В бедре белого великана

Через горловины, где реки ищут друг друга,
под низкой луной, по меловым холмам
в бедре великана я шёл, а его подруга
лежала, ждала, назло всем векам

готовая к беременности и родам,
через горловины ищущих рек
молила семя приплыть по водам,
минуя скалы, нищих калек,

которые в вечной ночной стихии
одни прибою наперекор
бормочут сквозь сон про миры другие.

Холмы. Кто однажды любил их незримый узор
на полотне побережья и синий лёд
под рыбьим солнцем и звёздный сор
и лунный жир и метелей взлёт

под фантазий и вер в полумраке пляску,
мысли, как лепестки под ветром,
кто к лицу приложил долину, как маску,
кто измерил её деревянным метром,

пыль в пыльцу превратил облаков над морем,
летал вместе с ней над долиной спящей,
в тьме ледяной жизнь и смерть крутящей,
шершавой, словно язык коровий,

кости лижущий в глуби плоти,
шёлк луны когда, щекочущий брови,
побелил все камни в ревущем гроте,

кто однажды, словно в цветах невеста,
или поле весной, забывшее зиму,
или белка, норе нашедшая место,
росчерк в небе белой совы незримый,

их всех стремленье, в лесах побежка,
роенье, повадка, мельканье лисье
и друг за другом чтоб выжить слежка,
безмыслие или мгновенье мысли,

птицы и звери когда от дома
уходят дальше и дальше, ищут
пару себе, а в груди истома
и в крыльях, лапах кровь жжёт и свищет

и танец весны издёргал все жилы
(но он никогда не надоедает,
его Мать Гусыня в мышцы вложила,
он разом в нас из земли врастает) –

тот поцелует пыльные губы
этой земли и часы не вспомнит,
сколько лет прошло и целы ли зубы,
жизнь его чем дальше, огромней.

Птичья глотка нотами в небо брызжет,
но уже крадутся иные песни.
Уикэнд мёртвых близится, выжжен,
могилы шепчут – скорей воскресни.

Любовь, научи зеленеть за осень,
могилы чтоб дочерей любимых
не прорастали травою в просинь,
зажглись в купинах неопалимых.

Леса или улицы, знанья мука
эта коснётся камней, деревьев,
слава мёртвым в бессмертьи стука
сердца холмов, и ветра поверье
детям тьмы, как школа, наука.