Стихи на его день рождения

Под солнцем горчичным,
у моря чёрной спины,
где птицы целуют край сонной волны,
в доме на сваях и шуме привычном,
окружённый мельканием клювов чаек,
на побережье, заключённом в песка кавычки,
он застыл, как цапля, у бездны края,
свой день рожденья ветром встречая.

Над ним и вокруг птицы морские,
как мёртвые паруса их крылья,
покрытые моря холодной пылью,
безвольные птицы, тела тугие,
летящие прямо смерти в объятья.
Он стоял в длинной комнате, удивляясь
колокольного звона лет многократью.
Тридцать пять раз они повторялись,
тревожно били в набат, прощались.

Неожиданной этой осенью он
пел боли навстречу и альбатросам,
под  небом, сморившим море как сон,
рыбьим рылам скукошенным и курносым,
и песня протискивалась, змеясь,
сквозь потонувших судов дремоту.
В обшарпанном доме он, словно князь,
командовал плыть на юг кашалоту,
на чаек в ливреях кричал, озлясь,
крепил над морем властную ноту.

А миноги, воздушные как молитвы,
в глубину уходили, неслись дельфины,
чайки в море врезались, как в гущу битвы,
а в ущельях подводных, где исполины
себя укрыли от наших взоров,
рыбья кровь смешалась с комьями глины
и белых костей возвышались горы.
Убить, быть убитым, и жрать, таиться
и ждать добычу и к ней стремиться.

В колышущихся пещерах волн
гудит молчанье и плачет горько,
как-будто ангелов белых сонм
на колени встал, не стыдясь нисколько.
А колокол тридцать пять отзвонил
и кости его, где любовь застряла,
дрожат от ударов серебряных крыл,
падают звёзды в череп устало
и себя защитить не хватает сил.

И по собственной воле потерян он
в древней стране, где царствует Бог.
Тьма – это путь, а свет – это сон
о небе, которое сна порог.
Никогда ему не свести концы
и, как черники в лесу мириад,
зреют и множатся мертвецы
и каждому Бог, там царящий, рад.
Для радости Божьей мёртвых число
возрастает, мира отбросив зло.

Там он может ходить босиком
и общаться с духами побережья,
звёзд упавших свалявшийся ком
катится вслед с повадкой медвежьей,
косточки чаек звенят, как ложки,
предки кита про былое помнят,
череп гусиный даёт подножки,
а Бог нерождённый Духом глаголет
у порога ветхой морской сторожки.

Но тёмен долгий ненастный путь,
скуден молитвы его улов.
Со всеми живыми един он суть.
А вдруг ветер сдует кости с холмов
и к звёздам их унесёт, а кровь
падёт туманом на моря ширь
и, как себя к этому ни готовь,
захлопнется утлый его псалтырь
и рыбам тогда о любви буровь.

Но кто он – свет древнего неба там,
где воздух – форма и форм предел,
где души срывают обличья срам
и скачут, как кони, свой взять удел?
О, пусть в середине жизни мой вопль,
друидов как журавлиный крик,
распахнёт облака и прошлого соль
в море падёт, не собрав улик,
и этим окончит молитвы боль.

Благословенье моё я исчислю так:
элементов четыре, а чувств моих пять,
плывущих стройно, как рыб косяк,
в Царстве Твоём пищу искать,
человек ибо дух несытый в любви,
лунным светом полощущий сон о ней,
и любовь кипит у него в крови
и секрет её у моря видней,
ты меня навечно к ней призови.

И благословенье последнее я скажу:
чем ближе к смерти тело моё,
тем крепче солнце в руках держу
и берег морской и его зверьё,
и с каждой чайкой, каждой волной
триумф моей веры полней, смотри –
один человек, а сравним с весной,
молитвой моей мне душу протри
и под корабельной оставь сосной.

Услышу я холмов перезвон,
когда птицы утром пробуют ноты,
и росою мой дух, промыт, потрясён,
рассвета морского вместит длинноту,
с ангелом тронет он горизонт
и над островами синюю дымку,
одиночества сложен и спрятан зонт,
этот мой человек с миром в обнимку,
когда я отплываю в смертный свой сон.