинственные элегии и маршевые песни (эмбатерии). Тиртей сумел так поднять воинский дух спартанцев, что они, наконец, одержали долгожданную победу. Вот что творили стихи и песни в давние времена.

С тех пор прошло больше двух тысяч лет. Стихи обросли рифмами и потеряли свою суть. Сначала умерли боги (те, что приносили вдохновение древним). Двести лет назад Гёте замечает: «Будет поэзия без поэзии, где всё будет заключаться в делании: будет мануфактур-поэзия». В XIX веке окончательно «умирает» бог.  Резко меняется и статус поэта. Когда-то он был «существо лёгкое, крылатое и священное». Теперь уже считают иначе. Поэт – это несчастнейшее существо, чьи уста так удивительно созданы, что стоны и крики, прорываясь сквозь них, звучат как прекрасная музыка (Кьеркегор). Разница очевидна. Если в древние времена поэт впадал в исступление, лишаясь рассудка, и через него тогда глаголал сам бог, то теперь поэт выражает только лишь своё собственное, стоны и крики своей плоти, поэт пишет теперь «собственной кровью», потому что больше некому и нечему его вдохновлять. Подмена происходит постепенно. На протяжении XIX века мировая скорбь сливается с личной болью. У Гейне ещё промежуточный результат: мир раскололся пополам, и эта трещина проходит через мою голову. У Ницше процесс завершается. Хорошо можно писать только собственной кровью. Больше ни сами поэты не считают себя «гласом божьим», ни тем более учёные профессора. Профессора в XX веке, когда не мешает политкорректность, объясняют поэта примерно так: есть подавляющее большинство нормальных людей, которые живут правильно: делают бизнес, потребляют и так далее. Но существует ничтожно малый процент людей с различными отклонениями. И эти странные люди никак не могут жить без того, чтобы выражать свои отклонения на бумаге. Надо всячески их поддерживать, давать гранты, присуждать премии – короче, пусть они цацкаются со своими отклонениями, а мы будем их изучать, нам тоже хлеб нужен с икрой.

Поэты не хотят «выражать отклонения». Поэты пытаются возвести себе нового бога. Точнее, идола. Язык – это самоорганизующаяся структура, а поэты – часть Языка.  «…поэт  всегда знает, что то, что в просторечии  именуется голосом Музы, есть на самом деле диктат языка; что не язык является его инструментом, а он -- средством языка к продолжению своего существования». Поэт есть средство существования языка, - говорит Бродский в Нобелевской речи.  Когда-то Протагор объявил человека «мерой всех вещей». Теперь для поэтов мерой всех вещей стал язык. Буддисты говорят: слово – не Луна, оно только палец, указующий на Луну. Потому язык – всего лишь растопыренные в претензии пальцы. Служебный орган. Пальцы должны на что-то указывать. А когда указывать не на что, пальцы и остаются пальцами, любующимися  собой. Сомневающиеся могут проверить на практике. Почитайте Евангелие. Иисус сказал: «Девочка, встань!» И парализованная девочка встала. Встала и пошла. Любой поэт может сходить в любую больницу и сказать то же самое. Парализованных много и сейчас. Пускай повторит слова Иисуса точь-в-точь, можно даже на древнеарамейском сказать. И что? Встанет ли девочка?  Значит, дело не в языке. Подобная идея, что человек должен служить своему порождению, кажется откровенно глупой. Даже буржуй побоится открыто сказать, что он лишь средство денег к продолжению своего существования – общество может не так понять. А что если зубной врач, начитавшись нобелевского лауреата, сдуру заявит, что он теперь служит бормашине, через него, мол, она существует. Плевать ему, дескать, на ваши зубы, главное, чтобы бормашина могла полностью выложиться. И хирург возьмёт да и поддакнет: плевать на ваши животы, главное, чтобы скальпель мог выразиться через меня, пускай режет как хочет, а я буду ему смиренно внимать…  Понятно, что бред.  И хватит об этом. Проехали!

К  концу XX века поэзия, кажется, уже мертва. Во всяком случает, об этом говорят все кому не лень. Предвидение Гёте полностью исполнилось. Поэтов заменили профессора поэзии; стихи перестали рождаться, стихи стали делаться.
В новом тысячелетии сразу же случился грандиозный сдвиг. Массы получили интернет. И теперь происходит уже не восстание масс, а просто  цунами. Писать «стихи» вдруг начинают все. Все подряд! «Поэтов», кажется, становится больше, чем обычных людей. На одном только сайте стихи.ру (стихире) без малого миллион(!) «поэтов» опубликовали больше 34-х миллионов виршей. Ужас! А сколько ещё таких сайтов!.. Если взять всех поэтов, начиная с Гомера и Орфея, и до эпохи интернета, если даже сюда приплюсовать всевозможных членов союзов писателей прошлого века – всё равно этот отрядик бесследно утонет в половодье одной лишь стихиры.  Разве это нормально? Это же катастрофа. Вдруг появились миллионы «поэтов». Что за пандемия?  Бескрайнее поле из одних сорняков. Неужто так резко возросла грамотность? Как же! Может быть, построили какой-то коммунизм, людей постигло небывалое счастье – и они не могут молчать от восторга? Как же!.. Древние образно полагали, что поэзия – это мёд, а поэты как пчёлы этот мёд собирают. Откуда вдруг явилось столько мёда? Реальные пчёлы мрут, экологическая катастрофа, а пчёлы виртуальные роятся бесчисленными  мириадами, опыляя сорняки. Мир перевернулся с ног на голову. Миллионы  внезапных «поэтов» свидетельствуют, конечно же, не о подъёме. А  о  всеобщем духовном кризисе. Люди куда-то спешат, всё время торопятся. Встречаясь случайно друг с другом, бросают на ходу «привет  как дела у меня всё окей» и спешат дальше. Прибегают домой, садятся за компьютер, включают – и что? Что они видят? Мерцание монитора. Им хочется общаться, но им нечего сказать. Ну совсем нечего. Но сказать что-то хочется. И тогда они принимаются рифмовать. Если просто сказать: привет, как дела, у меня всё окей, - это слишком банально. А если это как-нибудь зарифмовать?.. Можно ещё и погоду зарифмовать, и поведение мужа (жены, ребёнка, тёщи), и услышанное мельком по телевизору тоже можно зарифмовать. Вот вам и как бы поэзия. И даже как бы духовная жизнь.  Можно теперь до утра обсуждать рифмы и метрику, можно убивать время, которое где-то там капает, капает- пусть! Здесь теперь «вечное».  Неподвластное глупому времени. Здесь ПОЭЗИЯ. Самые продвинутые идут ещё дальше. У них ведь имеется Википедия.  Они узнают про модные веяния (когда-то модные, до интернета) и начинают примазываться. Готика, романтизм, мировая скорбь, кровописание, плач ярославны, невозможность любить, стиходзен, постмодернистское хи-хи – им тоже есть что сказать по всем этим поводам, всё они отыщут в поисковиках, у них времени хватит. Только это ведь мёртвое. Мертворожденное. Не рождено, а сделано. На основе поисковика и википедии. Нет, правда, что они могут откопать нового в поисковике? Откуда там новое? Там ищут старое.

«Я – остров», - сказал в прошлом веке Сартр. Теперь пора уточнять. «Я – необитаемый остров». Именно так. Остров, где я обитаю, там меня нет. Я рифмую в сети.

Да, поэзия мертва. Поэзия была жива, когда поэты выражали общее – то, что над всеми, что касается всех, что объединяет в некую ноосферу или хотя бы в человечество, ну хоть в народ. Потом стали выражать  частное, свою собственную боль, свою собственную кровь. Потом жизнь вроде как улучшилась, прогресс дескать, боли и крови стало поменьше, потому принялись выражать отклонения. Свои собственные отклонения. Наконец, «отклонения» кинулись выражать повально все, и теперь любой резонно может спросить:  а зачем мне его отклонения; у меня есть свои, мне хватает своих. На самом деле, отклонение у всех одно. Ничего нет за душой… ничего… пусто… одни только рифмы в уме… любовь – морковь. Это и есть то общее, что теперь выражают миллионы «поэтов».

Да, поэзия мертва. «Выражение отклонений» не есть поэзия. Я не такой, как ты – всё, что могут сказать. Я не такой, как ты, я не такой, как вы. Дальше три этажа рифм, метрика, но в основе ведь только это: я не такой как вы все, я отклоняюсь от общего, я особенный, я по-другому вижу википедию,  я… я… я. Разве это поэзия? Виртуальное самоутверждение.  Реклама своего «я». Здесь оно проще, гораздо проще, чем в реале. Но поэзия не есть самовыражение. Отнюдь. Поэзия – это служение. Соучастие в великом замысле Творца, сораскрытие этого Замысла, сораскрытие Красоты и Любви. Ну или, если кто-то закоренелый атеист, - постижение творческой сути мироздания. Постижение через озарение, через просветление . Охота за истиной, за красотой.

Кто-то, возможно, вспомнит про реал. Есть ведь там ещё литературные журналы, как будто по-прежнему происходит литературный процесс, премии даже какие-то выделяют – жизнь поэзии  продолжается?.. Берём навскидку литературный журнал. Когда-то самый престижный. «Новый Мир», свежий номер. Открываем:

Он садится на лошадь как всадник по имени Смерть.
Человек ниоткуда, он ищет других людей.
Немота, что он знает, сильнее любых идей.
Внутренний ад озирает тропу перед ним.
Оказалось, ручей с водой мёртвою — непроходим.
Странник всё потерял, всё забыл, невидимка, любой.
В нём остается любовь, только любовь, любовь.
Владимир Козлов. "Человек ниоткуда". В аннотации сказано: поэт, критик, литературовед. А ещё целый доктор филологических наук. А ещё главный редактор аж двух журналов. И что он может сказать, что нового? Человек ниоткуда ищет других людей? Не там ищет! Диоген на площади искал, с фонарём в руке. Больше двух тысяч лет прошло, сколько можно искать, пора бы найти! Или нет у нас никакого прогресса? А что за немота, которая сильнее любых идей? У доктора филологии немота? Надо же… Он же редактор. И литературовед. И критик. Почему немота? И стихов столько выдал, много страниц, - это всё от немоты? Странная какая-то немота. Ну да ладно, пусть так. Ему некуда идти, у него внутренний ад. Но почему у лирического героя внутренний ад? Откуда? У него спид? У него рак? У него бандитские пули внутри, неизвлекаемые?  Нет, ничего такого у него нет…  Ну так пусть и лезет в свой искусственный якобы ад, пусть спускается и исследует. Там нет Эвридики? Эвридика сбежала из такого псевдоада? Куда? В интернет что ли? А у лирического героя осталась любовь. Наверное, любовь к внутреннему аду – к чему же ещё?.. Или к немоте? Как говорили в народе, отчего ж не поплести, ведь язык-то без кости.

Поэзия мертва. Планета в кризисе. Пора бить в набат. Мы всё засрали. Мы, люди. Пора бить в набат. А мы рифмоплётствуем в интернете. Или версифицируем в столбик в литературных журналах. Когда-то полагали, что поэт, если он хочет написать нечто великое, должен удалиться в леса. Сейчас «удаляются» на глобальную свалку интернета. А что, «поэты», готовы ли вы снова в леса? Чтоб без планшетов, без мобил? Что, не готовы? Лесов уже нет, уже почти все вырубили? Так ведь и вы свои рифмочки к этому приложили. Посчитайте, сколько книжек-журналов со своей «немотой» вы успели напечатать. Половину Карелии, может быть, вырубили под ваши книжонки. Ради чего? Ради чего кудрявые берёзки превращать в бумагу? Чтобы впихнуть туда немоту? Триста томов немоты, пятьсот, тысячу, больше? Тысячу томов крови и боли уже впихнули предыдущие поколения, вы теперь впихиваете немоту. Ради чего рекам надрываться, крутить турбины, ради чего сжигать уголь и мазут, загрязнять воздух, получать электричество и оживлять мониторы? Ради ваших пустых рифм? Ради вашей немоты в тысячи строк? Экология внешняя начинается с экологии внутренней. Хватит гадить уже. Очищайтесь, «поэты». Немейте реально. В смысле, заткнитесь.
Поэзия мертва. «Не воскреснешь, пока не умрёшь». Поэзия, может быть, и воскреснет. Только надо опять начинать с начала. С самого-самого. Эй вы, очкарики, компьютерные бойцы! Кто из вас готов спуститься в ад настоящий? Не во «внутренний», в настоящий? Скажете, нет такого сейчас? Как же, полно! Вот, например, героиновый ад существует, и этот аид поглощает сотни, тысячи душ, тысячи тысяч. Ну так спуститесь туда и верните хотя бы одну. Повторите путь Орфея. Хватит сотрясать воздух и трахать клавиатуру. Сделайте что-то полезное. «Красота спасёт мир»? Прекрасно. Спасите каждый хотя бы по одному заблудшему, явите им спасительную красоту, хватит являть им «внутренний ад», у них ада хватает без вас – и притом настоящего.  Что, не можете? Может быть, в бой поведёте солдат, как Тиртей хромоногий, чтобы зло сокрушить?  Снова не можете? Немы вы для духа. Для поднятия духа немы.  Вы и сами ведь наркоманы. Виртуальные наркоманы. Наркоман отворачивается от жизни, он принимает свою дурь и видит «мультики» вместо жизни. А вы видите рифмы. «Любовь – морковь». «Шарик – очкарик».  Это ваши «мультики». Ну так хотя бы заткнитесь тогда! Знаете, как при авариях, при катастрофах объявляют обязательные минуты молчания, чтобы все слушали: вдруг где-то под завалами есть ещё кто-то живой. Вдруг и вправду есть ещё кто-то живой. Вдруг он подаст голос… А вдруг?