Фаворит

Протяжным эхом, до окраин кварталы гулко огласив,
Пальнула пушка крепостная, о полдне город возвестив.
С зенита солнце, посылая на Петербург палящий зной,
Слепящим всполохом играло с ленивой невскою волной,
Вдоль по которой чередой вслед за торговыми челнами,
Ведомы лоцманами шли с морской оснасткой корабли.
Им вперерез, в волнах ныряя, везли паромы горожан,
Через Неву переправляя, по им лишь ведомым делам.

Тёк будний, заурядный день. Бродяги, угнездившись в тень,
С прохожих милость выпрашали. Им скупо, вяло подавали
С наказом отслужить мольбой за здравие иль в упокой.

Стуча по камням ободами, телеги с сеном и дровами,
Людей сгоняя с мостовой, возницы гнали на Сенной;
Мальчишки шумною гурьбой в лапту играли в переулках;
Младенцев няньки на прогулку несли в плетёных коробах;
Городовые на углах, неспешно взад-вперёд шагая,
Стальными шпорами звеня, за чернью юркою следя,
Народ с усердьем охраняли от лиходеев и ворья.

Повсюду в лавках и ларьках торговля бойкая гудела.
Ругался грузчик на гуляк, у входа в погребок без дела
Теснившихся толпой весёлой, ведя досуг в своих речах,
Ему с поклажею тяжёлой вовнутрь проход перекрывая.

На тротуарах, зазывая купить с капустой, иль грибами,
Иль со свиными потрохами румяных, пышных пирогов,
Девицы громко торговали съестным из лубяных лотков.

Вразброд летело с кабаков подвыпивших матросов пенье;
Гуляли дамы средь садов в высоких шляпах с опереньем.
Отпал зонтов английских толк: оберегая их от зноя,
Нёс свежесть бархатную с моря порывом лёгким ветерок.

Вдоль по Фонтанке, с гиком шпоря гнедого резвого коня,
Скакал в осанке благородной, изящной шпагою чернёной
О стремя в такт езде гремя, небесной рея епанчой,
Поручик Преображенского полка Пётр Сергеич Трубецкой.
За ним вслед так же торопливо, везя в запятках конвоиров,
Встрясая мирный антураж, катил тюремный экипаж.

Как на пожар неслась карета: дугой сгибаясь против ветра,
Гнал лошадей капрал лихой, прохожих до смерти пугая.
Прочь от булыжной мостовой, из камня искры высекая,
Крутой заложив поворот, с Фонтанки выехав к Садовой,
Скатился на лежняк дубовый ход поубавивший эскорт.

Саженей около трёхсот протрясшись рысью по проулку,
У арочных витых ворот князь осадил коня рывком.
Пред ним предстал по леву руку барона Бибикова дом –
В два этажа, с ажурной башней. Светясь в овале золотом,
Переплетением украшен, фамильный герб венчал фронтон.
Взвалили портик геркулесы на шеи согнутых голов,
Глядят с простенков барельефы античных греческих богов.
С прожилкой синей и зелёной отделан в мрамор бельэтаж.
Застыл у входа возле дома чугунный лев – свирепый страж.

Капралу повод передав, князь Трубецкой сошёл с коня,
Гвардейцам жестом указав, вслед за собой идти веля.
Поднявшись до парадной двери, он потянул звонка шнурок.
Внутри послышалось кряхтенье и шарканье лакейских ног.
Пропел засов, дверь отмыкая... Привратника тесня плечом,
Вперёд конвойных пропуская, вошёл поручик следом в дом.

Весь зал окинув цепким взором вкруг, от покоев до людской,
Лакея ухватив за ворот, пытливо молвил Трубецкой:
«Меня мой командир направил по долгу службы в этот дом.
А ну, ответь, привратник старый, без промедленья – где барон?!»

Лакей заверещал фальцетом: «Барон изволят почивать!
Они вернулись лишь с рассветом и не велели принимать!» –

«Я не намерен слушать, право, сегодня твой противный визг.
Осталось дело лишь за малым: веди меня к нему, старик!»

Поднявшись лестницей верчёной, лакея князь бесцеремонно
Тяжёлой отстранив рукой, дверь отворив, вошёл в покой.
Пред ним в богатом интерьере – кровать в изысканной манере,
С альковом; в ней храпел барон с улыбкой, видя сладкий сон.

Добравшись до глубин кровати, поручик за ночное платье
Его потряс, согнувши стан: «Подъём! Проснитесь, капитан!»
Тот с неохотою проснулся, открыв припухшие глаза.
Увидев князя, встрепенулся: «Что – бунт? Переворот? Война?!»

«Вам в благо спешно собираться, – сказал барону Трубецкой. –
Прошу вас, сударь, одеваться, сдать шпагу и шагать за мной.
Ещё, должно, не минул час, как в вашу честь пришёл приказ.
Отнюдь не будучи недужным, вы, капитан, забыв про службу,
В полк не являясь без причин, в позор ввели мундир и чин;
Что в вас вселился пьянства бес, и с тем отправить под арест
Вас командир наш приказал, под стражу заключив в подвал,
В холодной под замком держа до офицерского суда!»

Заслышав грозовую весть, в постели потрудившись сесть,
Ответил хрипло капитан, в позывах бешенства бледнея:
«Ты, князь, иль бредишь, или пьян, чтоб с этакою ахинеей
Меня будить в такую рань? Дрын тебе в зубы, в самом деле!
Ты что плетёшь, лукавый плут? Какой ещё, к собакам, суд?!
Спешу вам, сударь, доложить: судить меня никто не волен!
У государыни в фаворе Господь мне счастье дал ходить!
До дела ль мне? Подумай, право, приятель дорогой ты мой!
От нашей всемогущей мамы я ухожу, брат, чуть живой.
К тому же, меньше вас едва ли Отчизне пользу приношу:
Наглядно тактику баталий царице я преподношу».

Заинтригованный поручик присел тихонько на кровать:
«Сергей Иванович, голубчик, нельзя ль подробней рассказать?»
«Ну что же, слушайте, дружочек! – стал пересказывать барон. –
Не далее как нынче ночью мы были с нею к фронту фронт.
Ну, доложу я вам, приятель, любезный друг мой Трубецкой!
Вам доводилось, брат, навряд ли быть в рубке бешеной такой!
Шла с переменчивым успехом впотьмах горячая борьба:
То я над ней взвивался верхом, а то, гляди, уже она.

Изрядно с нею так сражались мы в круговерти перемен,
В атаку шли и стойко дрались, друг дружку забирая в плен.
Но скоро возглас вдохновенный в ночи услышал Монплезир1 –
Глубоким рейдом я мгновенно зашёл императрице в тыл:
Наскоком вглубь единым махом, клещами фланги ей зажав
И отбивая контратаки, готов принять был белый флаг!..

Но был подавлен малым мигом мой триумфаторский кураж:
Её величество блицкригом, меня свалив, в звериный раж
Вошла, лишая всякой силы. Пришлось мне, Петя, отступить.
Мать-государыню России в ночных батальях, в тет-а-тете,
Наверное, никто на свете ни в жисть не сможет победить!»

Рассказ заканчивая свой, барон, всласть широко зевая,
Певуче произнёс: «Друг мой, я вас с почтеньем отпускаю.
Да командиру передайте, что в полк я больше не вернусь
И с благосклонностью прощаю ему сей дерзостный конфуз.
Засим, прощайте, князь, дружок, а я сосну ещё часок!»
* * *
Уже пропел, струясь малиной, вечерний колокольный звон.
На город балдахином дымным спустился сумеречный лон,
Туман с воды ввысь поднимая к изгибам арочных мостов,
Вкруг сводов храмов и дворцов вуаль белёсую сплетая.

Огни в салонах зажигая, воспрянул праздный Петербург.
Приятно провести досуг – на бал, приёмы иль фуршеты –
Везли коляски и кареты вельмож, чиновников и знать:
Отужинать, потанцевать, послушать, в круг присев, сонеты,
Сразить всех новым туалетом иль просто новости узнать.

А в это время наш барон, в часовне родовой молясь,
Клал Богу до земли поклон, с усердьем широко крестясь:
«К стопам Твоим, Свят, припадая, молю, Творец всея, Тебя:
Порок греховный мне прощая, Ты не оставь раба Твоя!
Услышь меня, Отец небесный, и ниспошли мне благодать,
Чтобы в трудах, Тебе известных, ещё хоть ночку отстоять!
И может быть, моя царица остынет от своих страстей
И, дав отставку, расщедрится, воздав мне пару волостей!
Своими осени перстами, чтоб так сбылось, мой Свят Отец,
Я храм тогда с семью главами Тебе воздвигну до небес!
Тебе служить я верой стану: посты все свято соблюдать,
Справлять молебны неустанно, больных и сирых привечать.

А что до баб – я их презрею! На этот бешеный народ
Я не позарюсь, не пригрею за сто блинов в голодный год!
Пускай хоть плачут, хоть рыдают, в ногах валяясь, умоляют,
Дают хоть золота мешок! Не сближусь даже на вершок!»

Барон, моленье завершая, облобызал, с колен вставая,
Святые Божьи образа и прочь с часовни подался.
С молельни вышел он до света. Его открытая карета
Ждала у самого крыльца. Сев в выезде, без лишних слов,
Барон ткнул в спину ямщика: «Гони, Герасим, в Петергоф!»