Тот первый день

   Василий никак не мог назвать её мамой. Младшие — те сразу прильнули к ней и «мамкают», чуть откроют глаза. Она ласковая, обо всех заботится, печет, варит. Около неё надежно, уютно. У старшего брата, Владимира, как-то тоже сразу пошло, - с первого дня стал звать мамой. Но он, уже десятиклассник, просто понимал необходимость женских рук в доме, страдал за отца: знал, что до неё одному ему с шестью сыновьями, совсем было горько. Понимал и то, как хотелось отцу, чтобы все его дети называли её мамой. Что ж, родную мать не вернешь... Но так ничего и не мог поделать с собой.
   Примерно то же происходило и с Толиком. Они были средними из братьев, в том самом возрасте, который называют переходным, трудным. Впрочем, и Галка тоже — дочка её — не слыхать, чтобы их отца папой называла. Тоже не просто ей: не три же года — тринадцать.
   Но ловил себя Вася, случалось, на том, как захлёстывает его порой волна благодарности к этой, какой-то не чужой все же, хлопотливой и доброй женщине. Она поила горячим молоком простуженного семилетнего Яшку, закутывала его потеплее, когда он шел на улицу, бережно брала на руки проснувшегося и хныкавшего Ванюшку, целовала его, говорила с ним, пока он не начинал улыбаться... Будила в школу: «Вставайте, сыночки. Блинчики горяченькие остынут...» Нравилось и её отношение к отцу: всегда спокойное, ровное, заботливое. Как, бывало при маме, плескались на ветру стираные детские маечки, рубашонки, было в доме уютно и чисто. И тогда Василий ощущал вдруг неловкость перед ней.
   А она, казалось, понимала всё это. И бережно относилась к святому их чувству — памяти о родной матери.
   Однажды они пошли топить баню. «Принеси, сыночек, водички в запас», - попросила Раиса Григорьевна Толю. Он принес, потоптался у порога и крикнул: «Мам, а куда вёдра поставить?» Она как-то просто, будто и не приметила ничего, ответила: «Оставь, сынок, прямо там, у порожка». И столько было в этом слове «сынок» подлинной материнской нежности!
   А Вася в это время дрова принес. Постоял в раздумьи с охапкой возле бани и уже сознательно и твердо сказал: «Мама, я принес дров. Ещё надо будет?» Она глянула быстро: «Хватит, хватит, сынок», - и приложила косынку к лицу: потому ли, что жарко там, у котла, но показалось Васе, что плачет.
Жизнь семьи входила в свою колею. Конечно, мальчишки — народ озорной, и хоть от людей ничего плохого о них не слышали, но дома иной раз мать с отцом поджидали сюрпризики.
   Дружная, хорошая сложилась семья. И жить бы да жить так — счастливо и радостно, но случилась беда. Умер отец. Перед смертью очень просил: «Не оставь сыновей моих».
   Да разве могла она их оставить, если за эти пять лет сердцем к ним приросла!
На семейном совете после похорон Дмитрия, отца, не было и речи о детских
домах. «Скоро отслужу — помогать буду», - сказал старший, Владимир. Вася тут же заявил: «Перейду в институте на заочное, буду работать!» Еле отговорила: «Толик уже скоро отслужит. Сама работаю... Галинка почти на своих ногах — оставили вожатой работать в школе. Как-нибудь обойдёмся...»
   Рассудила так, а тут родственники... Брат отца, Иван Васильевич, с женой — семья хорошая — за Ванюшкой приехали. Принялись уговаривать: «Отпусти. Трудно будет одной-то, мальчишки ведь без отца разболтаются». Сжалось сердце, когда Иван без обиняков, не дожидаясь её слова-согласия, обратился к младшенькому.
   «А мамку возьмете?» - спросил Ванюшка.
   «Зачем? Мамка у тебя другая будет», - ответил дядя.
   «На что мне другая-то! - возмутился Ваня. - Никуда не поеду».
Ночью она долго не могла уснуть. Вспоминалось, как впервые пришла сюда, в дом Дмитрия Шапошникова. Жила тогда в другом селе — в Березове . Не помнится, от кого услыхала она о его беде: шестеро мальчишек остались без матери. В душе пожалела ребят.
   И вдруг — сваты. Сестра Дмитрия жила неподалеку от Раисы в Березове, хорошо её знала. Думала-думала тогда Раиса, брать ли на себя такую обузу. Но ведь дети же, жалела, и сам Дмитрий работящий, добрый.
   Когда решила всё же познакомиться ближе с семьёй (уговорил Дмитрий), прихватила с собой свекровь, - мать умершего мужа: с ней привыкла во всем советоваться. Та тоже жалела сирот. Но едва замелькали мальчишки по двору, свекровь оглянулась по сторонам, сжала руку Раисы: «Беги-ко отсюда, Раюшка! Куда те на такую армию! Беги, пока люди нас не видали тут!»
   А на пороге дома стоял у приоткрытой двери полуторагодовалый малыш — Ванюшка, держался двумя руками за косяк и улыбался им. Едва они к калитке — он в рев: «Ма-ам!» - хлоп на четвереньки и заспешил задом наперёд со ступенек за ними.
У завалинки, прислонившись плечом, глядел — прихмуривался Яшка.
   Ноги сами повернули назад. Так с Ванечкой на руках, утерев ему косынкой заплаканное чумазое личико и обняв за тонкие плечики вдруг прильнувшего семилетнего Яшу, и вошла она навсегда в дом Шапошниковых.
   ...В ту тягучую ночь не работой-заботой вспоминались пять лет, прожитых с Дмитрием. Вспоминались любовью и нежностью к ребятишкам, да и к нему самому. Человек он оказался действительно добрый, ласковый. Вспомнилось, как Галинка тоже долго не могла назвать его папой... Как-то он поправлял изгородь возле дома, а пора обедать. Выбежала Галя на крыльцо: «Па-ап, обед стынет!» Признавался потом жене:
   «У меня и топор чуть не выпал, сердце захолонуло». Он всё о дочке мечтал. Галинку родней родной любил...
   Кричало сердце, криком немым кричало: вернуть бы Дмитрия! И снова вспоминалась его доброта... Пришла однажды Галинка — мать у плиты. Прижалась к её плечу и разрыдалась. В сельпо привезли школьные формы, а ей ведь в девятый идти, как раз на два года хватило бы. Знала Галя — нет денег на платье, понимала: есть покупки важнее для семьи. Уже жалела, что растревожила мать. И тут входит отец: «Это что пригорюнились? Ну-ка, говори, дочка». - «Да мы так... Да я... Формы были в сельпо...» - смутилась Галинка.
   Дмитрий вышел из дома и скоро вернулся: «Беги покупай, дочка. Не были они,
а есть, узнавал я». И трудно было понять, кто из них больше обновке рад — Галинка или отец, когда она, натянув за печкой новое платье, выхаживала по комнате.
И еще вспоминалось... Как не отпускали её по вечерам смотреть кино в клуб младшие ребятишки. Старшие тогда жили в Березове — там школа-десятилетка. А младшие, чуть услышат — кино привезли, обступят её: «Не ходи, мам. Пусть папка один идёт». Любили забраться с ней вместе на печь и слушать сказки. А отец тоже никуда не шел, возле дома всегда находил себе дело.
   «...Ничего, вырастут потихоньку, - решила. - Вон соседки помогают — Мария Макарова, Мария Филипповна, Татьяна Трактина. Когда на работе она, и за скотиной присмотрят, и ребятишек не раз проведают. А ребятишки мои хорошие, добрые».
Так они и подрастали один за другим. Когда Яша с Витей уходили в школу, уставшая после утренней дойки Раиса Григорьевна возилась у печи с чугунами,
хватами и в то же время становилась для Вани учительницей.
   Она дожидалась, пока он на чистом столе быстро раскладывал книжки, и стучала ложкой по чугунку: это у них был школьный звонок. И начинались занятия.
Школьная учительница Л.И.Паснова, у которой учились Шапошниковы, рассказывала мне, как переживала Раиса Григорьевна за успехи своих ребятишек в школе. На каждом родительском собрании бывала. Придет иногда, скажет: «Что-то мало мои за уроками нынче сидят. Всё ли ладно у них в журнале-то?»... От школьной учительницы к дому Шапошниковых вел меня симпатичный десятилетний мальчонка, Саша Трактин. Он друг семьи Шапошниковых. Когда мы вошли с Сашей, Раиса Григорьевна прижала его к себе:
   - Что долго не приходил? - И мне: - Лю-юбим мы с ним разговаривать.
   Дома, кроме Раисы Григорьевны, был Ваня. (В ту пору исполнилось ему весемнадцать) и маленький полуторагодовалый малыш — Галин сын — Димка. Раиса Григорьевна спешила: пора было на работу, на ферму. Забегала обедать. Ваня поднял на руки Димку, убедил меня сесть пообедать. Хозяйничал умело и быстро. Заметил мое внимание, пояснил:
   - Не удивляйтесь, - дело привычное. Мы вдвоем остались теперь. Мама стала уставать, я иногда ей говорю: полежи подольше, отдохни. Ведь она и на работе — за все свои тридцать лет на ферме, говорят, денечка не пропустила.
   Ваня — рослый, красивый парень. Перевела я взгляд с него на Димку, представила себе того Ванечку... Выросли все. А для неё все те же материнские заботы. Ваня рассказал, как, устроившись на работу механизатором (пока до призыва в армию), он в первый же день застрял на тракторе у «шоссейки». Кто-то сказал об этом матери.
   - Она, смотрю, бежит! Помочь мне трактор тащить!.. А то, знаете, - Ваня опустил Димку на пол, сел, провел по лицу рукой... - Осенью мне пришлось после своей смены в ночь остаться работать: сменщик заболел. А утром, чуть светало еще — мама бежит вся в слезах. Везде меня изыскалась. Еле успокоил её... Никогда себе не прощу: предупреждать надо.
   Дети все нашли свое место в жизни . Все на работе на хорошем счету.
Тихо теперь в доме у Раисы Григорьевны. Но подходит день рождения матери или Восьмое Марта, и нагрянут вдруг ее дети. И тогда становится тесно и снова весело-шумно в доме Шапошниковых. Много разговора, радости. А ей нет-нет, да и вспомнится тот первый день, когда вошла она в этот дом.