Баллада о длинноногой приманке

Лодки скользят без плеска,
в птиц ретуши берега.
Прощайся город с героем,
гладь каменные бока.

Прощайте, рыбак и рыбка
и вся рыбацкая снасть
и лодки скрипучей зыбка.
Кончилась ваша власть.

И шепчут песок и волны,
бульвары, сонный залив –
плыви и не возвращайся,
память о нас спалив.

Он пьян от сырого ветра
и бледен как молоко.
А солнце уже разбилось,
хрупкое как стекло.

Трубы и мачты пляшут,
прощай – говорят ему
и тощим его пожиткам
и прочему там всему.

В мешке у него приманка,
её он швырнул в поток,
крючки в губе у девчонки,
за них он её волок. 

Прощайте, мачты и трубы,
вы тени брошенных жён.
В волнах искры как свечи,
ими он окружён.

И там же пляшет приманка,
зашлась от любви без слов.
Держи удилище крепче,
в море полно китов.

Она средь ангелов пляшет
и видит радужных рыб,
приплывших в собор молиться,
глаза от счастья закрыв.

Там якорь летит как чайка,
корабль покорён луной
и рыб кувыркнулась стая
и спряталась под волной.

Он видит – дымится буря
и шторм убивать идёт.
Звёзды сгорают в небе,
но море спокойно ждёт.

Масло луны пузырится
и капает и шипит
и в пене морской стихает,
где рыба плывёт и спит.

Киты пробудившись стонут
и мясо туш громоздят.
Ныряй к ним глубже, приманка,
губами щупай их взгляд.

Любовь заплывает глубже,
где в лёгких их Иерихон.
Она уже к ним нырнула
как длинноногий сон.

И там же во сне все твари
и раковин скрип впотьмах,
как рокот костей в могиле
и рук исхудавших взмах.

Удачи тебе рыбацкой,
крепче уду сжимай
и нить золотую дальше
тяни сквозь горящий май.

В кровавой своей воронке
крутись с кораблём, рыбак,
пусть птицы взлетают звонко
и падает с неба мак.

Вуаль пространство набросит
и вот длинноногой той
приманке, невесте красной
свадьбу в волнах готовь.

И брызги в глаза и в уши
и мнятся сады вокруг,
дельфины вдали мелькают,
смыкая заветный круг.

Кипенье, бьют барабаны,
судьбы гигантский кальмар
следит за орлом полярным
и песен летит угар.

Поёт орёл про тюленя,
которого поцеловал,
и поцелуй смертельный
их медленным льдом сковал.

Могилы плывут, дрейфуют.
В одной из них соловей
с гиеной лежат в обнимку
и нравится плыть им в ней.

Пой и вой, тварь живая
в воде и в песке Сахар,
всякая плоть ведь жаждет
длинноногий отвар.

Брошенных в море кукол
и длинноногий хлеб
склюнуть, схватить и спрятать
для разных своих потреб.

Длинные зёрна дымятся
и жар полыхнул в лицо
и пятятся мёртвые в море
гладкое как яйцо.

Взгляд их слепой, когтистый
под век свинцом ледяным
в лунно-бледную даму
упёрся, неутолим.

Желаний сомнамбулы тупо,
бесстыдно горят во сне.
Сусанна тонет и стонет,
а Шеба одна на дне.

Но холодны приливы
и грех в дожде, в облаках.
Молчание правит миром
и поступь воды и страх.

Вот Люцифер чирикнул,
птичкой сидит в гнезде.
Стороны света пляшут,
колышутся, быть беде.

Венера в ране восхода
белым горит лучом.
Плавится похоть мира,
чёрным летит мячом.

Всегда прощанье, прощанье –
из раковин голос глух.
Рыбак смотал свои сети,
прозрачен, призрачен, сух.

Всегда кому-то удача.
Смеётся рыба, плывёт,
и птица рассвет встречает
и молния тучу пьёт.

А лодка погоды метит
и ветер морозит день.
Смотри как золото полдня
наводит тень на плетень.

Смотри как в волосы лезет
и в череп, и в лодку – прыг,
и тянется дождик в струнку,
округу штрихуя вмиг.

Пой и бей его гриву,
чтоб лодку вынуть на свет.
Пусть рыб от чудес отмоет.
О длинная бита лет!    

Размер человека – урна.
Размер беды – его дом.
А дома размер – тот город,
в котором живёт с трудом.

Там пыль и мусор и лица
трескучие как хитин.
Отец вцепился в девчонку
рукой из могильных глин.

Прошлое мёртвый правит.
Он – воздух ушедших лет,
и он младенца губами
лепечет какой-то бред.

Пусть время уснёт устало,
убей его, не стыдись.
Сруби, как дерево рубят,
чтоб корни его нашлись.

А там и костёр из веток,
их пламя пусть жрёт, шипя,
и отблески вечер тешат,
огнём темноту дробя.

Вцепись в полёт паутинки.
Кто губы петь научил,
тот плачет осенним утром,
печалью сон прострочил.

Удилище гнётся низко,
в воде под ним кавардак –
птицы, сады и рыбы
и пыльный смерти чердак.

Там водопады, люди,
деревья и корабли,
песок всех тех побережий,
к которым подплыть смогли.

В сожжённых дюнах пророки.
Их голос окутал слух.
Слова оседают плавно,
как тополиный пух.

Её запястье водою
схвачено, рыб косяк
связал её с морем крепко
и не сбежать никак.

А дальше поля и стадо
плюшевое овец
на холмах изумрудных
щиплет огонь сердец.

Табун лошадей летучих
ищет чудес поля
мимо ферм, огородов,
горизонт оголя.

Бег, галоп, чаек стая,
гром и ливень грозы.
Рима нет и Содома,
Лондон легче росы.

Крут причал рыболова,
плечо от весла болит.
А плоть длинноногой ведьмы
в огне желанья горит.

Скрути узлом её патлы
и в дом к себе волоки.
И страх и предчувствий трепет,
но не разжать руки.

И вниз и вниз и под землю,
деревня плывёт вверху.
Цепи луны мешают
и смерть на рыбьем меху.

И нет ни земли ни моря,
лишь звуки и то не те.
Расстелено смертью ложе
в её святой простоте.

Причаливай же скорее,
остался лишь лепет волн
и семь гробов держат якорь,
чёрный как крепкий сон.

Прощай, желаю удачи,
теперь-то ты налегке,
один на пороге дома
с длинноногим сердцем в руке.