Герой нашего времени - настольная книга социопата

    Жизнь  клонится  к  закату; всё  меньше  остаётся  времени для тесного  знакомства  с  самим  собой,  для  ответов  на  вопросы:  каков  я? Каким  являюсь  на  самом  деле  и  каковым  представляюсь  окружающим?  Что  стало  фундаментом  и  какие  инструменты  оттачивали  форму,  что  явилось  содержанием  формы? Как  образовывалось  сознание и  возникали  оценочные  критерии?  Кто  я?
    Конечно  же,  на  все  эти  процессы  в  юности  влияла  литература,  и  наиболее  яркое  впечатление,  неоднозначное,  но  действенное,  оставил  лермонтовский  роман  «Герой  нашего  времени».  Было  совершенно  непонятно (  и  как  ученику,  и  как  преподавателю  через  некоторое  время),  каким  образом  подобное  произведение  вообще  оказалось  в  учебной  программе,  поскольку  с  воспитательной  точки  зрения  роман    не  только  не  был   полезен,  а,  скорее,  наносил  определённый  ущерб  юношам  и  девушкам,  не  имеющим  жизненного  опыта и,  как  следствие,  духовного  иммунитета.
    Для  меня,  родившегося  и  выросшего  в  многонациональном  Тбилиси ,  некоторые  высказывания  и    представления  персонажей  (  автора,  Печорина, Максима  Максимыча)  стали  ушатом  ледяной  воды.  Такие  как:
«Ужасные бестии эти азиаты! Вы думаете, они помогают, что кричат? А черт их разберет, что они кричат? Быки то их понимают; запрягите хоть двадцать, так коли они крикнут по своему, быки всё ни с места… Ужасные плуты! А что с них возьмешь?.. Любят деньги драть с проезжающих… Избаловали мошенников! Увидите, они еще с вас возьмут на водку. Уж я их знаю, меня не проведут!»
«Осетины шумно обступили меня и требовали на водку; но штабс капитан так грозно на них прикрикнул, что они вмиг разбежались.
– Ведь этакий народ! – сказал он, – и хлеба по русски назвать не умеет, а выучил: «Офицер, дай на водку!» Уж татары по мне лучше: те хоть непьющие…»

«У огня сидели две старухи, множество детей и один худощавый грузин, все в лохмотьях. Нечего было делать, мы приютились у огня, закурили трубки, и скоро чайник зашипел приветливо.
– Жалкие люди! – сказал я штабс капитану, указывая на наших грязных хозяев, которые молча на нас смотрели в каком то остолбенении.
– Преглупый народ! – отвечал он. – Поверите ли? ничего не умеют, не способны ни к какому образованию! Уж по крайней мере наши кабардинцы или чеченцы хотя разбойники, голыши, зато отчаянные башки, а у этих и к оружию никакой охоты нет: порядочного кинжала ни на одном не увидишь. Уж подлинно осетины!»

«– Помилуйте, да эти черкесы – известный воровской народ: что плохо лежит, не могут не стянуть; другое и не нужно, а все украдет… уж в этом прошу их извинить!»

«Меня невольно поразила способность русского человека применяться к обычаям тех народов, среди которых ему случается жить; не знаю, достойно порицания или похвалы это свойство ума, только оно доказывает неимоверную его гибкость и присутствие этого ясного здравого смысла, который прощает зло везде, где видит его необходимость или невозможность его уничтожения.»

   Досталось  и  армянам,  и  крымским  татарам. Не  представляю,  как  объяснялись  учителя  в  Ереване  или  Бахчисарае,  в  Кутаиси  или  Грозном!  Но  это  уже  не  проблемы  автора,  не  заботящегося  ни  о  мнении  читающей  публики  ,ни,  тем  более,  об  условностях  приличий;  опасная,  умная,  голая  истина  представала  в  своём  мрачном  великолепии.
  Именно  она,  эта  истина,  таинственным  образом  заставляла  чиновников  от  образования  включать  роман  в  список  обязательных: помнится,  была  придумана  этакая « Галерея  лишних  людей»,  в  которой  оказались  и  пушкинский  Онегин,  и  гоголевский  Чичиков  с  приятелями – помещиками  ;  правда,  они  принадлежали  другой,  царской  России. Но  как  же  быть  тогда  с  Григорием  Мелеховым  Шолохова,  Мастером  и  Маргаритой  Булгакова,  доктором  Живаго  Пастернака и  многими  другими   литературными  героями?  По  формальным  признакам  их  тоже можно  занести  в  пресловутый  список  «лишних  людей».  Впрочем,  не  это  важно; по  странному  стечению обстоятельств  несколько  поколений  учащихся  пусть  поверхностно,  не  осознавая  глубины, не  понимая  сути  характера,  соприкасаются  и  знакомятся с удивительным,  мрачным, но  до  боли  искренним  миром  Печорина.
    На  мой  взгляд,  лермонтовский  роман  -  совсем  для  другого  возраста  и,  извините,  интеллектуального уровня.  Размышляя  о  нём,  я  пришёл  к  выводу,  что  «Герой  нашего  времени»  -    это  настольная  книга  социопата.
   Прежде  чем  написать  слово  «социопат»,  я  прочёл  множество  его  толкований.  Например:
Социопатия – это расстройство поведения, при котором личность (социопат) нарушает/игнорирует права людей, отказывается соответствовать нормам общества. Если говорить кратко, то социопат – это человек, генетически лишенный совести.
   Или:
Социопа;т — разновидность психопата, патология поведения которого лежит исключительно в сфере социального поведения, индивид с клинической неспособностью к адаптации в человеческом социуме. Термин, как и диагноз «социопатия» , не нашел применения в советской и российской психиатрии и используется в практике главным образом европейскими и американскими психиатрами.
Социопат представляет собой индивида, асоциального в своей основе и вследствие этого всегда вступающего в конфликты, причем не извлекающего уроков из неприятных переживаний и наказаний, которые являются следствием его собственного девиантного поведения. Он лишен лояльности по отношению к обществу и окружающим, включая самых близких. Его патология заключается в неспособности себя вести — соблюдать принятые в данном социуме нормы поведения, отвечать за свои поступки и уважать чужие права. Иными словами, социопат дефективен социально. Базовой этологической особенностью социопата является то, что, какими бы патологическими ни казались его поступки другим людям, сам он не чувствует из-за них вины, но при этом он не лишен критического восприятия своего поведения, подобно идиоту, просто это восприятие у него извращено.
Для социопата не существует привычной системы ценностей, к человеческой жизни как таковой он относится с полным пренебрежением. Психическое равновесие социопата способна нарушить любая мелочь: любой образ, запах, звук, цвет. Что-то нарушает внутреннее благополучие дефективной личности — и социопат мгновенно приходит в ярость, внешне схожую с проявлениями обычного психоза. Социопат зачастую обладает способностью завоевывать уважение и любовь у людей определенных психотипов и добиваться их повиновения. Он знает, как надо правильно поступать, но его это не интересует. Ему не хватает совести, он не испытывает или почти не испытывает чувства раскаяния, тревоги или вины в случаях, когда эти чувства могут испытывать нормальные люди. Чем далее прогрессирует патология, тем тверже социопат убежден, что творимое им зло на самом деле есть добро. Социопатия особенно тонко завуалирована в тех случаях, когда латентные цели поведения явно девиантны, но само поведение при этом производит впечатление нормального, пока в конце концов не выясняются истиные намерения социопата.
Зачастую социопаты самореализуются в различного рода сектантских течениях. Наиболее опасные социопаты способны, согласно Роберту Кемпбеллу, не только вести себя правильно, но и изолировать своих последователей от источников информации, которые противоречат тому, что они публично говорят. Социопат создает такую ситуацию, при которой люди имеют возможность внимать только его «учению» . Он делает себя высшим авторитетом, не поощряет в своих слушателях самостоятельное мышление. Он не хочет, чтобы они проверили, верно его знание или нет. Он заранее исходит из того, что всякий несогласный с ним ошибается.
   И  даже:
                Ни один социопат не любит людей, даже (а иногда и тем более) близких. Такие люди умеют любить только себя, однако ученые установили, что влюбиться они могут. Только объекту любви придется очень несладко, ведь с его желаниями социопат считаться не будет. Многие люди с расстройством личности часто врут, хитрят. Они также необычайно умны, ведь для достижения своих целей приходится как-то развиваться.
                Ну,  во –первых,  человек,  который  не  любит  людей  -  это  мизантроп;  его  слоган  :  Человек  звучит  гордо,  а  выглядит  омерзительно.  То  есть  мизантроп  не  любит  остальных  каждого  по  отдельности,  индивидуально,  а  вот  социопат   -   тот  ненавидит  всех  скопом,  весь  социум,  с  его  традициями,  ценностями,  нормами.  С  одной  стороны  -  психопат,  ГЕНЕТИЧЕСКИ  лишённый  совести,  а с  другой  -    такое  себе  респектабельное  общество,  не  имеющее  с  этим  ПАТАЛОГИЧЕСКИМ  ПСИХОПАТОМ  ничего  общего!  Так  ли  это?  Вовсе  нет.
  Печорин  говорит  о  себе:
   Все читали на моем лице признаки дурных свойств, которых не было; но их предполагали – и они родились. Я был скромен – меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, – другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, – меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, – меня никто не понял: и я выучился ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекла в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду – мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда в груди моей родилось отчаяние – не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой. Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отрезал и бросил, – тогда как другая шевелилась и жила к услугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании погибшей ее половины…
Социопат  ли  Печорин?  Конечно.  Но  он  -  плоть  от  плоти  того  социума,  который  произвёл  его  на  свет  и  взрастил  на  почве  тех  самых  ценностей  и  укладов, которые  отторгаются  им  не  только  с  пренебрежением,  но  и  болью.  Следовательно,  причина не  в   КЛИНИЧЕСКОЙ  НЕСПОСОБНОСТИ  К  АДАПТАЦИИ,  а  в  НЕЖЕЛАНИИ  приспосабливаться  к  тому  аморальному,  несправедливому  и  лицемерному,  что  так  высокопарно  зовётся  человеческим  обществом  и  претендует  на  некое  нравственное  превосходство,  при  внимательном  рассмотрении  превращающемся  в  пшик:  декларирование  абсолютов,  не  существующих  в  природе  и  утративших  даже  первоначальный  смысл.
Разверзлась  эпоха  лицемерия  и  поглотила  всё  -  говорю  я.  Общество  лицемерило  всегда,  но  развитие  информационных  технологий  создало  такую  критическую  массу  лицемерия,  что  понимание  и  просветление  посетило  почти  всякого  мало  -  мальски   вменяемого  человека. Манипулирование  общественным  сознанием,  создание  мнимого  информационного  поля,  тройные  и  чёрт  знает  какие  стандарты,  социальное  расслоение,  материализация  духовной  жизни  -  малая  часть  того,  что  определяется  как  НОРМЫ  ОБЩЕСТВА.  Всё  условно,  двулико,  а  чаще  -  безлико,  руководствуется  правилами,  дабы  скрыть  живые  чувства, и регламентом  -  чтобы  не  давать  свободы.
Так  было  во  все  времена  и  всюду. Вот  как  Лермонтов  описывает  пятигорское  общество:
Я пошел бульваром, где встретил несколько печальных групп, медленно подымающихся в гору; то были большею частию семейства степных помещиков; об этом можно было тотчас догадаться по истертым, старомодным сюртукам мужей и по изысканным нарядам жен и дочерей; видно, у них вся водяная  молодежь была уже на перечете, потому что они на меня посмотрели с нежным любопытством: петербургский покрой сюртука ввел их в заблуждение, но, скоро узнав армейские эполеты, они с негодованием отвернулись.
Жены местных властей, так сказать хозяйки вод, были благосклоннее; у них есть лорнеты, они менее обращают внимания на мундир, они привыкли на Кавказе встречать под нумерованной пуговицей пылкое сердце и под белой фуражкой образованный ум. Эти дамы очень милы; и долго милы! Всякий год их обожатели сменяются новыми, и в этом то, может быть, секрет их неутомимой любезности. Подымаясь по узкой тропинке к Елисаветинскому источнику, я обогнал толпу мужчин, штатских и военных, которые, как я узнал после, составляют особенный класс людей между чающими движения воды. Они пьют – однако не воду, гуляют мало, волочатся только мимоходом; они играют и жалуются на скуку. Они франты: опуская свой оплетенный стакан в колодец кислосерной воды, они принимают академические позы: штатские носят светло голубые галстуки, военные выпускают из за воротника брыжжи.   Они исповедывают глубокое презрение к провинциальным домам и вздыхают о столичных аристократических гостиных, куда их не пускают.

     Как  тонко  и  умно  всё  подмечено,  схвачено,  рассортировано  и  охарактеризовано!  Старик  Шекспир  прав  -  жизнь  есть  театр,  и  каждый  играет  отведённую  или  выбранную  роль,  не  только  никогда  не  снимая  маски , но  и  вовсе  не  желая  знать  по  глупости  или  из  страха  своего  настоящего  лица.  Все  рисуются  и  счастливы  этим.  Несколько  слов  Печорина  о  Грушницком:
               
Приезд его на Кавказ – также следствие его романтического фанатизма: я уверен, что накануне отъезда из отцовской деревни он говорил с мрачным видом какой нибудь хорошенькой соседке, что он едет не так, просто, служить, но что ищет смерти, потому что… тут, он, верно, закрыл глаза рукою и продолжал так: «Нет, вы (или ты) этого не должны знать! Ваша чистая душа содрогнется! Да и к чему? Что я для вас! Поймете ли вы меня?..» – и так далее.
Он мне сам говорил, что причина, побудившая его вступить в К. полк, останется вечною тайною между им и небесами.
Впрочем, в те минуты, когда сбрасывает трагическую мантию, Грушницкий довольно мил и забавен. Мне любопытно видеть его с женщинами: тут то он, я думаю, старается!

   В  чём  вина  мальчика,  если  король  ДЕЙСТВИТЕЛЬНО  ГОЛЫЙ?  Ах  да,  мальчик  -  паталогический  психопат.  А  если  таких  мальчиков  МНОГО,  и  очень? Или  здравомыслие  вскоре  тоже  начнут  преподносить  как  психическое  расстройство?  Неужели  согласятся  с  тем,  что  человеческий  социум  очень  часто  выглядит  смешно  и  нелепо?   Вот  как  доктор  Вернер  описывает  семейство  Лиговских:
– Во первых, княгиня – женщина сорока пяти лет, – отвечал Вернер, – у нее прекрасный желудок, но кровь испорчена; на щеках красные пятна. Последнюю половину своей жизни она провела в Москве и тут на покое растолстела. Она любит соблазнительные анекдоты и сама говорит иногда неприличные вещи, когда дочери нет в комнате. Она мне объявила, что дочь ее невинна как голубь. Какое мне дело?.. Я хотел ей отвечать, чтоб она была спокойна, что я никому этого не скажу! Княгиня лечится от ревматизма, а дочь Бог знает от чего; я велел обеим пить по два стакана в день кислосерной воды и купаться два раза в неделю в разводной ванне. Княгиня, кажется, не привыкла повелевать; она питает уважение к уму и знаниям дочки, которая читала Байрона по английски и знает алгебру: в Москве, видно, барышни пустились в ученость и хорошо делают, право! Наши мужчины так не любезны вообще, что с ними кокетничать, должно быть, для умной женщины несносно. Княгиня очень любит молодых людей; княжна смотрит на них с некоторым презрением: московская привычка! Они в Москве только и питаются, что сорокалетними остряками.
– А вы были в Москве, доктор?
– Да, я имел там некоторую практику.
– Продолжайте.
– Да я, кажется, все сказал… Да! вот еще: княжна, кажется, любит рассуждать о чувствах, страстях и прочее… она была одну зиму в Петербурге, и он ей не понравился, особенно общество: ее, верно, холодно приняли.
     Несколькими  точными  мазками  кисти  нарисованы  портреты  тех,  кто  считают  себя  столпами  общества,  в  некотором  роде  маяками;  знание  алгебры  и  чтение  Байрона  по-английски  даёт  барышне  возможность  рассуждать  о  чувствах и  тяготиться  несносными  петербуржцами,  которые  не  сочли  её  ровней.  Выражение  «пустились  в  учёность»,  согласитесь,  не  то  же  самое,  что  «получили  образование».  И  ещё  одна  фраза  Печорина:
Я невольно вспомнил об одной московской барыне, которая утверждала, что Байрон был больше ничего как пьяница.

   Вот  так:  король  голый.  А  мальчик  -  умный,  и  он  социопат.  И  почему  -  то  не  молчит  в  тряпочку,  произносит  вслух  нехорошие  мысли.  Не важно,  что  мысли  эти  -  верны,  правдивы.  Эти  мысли  разрушают  социум,  пусть  лицемерный,  глупый  и  подлый,  но  такой  привычный  и  удобный для  бездумного  существования,  что  проще  назвать  эти  мысли  крамольными.
   Наличие  ума  для  человека  -  беда:  шелуха отпадает, обнажая  не  всегда  здоровую  сердцевину,  да  и  сама  сердцевина  зачастую  оказывается  не  той,  что  обозначена  на этикетке;  ясно  виден весь  механизм  управления  обществом,  все  эти  тайные  пружины  и  втулки,  колёсики  и  винтики,  спрятанные  в  сверкающем  корпусе;  часы  великолепны  и  украшены  самоцветами,  но  точное  ли  время  они показывают?
 

    И  когда  тайн  уже  не  существует,  а  среди  придворных  мелькает  голый  монарший  зад,  невольно  становишься  философом  и  отчасти  циником,  понимая  и  принимая  неотвратимость  одиночества.  Вот  отрывок  беседы  Печорина  с  доктором  Вернером:
– Что до меня касается, то я убежден только в одном… – сказал доктор.
– В чем это? – спросил я, желая узнать мнение человека, который до сих пор молчал.
– В  том, – отвечал он, – что рано или поздно, в одно прекрасное утро я умру.
– Я  богаче  вас, – сказал я, – у меня, кроме этого, есть еще убеждение – именно то, что я в один прегадкий вечер имел несчастие родиться.

   Здесь  нет  ни  рисовки,  ни  желания  удивить  -  лишь  философская  истина,   чуть  отличающаяся  от древнего  озарения :  «  Я  знаю,  что  ничего  не  знаю.»   Конечно  же,  общение  двух  социопатов  -  и  удовольствие,  и  бремя  одновременно. Но  для  присутствующего  при  разговоре  -  удовольствие исключительное.  Судите  сами:
– Заметьте, любезный доктор, – сказал я, – что без дураков было бы на свете очень скучно… Посмотрите, вот нас двое умных людей; мы знаем заранее, что обо всем можно спорить до бесконечности, и потому не спорим; мы знаем почти все сокровенные мысли друг друга; одно слово – для нас целая история; видим зерно каждого нашего чувства сквозь тройную оболочку. Печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя. Итак, размена чувств и мыслей между нами не может быть: мы знаем один о другом все, что хотим знать, и знать больше не хотим; остается одно средство: рассказывать новости.

    Некоторых  подобная  откровенность  может  шокировать,  но  от  этого  она  не  перестаёт  быть  правдой , как  не  перестаёт  быть  правдой  факт,  что  каждый  человеческий  организм  во  время  пищеварения  вырабатывает  за  сутки  до  двух  литров  газов  и  успешно  от  них  избавляется,  будь  то  престарелый  плешивый  ловелас  или  мисс  Мира  прошлогоднего  розлива.  Об  этом  не  принято  говорить, но  умолчание  не  отменяет  самого  факта.  Кто  шокирован  до  глубины  души  -  пусть  попробует  не  пердеть.
   Ханжество  как  проявление  закомплексованности  -  яркий  пример  нравственной  болезни  так  называемого социума,  раздираемого  тайными  желаниями  и  запретными  удовольствиями.  Вот  что  Лермонтов  говорит  по  этому  поводу устами  своего  героя:
Вот люди! все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, – а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость ответственности. Все они таковы, даже самые добрые, самые умные!..

  Реальная  жизнь  разительно  отличается  от  тех  представлений,  которые  социум  формирует  воспитанием,  литературой  у  юных  поколений;  выясняется,  что  все  общественные  ценности,  европейские  или  доморощенные,  моральные  или  семейные  -  в  большинстве  своём  -  ширма,  за  которой, как у  фокусника,  -  Его  Величество  Закон,  не  обременённый  никакими  морально  -  нравственными  заморочками;  сплошное  юридическое  крючкотворство,  но  и  Закон  -  ширма,  дымовая  завеса,  при  помощи  которой  весьма   удобно  тырить  и  присваивать.  И  все  эти  свободы,  равенства,  братства,  справедливости,  всевозможные  ценности,  права  человека  и  прочая  ерунда  -  инструментарий  в  ловких  руках  иллюзиониста,  который  всегда  в  выигрыше. Бернард  Шоу  писал  о  демократии:  «Демократия  -  цветной  воздушный  шарик.  Пока  мы,  задрав  голову,  с  восторгом  наблюдаем  за  его  полётом,  кто – то  незаметно  шарит  по  нашим  карманам». 
   Печорин,  человек  весьма  самокритичный,  пусть  молодой,  но  проницательный,  давно  и  точно  определил  своё  место  в  социуме:
У меня несчастный характер: воспитание ли меня сделало таким, Бог ли так меня создал, не знаю; знаю только то, что если я причиною несчастия других, то и сам не менее несчастлив; разумеется, это им плохое утешение – только дело в том, что это так. В первой моей молодости, с той минуты, когда я вышел из опеки родных, я стал наслаждаться бешено всеми удовольствиями, которые можно достать за деньги, и разумеется, удовольствия эти мне опротивели. Потом пустился я в большой свет, и скоро общество мне также надоело; влюблялся в светских красавиц и был любим – но их любовь только раздражала мое воображение и самолюбие, а сердце осталось пусто… Я стал читать, учиться – науки также надоели; я видел, что ни слава, ни счастье от них не зависят нисколько, потому что самые счастливые люди – невежды, а слава – удача, и чтоб добиться ее, надо только быть ловким. Тогда мне стало скучно…
    Наблюдать  жизнь  -  вот  занятие  социопата.  Изучать  людей, их  психотипы,  и,   когда  возикают  ситуации с  критической  массой  -  манипулировать  сознанием  и    поведением,  обращая  ситуацию  к  своей  выгоде.  Некоторые  возмутятся  подобной  циничностью ,  но,  господа  -  так  было  всегда;  всегда  некие  индивидуумы,  группы  людей , и,  конечно  же,  государства  манипулировали  общественным  сознанием,  создавая  видимость  того,  что   это   общество  принимает  те  или  иные  решения  по  устройству  жизни;    кто  знаком  с  выборными  или  политологическими  методиками  подтвердят  мою  правоту. Что  же  касается  всех  этих  лозунгов – «Свобода,  Равенство,  Братство», «Пролетарии  всех  стран,  объединяйтесь!», «Москва  -  третий  Рим,  а  четвёртому  не  бывать.»,  «Вера,  царь,  Отечество»  и  пр. и  пр.,  то  в  каждом  конкретном  случае  мы  сможем  проследить  конечных  призополучателей;  разогнать  дымовую  завесу  и  увидеть  тех,  кто  в  действительности  ПОЛУЧИЛ  ВЫГОДУ.  Все  остальные  -  по  Бернарду  по  Шоу,  но,  впрочем,  вполне  довольны,  что  им  показали  шарик  или  чупа  -  чупс.
   Доволен  ли  Печорин  ролью  кукловода,  льстит  ли  она  ему?  Конечно  же,  нет. Вот  что  он  говорит:
 Неужели, думал я, мое единственное назначение на земле – разрушать чужие надежды? С тех пор как я живу и действую, судьба как то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не мог бы ни умереть, ни прийти в отчаяние! Я был необходимое лицо пятого акта; невольно я разыгрывал жалкую роль палача или предателя. Какую цель имела на это судьба?.. Уж не назначен ли я ею в сочинители мещанских трагедий и семейных романов – или в сотрудники поставщику повестей, например, для «Библиотеки для чтения»?.. Почему знать?.. Мало ли людей, начиная жизнь, думают кончить ее, как Александр Великий или лорд Байрон, а между тем целый век остаются титулярными советниками.
   И  тут  стоит  заметить,  что  утверждение,  будто  у  социопата  нет  совести -  по  меньшей  мере  ошибочно.  Наличие  совести  -  это  способность  к  раскаянию  либо,  по  крайности  -  трезвая  самооценка. Эти  качества не  приводят  ни к «исправлению», ни к изменению  поведения,  поскольку  всё  это  бессмысленно  с  точки  зрения  человека,  находящегося  в  другой плоскости  координат .Не  перекладывая  ни  на  кого  ответственности,  никого  ни  в  чём  не  обвиняя,  Печорин  ясно  и  отчётливо  видит  все  тёмные  стороны  своей  натуры  и  размышляет  так:

Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные… Но я не угадал этого назначения, я увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел тверд и холоден как железо, но утратил навеки пыл благородных стремлений – лучший свет жизни. И с той поры сколько раз уже я играл роль топора в руках судьбы! Как орудие казни, я упадал на голову обреченных жертв, часто без злобы, всегда без сожаления… Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого любил: я любил для себя, для собственного удовольствия; я только удовлетворял странную потребность сердца, с жадностью поглощая их чувства, их нежность, их радости и страданья – и никогда не мог насытиться. Так, томимый голодом в изнеможении засыпает и видит перед собою роскошные кушанья и шипучие вина; он пожирает с восторгом воздушные дары воображения, и ему кажется легче; но только проснулся – мечта исчезает… остается удвоенный голод и отчаяние!
      Многие  ли  из  нас  и как  часто  давали  сами  себе  столь  нелицеприятную  оценку?  Как  правило,  мы  всегда  и  во  всём  себя  оправдываем,  т.е.  обманываем  сами  себя,  не  анализируя ни  ситуации,  ни  события,  приведшие  к  этим  ситуациям.  Как  часто  мы  говорим  себе: « Я поступил  мелко  и  гадко»,  «У  меня  возникли  грязные  помыслы», « Я поступил  вразрез со  своими  принципами»?  То  -  то  и  оно.  Но  с  позиции  общества  мы  вполне  приличные   его  члены,  поскольку  не  говорим  и  даже  не  думаем  об  этом,  а  продолжаем  вдохновенно  играть  свои  маленькие  роли  в  своих  маленьких  трагедиях…
   Итак,  мы  плавно  подошли  к  важной  и  весьма  щепетильной  теме :  межполовым  отношениям,  -  теме  тонкой  и  деликатной,  обсуждаемой  всеми  и  во  все  времена:  некоторые  рассматривают  умение  любить  как  особый  талант,  некий  высший  дар,  другие  считают  любовь  проклятием  и  сторонятся  её,  третьи  окутывают  её  романтическим  и  сентиментальным  флёром,  но  у  каждого  есть  своё  расплывчатое  и   довольно  невнятное  определение.
   Для  меня  любовь  -  это  предпочтение  одного  другому  в  ряду  подобного;  т.е.  из  фруктов  в  силу индивидуальных  предпочтений  я  выберу  сливу,  из  времён  года  -  лето,  из  женщин  -  жгучую  брюнетку  с более  -  менее  сносным  характером  и  т.д.  Многие  возмутятся:  слишком  примитивно  и  неодухотворённо!  Не  хочу  вступать  в  беспредметный  спор,  скажу  лишь,  что  «наше  всё»  Пушкин  написал  о  Татьяне  Лариной  так: «Пришла  пора,  она  влюбилась…»  -  безо  всяких  возвышенных  характеристик  и  высокодуховных  предпосылок  -  как  биологически  созревшую  потребность.
   Потребность  любить  -  наиважнейшая,  но,  как  мы  убедились  выше,  социопату  в  ней  отказано;  он,  дескать,  любит  других  для  себя,  или  просто  себя  в  других,  или  себя  без  других,  но  как –то  не  так,  как  другие.  А  как  любят  другие?  Точно  так  же:  по – разному.  Одно  скажу  точно:  самопожертвование,  безусловная  преданность,  саморастворение  в  другом  человеке  -  такая  же  редкость,  как  и  всё  исключительно  качественное  в  жизни  и  искусстве;  так  и  должно  быть,  иначе  -  с  чем  сравнивать?
   Слишком  высокие  ожидания  от  отношений  зачастую  разочаровывают.  Скажу  о  себе:  то,  что  анонсировалось  мне  в  юности  как  наивысшее  блаженство  души  и  тела,  оказалось  не  совсем  соответствующим  маркировке.  И  большое количество  всяких  там  семейных  психологов  и  сексопатологов,  выросших  на  ниве  наших  социальных  взаимоотношений  означает  лишь  то,  что  не  всё  хорошо  в  датском  королевстве.  Проблема  не  нова,  (наши представления  издавна  не  соответствуют  реалиям,  мы  живём  в  образно  -  мифологизированном  социуме) ;  Ведь  Ева  -   вторая  жена  Адама,  первую  ввиду  её  стервозности  пришлось  ликвидировать.
  Печорин  открыто  и  честно  делится  своим  опытом:
Когда я увидел Бэлу в своем доме, когда в первый раз, держа ее на коленях, целовал ее черные локоны, я, глупец, подумал, что она ангел, посланный мне сострадательной судьбою… Я опять ошибся: любовь дикарки немногим лучше любви знатной барыни; невежество и простосердечие одной так же надоедают, как и кокетство другой. Если вы хотите, я ее еще люблю, я ей благодарен за несколько минут довольно сладких, я за нее отдам жизнь, – только мне с нею скучно… Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления, может быть, больше, нежели она: во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне все мало: к печали я так же легко привыкаю, как и к наслаждению, и жизнь  моя  становится  пустее день  ото  дня…
     Подписываюсь  под  тем,  что  любовь  армянки  ничем  не  отличается  от  любви  эстонки,  а  любовь  колхозницы  -  от  любви  кандидата  экономических наук ( оставим  в  стороне  индивидуальные  особенности  темперамента, не  имеющие  ни  национальной,  ни  образовательной  подоплеки).  Мы  чересчур  серьёзно  и  драматично  участвуем  в  любовных  играх,  не  понимая,  что  любовные  отношения  -  это  в  первую  голову  -  ролевая  игра, а  не  сражение  за  наши  глупые  представления,  и  оттого  попадаем  в  довольно  комичные  положения.  Печорин  говорит  Грушницкому:
Русские барышни большею частью питаются только платоническою любовью, не примешивая к ней мысли о замужестве; а платоническая любовь самая беспокойная. Княжна, кажется, из тех женщин, которые хотят, чтоб их забавляли; если две минуты сряду ей будет возле тебя скучно, ты погиб невозвратно: твое молчание должно возбуждать ее любопытство, твой разговор – никогда не удовлетворять его вполне; ты должен ее тревожить ежеминутно; она десять раз публично для тебя пренебрежет мнением и назовет это жертвой и, чтоб вознаградить себя за это, станет тебя мучить, а потом просто скажет, что она тебя терпеть не может. Если ты над нею не приобретешь власти, то даже ее первый поцелуй не даст тебе права на второй; она с тобой накокетничается вдоволь, а года через два выйдет замуж за урода, из покорности к маменьке, и станет себя уверять, что она несчастна, что она одного только человека и любила, то есть тебя, но что небо не хотело соединить ее с ним, потому что на нем была солдатская шинель, хотя под этой толстой серой шинелью билось сердце страстное и благородное…
    Ну  что  поделаешь,  если  жизнь  -  не  «Манон  Леско»  и  «Кармен»,  не  рыцарские  романтические  или  любовные  сентиментальные  романы,  даже не  тургеневские  истории,  а  нечто  а  ля  Мопассан  -  менее  привлекательное,  но  реальное  и  живое.  И  разве  виноват  тот,  кто  говорит:  « Тут  нет  никакой  тайны»,  если  тайны  и  вправду  нет,  а  есть  одни  фантазии.  Вот  что  рассказывает  Печорин:
Чего женщина не сделает, чтоб огорчить соперницу? Я помню, одна меня полюбила за то, что я любил другую. Нет ничего парадоксальнее женского ума: женщин трудно убедить в чем нибудь, надо их довести до того, чтоб они убедили себя сами; порядок доказательств, которыми они уничтожают свои предупреждения, очень оригинален; чтоб выучиться их диалектике, надо опрокинуть в уме своем все школьные правила логики. Например, способ обыкновенный:Этот человек любит меня; но я замужем: следовательно, не должна его любить.
Способ женский:
Я не должна его любить, ибо я замужем; но он меня любит, – следовательно…
Тут несколько точек, ибо рассудок уже ничего не говорит, а говорят большею частью: язык, глаза и вслед за ними сердце, если оно имеется.
Что, если когда нибудь эти записки попадутся на глаза женщине? «Клевета!» – закричит она с негодованием.
С тех пор как поэты пишут и женщины их читают (за что им глубочайшая благодарность), их столько раз называли ангелами, что они в самом деле, в простоте душевной, поверили этому комплименту, забывая, что те же поэты за деньги величали Нерона полубогом…
Некстати было бы мне говорить о них с такою злостью, – мне, который, кроме их, на свете ничего не любит, – мне, который всегда готов был им жертвовать спокойствием, честолюбием, жизнию… Но ведь я не в припадке досады и оскорбленного самолюбия стараюсь сдернуть с них то волшебное покрывало, сквозь которое лишь привычный взор проникает. Нет, все, что я говорю о них, есть только следствие
                Ума холодных наблюдений
                И сердца горестных замет.

Женщины должны бы желать, чтоб все мужчины их так же хорошо знали, как я, потому что я люблю их во сто раз больше с тех пор, как их не боюсь и постиг их мелкие слабости.
       Вот  что  действительно  не  имеет  границ,  так  это  простота  душевная.  А  вот  ещё  глубочайшая  по  смыслу  фраза:
     Женщины любят только тех, которых не знают.
         А  вот  уже  Максим  Максимыч:
   Подарки! чего не сделает женщина за цветную тряпочку!.
     Здесь  нет  никакого  женоненавистничества,  лишь  мягкая  ирония  -  и  только.  Но  нет  здесь  также  и  лицемерного  обожествления,  против которого,  кстати,  выступают  многие  современные  женщины,  называя  это  равноправием  полов.  Я  не  против  равноправия  полов  и  равноправия  вообще,  но,   как  человек  разумный,  не  могу  не  видеть   глупости  попыток  реализации  подобных  идей,  поскольку  в  любом  личностном  или  социальном  взаимодействии  вне  зависимости  от  пола  есть  доминирующая  сторона,  и есть  сторона  подчинённая;  это  было  так  и  таким  будет  -  что  ты  с  этим  не  делай!  Есть  лидер   (женщина  ли  или  гермафродит  -  без  разницы) , и  есть  ведомый  -  тоже  без  разницы  кто. Есть  начальники  и  подчинённые,  командиры  и  исполнители  -  будучи  социопатом,  можно  найти  нишу,  чтобы    соприкасаться  с  общественной  жизнью  как  можно  реже,  но  в  личностных  контактах  придерживаться  принципа  равенства  практически  невозможно.  Печорин  так  пишет  об  этом:
 Да, я уже прошел тот период жизни душевной, когда ищут только счастия, когда сердце чувствует необходимость любить сильно и страстно кого нибудь, – теперь я только хочу быть любимым, и то очень немногими; даже мне кажется, одной постоянной привязанности мне было бы довольно: жалкая привычка сердца!..
Однако мне всегда было странно: я никогда не делался рабом любимой женщины; напротив, я всегда приобретал над их волей и сердцем непобедимую власть, вовсе об этом не стараясь. Отчего это? – оттого ли что я никогда ничем очень не дорожу и что они ежеминутно боялись выпустить меня из рук? или это – магнетическое влияние сильного организма? или мне просто не удавалось встретить женщину с упорным характером?
Надо признаться, что я точно не люблю женщин с характером: их ли это дело!..
Правда, теперь вспомнил: один раз, один только раз я любил женщину с твердой волей, которую никогда не мог победить… Мы расстались врагами, – и то, может быть, если б я ее встретил пятью годами позже, мы расстались бы иначе…
           Сильный  характер,  философский  склад  ума, реалистический  взгляд  на  жизнь  -  всё  это  препятствует  сколь  -  нибудь   длительному  сближению,  а  тем  более  исключает  нечто  юридически  или  церковно  оформленное,  например,  брак.  Люди  живут  в  браке  по  множеству  причин,  и  любовь  -  вовсе  не  главная  среди  них:  это  и  общие  дети,  и  общий  капитал,  и  общая  недвижимость,  и  общие  интересы,  а,  впрочем,  и  привычка,  и  банальная  леность,  и  нежелание  что  -  либо  изменять.  Печорина  не  привлекает  ни  одна  из  них:
 Как бы страстно я ни любил женщину, если она мне даст только почувствовать, что я должен на ней жениться, – прости любовь! мое сердце превращается в камень, и ничто его не разогреет снова. Я готов на все жертвы, кроме этой; двадцать раз жизнь свою, даже честь поставлю на карту… но свободы моей не продам. Отчего я так дорожу ею? что мне в ней?.. куда я себя готовлю? чего я жду от будущего?.. Право, ровно ничего. Это  какой то  врожденный страх, неизъяснимое предчувствие… Ведь есть люди, которые безотчетно боятся пауков, тараканов, мышей… Признаться ли?.. Когда я был еще ребенком, одна старуха гадала про меня моей матери; она предсказала мне смерть от злой жены ; это меня тогда глубоко поразило; в душе моей родилось непреодолимое отвращение к женитьбе…
     И  действительно,  мало  ли  мы  знаем  примеров  несчастливых  браков  и  долгих  жестоких  разводов,  или  несчастливых  браков,  скрывающихся  под  маской  благополучия,  или  вовсе  не  браков,  а  открытого  сожительства,  называющего  себя  браком?  Оглядитесь  вокруг  -  и  окунётесь  в  море  лицемерия.  К  чему  всё  это?  Не  проще  ли  сказать:  я  в  этом  не  участвую,  кто  хочет -   пусть!  Печорин  размышляет  об  этом  так:
И теперь, здесь, в этой скучной крепости, я часто, пробегая мыслию прошедшее, спрашиваю себя: отчего я не хотел ступить на этот путь, открытый мне судьбою, где меня ожидали тихие радости и спокойствие душевное?.. Нет, я бы не ужился с этой долею! Я, как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига: его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце; он ходит себе целый день по прибрежному песку, прислушивается к однообразному ропоту набегающих волн и всматривается в туманную даль: не мелькнет ли там на бледной черте, отделяющей синюю пучину от серых тучек, желанный парус, сначала подобный крылу морской чайки, но мало помалу отделяющийся от пены валунов и ровным бегом приближающийся к пустынной пристани…
    Что  же,  каждый  наполняет  сосуд  своей  жизни  тем,  что  предпочитает.  Кто  -  то  предаётся  страстям,  кто  -  то   блуждает  в  поисках  счастья.,  иные  пытаются  найти  всему  этому  определение:  помните,  в  «Доживём  до  понедельника»,  счастье  -  это  когда  тебя  понимают.  Отрывок,  который  я  хочу  привести  ниже,  думающих  читателей  прошу  прочесть  внимательно,  потому  что,  на  мой  взгляд,  в  нём  сказаны  важные  и  очень  глубокие  вещи,    личные  для  Лермонтова  и  весьма  полезные  для  всех,  потому  что  привыкнув  жонглировать  словами,  мы  утратили  их  первородный  смысл,  оставив  лишь  звуковую  оболочку,  а  расхожие  штампы  заменили  нам  способность  размышлять:
Сам я больше неспособен безумствовать под влиянием страсти; честолюбие у меня подавлено обстоятельствами, но оно проявилось в другом виде, ибо честолюбие есть не что иное, как жажда власти, а первое мое удовольствие – подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви, преданности и страха – не есть ли первый признак и величайшее торжество власти? Быть для кого нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, – не самая ли это сладкая пища нашей гордости? А что такое счастие? Насыщенная гордость. Если б я почитал себя лучше, могущественнее всех на свете, я был бы счастлив; если б все меня любили, я в себе нашел бы бесконечные источники любви. Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого; идея зла не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности: идеи – создания органические, сказал кто то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара.
Страсти не что иное, как идеи при первом своем развитии: они принадлежность юности сердца, и глупец тот, кто думает целую жизнь ими волноваться: многие спокойные реки начинаются шумными водопадами, а ни одна не скачет и не пенится до самого моря. Но это спокойствие часто признак великой, хотя скрытой силы; полнота и глубина чувств и мыслей не допускает бешеных порывов: душа, страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет и убеждается в том, что так должно; она знает, что без гроз постоянный зной солнца ее иссушит; она проникается своей собственной жизнью, – лелеет и наказывает себя, как любимого ребенка. Только в этом высшем состоянии самопознания человек может оценить правосудие Божие.

     Знаете,  почему  наша  жизнь  так  дурна?  Потому  что  у  нас  не  учат  философии,  науке  наук,  которая  даёт  возможность  человеку  осознанно  начертить  систему  координат,  в  которой  он  собирается  построить  социум,  и  определить  своё  место  в  этой  системе  координат. Философию  преподавали  как  фундаментальную  науку,  основу  человеческого  бытия.  А  что  теперь?  Либеральная  доктрина  поставила  в  центр  человека,  но  какого?  Малограмотного,  среднеобразованного,  алчущего,  безбожного,  лояльного,  глупого,  нелюбопытного,  потребляющего,  беспамятного,  безнравственного,  внеисторичного,  бесполого.  Как  говорят  в  Одессе,  оно  мине  надо?  Тут  хочешь  -  не  хочешь  станешь  социопатом!  И  весь  этот  цирк  фонтанирует  под  трескотню  о  правах  человека  и  свободе  слова.  Но  кто-  нибудь  сформулировал  ОБЯЗАННОСТИ  человека,  без  которых  не  возникает  никаких  прав?  Или,  если  по  Шопенгауэру,  «на  свете  мало  кто  живёт,  кроме  идиотов»,  то  стоит  ли  давать  высказываться  дутым  пустышкам,  воображающих  себя  оплотом  мысли.
     Всяк  ощущает  себя  величиной  значительной,  жизнь  свою  архиважной,  дела  свои  нетленными,  а  ткни  пальцем  -  одна  вонь,  душу  воротит.  Потому  что  ни  с  кем  и  никогда  себя  не  сравнивали  и  сравнивать  не  будут,  потому  что  ни  черта  не  знают,  и « знать  не  хотят  -  только  жрут!» (Из  фильма  Тарковскго  «Сталкер»).
           На  закате  жизни  Афанасий  Фет,  достигший  во  всём,  за  что  ни  брался,  наилучших  результатов,  написал  следующее: 
                Жизнь  пронеслась  без  явного  следа.
                Душа  рвалась.  Кто  скажет  мне,  куда?
      И  это  состояние  внутреннего  неудовлетворения,  попытка  ОСМЫСЛИТЬ окружающий  мир  и  понимание  ТЩЕТНОСТИ  такой попытки,  поскольку  существует  нечто  вне  сознания,  смирение  перед  собственной  незначительностью  в  масштабах  времени  и  пространства  и  желание  всё  же  объять  необъятное  -  вот  черты  человека,  способного  если  не  изменить,  то  хотя  бы  украсить  этот  мир.
     Печорин  не  требует  больших  ролей;  ему  достаточно  своей,  несколько  утомившей  его,  но  сыгранной  честно  и  искренне:
И, может быть, я завтра умру!.. и не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я в самом деле… Одни скажут: он был добрый малый, другие – мерзавец. И то и другое будет ложно. После этого стоит ли труда жить? а все живешь – из любопытства: ожидаешь чего то нового… Смешно и досадно!
        Одного  старого  китайца  спросили,  знает  ли  он  такого – то.      –Что  один  человек  может  знать  о  другом  человеке?  -  ответил  старик.
       Мы  не  знаем  других  людей,  даже  самых  близких  -  мы  имеем  лишь  представления  о  том,  какие  они.  Но  хуже  всего,  что  мы  не  знаем  ничего  о  себе  и  даже  не  пытаемся  познакомиться  с  собой;  может  быть,  из  страха?  Печорин  не  боится  ничего;  он  давно  изучает  себя,  общество  и  своё  место  в  этом  обществе.  Ничто  не  вызывает  у  него  восторга,  но  и  сожалеть  о  прошлом  глупо  и  пошло.  Из  разговора  с  Вернером:
– Хотите ли, доктор, – отвечал я ему, – чтоб я раскрыл вам мою душу?.. Видите ли, я выжил из тех лет, когда умирают, произнося имя своей любезной и завещая другу клочок напомаженных или ненапомаженных волос. Думая о близкой и возможной смерти, я думаю об одном себе: иные не делают и этого. Друзья, которые завтра меня забудут или, хуже, возведут на мой счет Бог знает какие небылицы; женщины, которые, обнимая другого, будут смеяться надо мною, чтоб не возбудить в нем ревности к усопшему, – Бог с ними! Из жизненной бури я вынес только несколько идей – и ни одного чувства. Я давно уж живу не сердцем, а головою. Я взвешиваю, разбираю свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством, но без участия. Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его.
         Очень  и  очень  хотелось  бы,  чтобы  голова  чаще  использовалась  как  часть  тела,  в  которую  не  только  едят.  Но  надежда  присутствует,  пусть  слабая,  но  всё  же:  скучающая  публика  всё  с  большим  интересом,  если  не  восторгом,  окунается  в  мир  самых  разных  социопатов,  растиражированный  множеством  современных  сериалов  (тут  и  Менталист,  и  доктор  Хаус,  и  последняя  экраницация  «Шерлока  Холмса») ;  или  социопаты  действительно  так  зловеще -  притягательны,  или  даже  невзыскательному  обывателю  стало  понятно,  что  голого  короля  не  скроешь  за  прозрачной  ширмой.
    Хочу  всё  же  напомнить,  что  наши  социопаты  постарше  иных  будут;  поэтому  перечитывайте,  осмысливайте,  наслаждайтесь  превосходной  лермонтовской  прозой,  задавайтесь  вопросами,  узнавайте  себя,  постарайтесь  быть  честными.  И  откроется  вам  глубина  и  прозрачность  лермонтовской  мысли:
Звезды спокойно сияли на темно голубом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие нибудь вымышленные права!.. И что ж? эти лампады, зажженные, по их мнению, только для того, чтоб освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как огонек, зажженный на краю леса беспечным странником! Но зато какую силу воли придавала им уверенность, что целое небо со своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным!.. А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного счастия, потому, что знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или с судьбою…
И много других подобных дум проходило в уме моем; я их не удерживал, потому что не люблю останавливаться на какой нибудь отвлеченной мысли. И к чему это ведет?.. В первой молодости моей я был мечтателем; я любил ласкать попеременно то мрачные, то радужные образы, которые рисовало мне беспокойное и жадное воображение. Но что от этого мне осталось? одна усталость, как после ночной битвы с привидением, и смутное воспоминание, исполненное сожалений. В этой напрасной борьбе я истощил и жар души, и постоянство воли, необходимое для действительной жизни; я вступил в эту жизнь, пережив ее уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге.