Боль притихла в природе замученной,

Боль притихла в природе замученной,
да и небо глядит в никуда.
Только птице под чёрною тучею
неуёмно, - беда, мол, беда!

Не летает голубушка, - мечется!
Что за страхи у птахи земной?
Под рогатым овьюженным месяцем
и под полной безумной луной
всё же выжила, бедная... Выжила!
А теперь… Да ты сам погляди, -
то присядет на дедову лыжину,
то застонет, - аж больно в груди.
То приляжет на веточку тонкую
и замрёт, как муляж восковой...
Гаснет пламя в печи, с посторонкою
будто кто-то играет живой...
Он вчера ещё в вёдрах натруженных
два замачивал впрок колуна
и за поздним бесхитростным ужином
говорил языком колдуна:
“Вы меня ещё в главном похвалите
за чудачество вить здесь гнездо, -
в этом городе тихом и маленьком…
Даже самый прилежный ездок
проклянёт и дороги осенние,
и суровую глушь без затей,
но не будет здесь землетрясения,
но не будет здесь мора и змей…”

Во столицах всеядное варево, -
чернь-толпа там – живое мясцо.
Золотится закатное зарево.
Залетай, птаха, к нам на крыльцо!