Августовское возрождение, точка Кросби

Пшеница убрана, клевер скосили,
грешной весне грех семян отпустили.
Всё окончено днесь и скамьи пылятся
и некуда зрителям сонным податься.

Воздух густой с ароматом гниенья.
Сын Человеческий в памяти тленья.
Он умер за зрителей, скамьи, герань,
прошедшую скоро цветения грань,

лепестки уронившую каплями крови
прямо в пыль, что конечно герани не ново.
Так же и тот кровь и слова ронял,
измождённые руки медленно поднимал,

не ведая, что станет красноречием всех святош,
а крест и агония даже – это разменный грош
проповедников лет грядущих. Кровоточащих рук
не мог опустить и уйти от последних мук.

Довольно – о ты, в тылу у монашьей тьмы,
ты, Пётр, костлявой рукой сжавший ручки сумы.
Довольно, старик! Ешь и спи, ты устал, бремя лет
гасит память и слов беспощадных тускнеет свет.

Пшеница убрана, клевер скосили,
но не всё зерно в муку смолотили.
Пусть жернова поработают всласть,
чтоб соням людским без еды не пропасть.

Буди их, но праздным препятствуй проблемам,
переломанных ног не касайся и тему
окровавленных пальцев укрой пеленой,
пусть стихнут рыданья. Не плачь и не ной.

Дай свернуться змее в винном высохшем прессе,
дай зайцам и лисам носиться по лесу.
Пусть лисьи щенки обсосут мышьи кости
и ухает филин, собравшись к ним в гости.

А город пусть спит – серебрятся пусть крыши
и сорви-голова пусть в гробнице не дышит.
Солдат на посту отгоняет пусть сон,
забыв к ночи тех, кто сегодня казнён.