Николай Якшин 1950-2011 - мой друг

НИКОЛАЙ ЯКШИН



В ПОИСКАХ РАВНОВЕСИЯ


Стихи у Николая Якшина всегда имеют корни в пережитом. Он не столько пишет стихи, сколь¬ко вспоминает в стихах. Он умеет точно и чутко чувствовать природу. Он сам связан с ней корнями своего детства и своего сердца. Вот почему так емки его образы.
Все лучшее у него написано с чувством на¬правления, на одном дыхании. Отсюда удивитель¬ная лирическая цельность – и в то же время мно¬госторонность. Земля людей, мир сердечных дум – вот что отличает пространство его стихотворе¬ний. В них удачно обыграны и внешние, и пси¬хологические детали. Это предполагает выход к значительности содержания.
Я верю в поэтическую судьбу Николая Якшина: перед нами настоящее дарование с умным, свое¬образным стилем.
Владимир ЦЫБИН



I. МАРГАРИНОВАЯ ПАМЯТЬ

* * *

Разговоры застольные долги
И, как судьбы отцов, нелегки.
Я не знал, что на свете есть Волга –
Знал, что жарко у Шпрее-реки.

Ой, война, ты, война, все наружу.
И твоя ли, отцова ль вина –
Где-то женщина с девочкой тужит,
Просто женщина, не жена.

И кого ты огнем опалила –
Их дорога не будет светла…
Украинских девчат до Берлина
Ты в товарных вагонах гнала.

Кем вы были – и чем бы вы стали!
Ваши судьбы сорвались в пике,
Вас команды, как плети, хлестали
На хозяйском чужом языке.

Только вспыхнул салют над столицей,
И у радости не было слов:
Просто вы не могли намолиться
На безусых своих соколов.

А любовь-то, известно, слепая,
И солдат, пересиливший страх,
В дом принес, осторожно ступая,
Свой трофей на смущенных руках.

КОРИДОР

Словно яблоко литое
На две доли разломилось:
Дом один, хозяев двое –
Деду батя мой не в милость.

В полутемном коридоре
Я в любых волков поверю,
Если в тягостном раздоре
Затаились наши двери,

Если чудо – злое чудо:
Колдовство, подвалы в стужу...
Знаю, дед за дверью чует,
Как я здесь стою и трушу.

Страх напал – ноги не сдвинешь.
За скрипучей половицей
Там, в запретной половине,
Что-то жуткое творится.

Закричать, да нету мочи,
Как во сне. А дверь другая
Смотрит скважиной замочной,
Смотрит, смотрит не мигая.

Дед стукочет до прихожей.
Понапрасну дверь толкает –
Дверь как мертвая. Похоже,
Я ее не отпускаю!

Значит, есть и в страхе сила,
Значит, взгляд мой шибко строгий!
...Бабка двери отворила:
– Подь на чай, –  зовет с порога.

ШАПКА

Пробираемый злыми ветрами,
Вдоль высоких заборов бреду.
Пальтеца ни на ком нет дырявей
В леспромхозовском детском саду.

Лоб в огне. Это больно елозит
Серой шапки свалявшийся мех.
Ух, как солнце горит на морозе!
Ой, как много в одежке прорех!

Легкий снег обобью о ступени,
О голик соскребу стылый лед.
Неторопко, походкой степенной
Воспитательница подойдет.

– Не помочь ли тебе, не раздеть ли?
– Нет, я сам.
– Ну а где твоя мать?
– Посередке рабочей недели
Недосуг ей меня провожать.

– Но посменно отец твой, не так ли?
А спросить о тебе не зайдет.
– Че зря ноги ломать? Он догадлив,
Знает все про меня наперед.

Отойду, провожаемый взглядом
То ли жалости, то ли добра.
Нет, с Татьяной Васильевнои рядом
Не в игру мне любая игра.

И приснится мне в этот же вечер,
Будто справная шапка на мне.
Только матери я не отвечу,
Почему улыбался во сне.

* * *

Рассыпался зимний туман,
Деревья в белесом бреду.
Я вышел в полночный обман,
Куда-нибудь, верно, приду...

Мне восемь, и нужно успеть
На марлевый маскарад –
Вплестись в хороводную сеть
И в песню вступить невпопад,

Запрыгать баяну не в лад,
Украсть золотые шары,
Поймать осуждающий взгляд,
Хотеть продолженья игры.

И с венского стула стишок,
Как царский указ, прокричать,
И Деда Мороза мешок
Увидеть – и вмиг замолчать.

В кулек – и рукой, и лицом:
Три яблока, ручка, тетрадь…
Пробиться с толпой на крыльцо
И шапку в дверях потерять,

И вдруг обнаружить: туман,
И мир на тебя не сердит...
Я вышел в полночный обман,
А детство за мною спешит.

* * *

В железную дорогу влюблены,
В гудках мы разбирались и уклонах
И знали географию страны
По надписям на выцветших вагонах.

От игр и подзатыльников устав,
Мы шли не в лес – мы шли к своей дороге,
И мягко прогромыхивал состав,
И жесткий ритм запоминали ноги.

Был выбор сделан раз и навсегда.
На этот ритм – чеканный шаг солдата,
И мудрая размеренность труда,
И поступь поэтического лада.

Нас не собьют мужи-говоруны,
Ни вялые джинсовые ребята,
Ни те, кто смотрит на судьбу страны
Через окошко выдачи зарплаты.

Вокзалы отправления далеки,
Но в память маргаринового детства
Мы до сих пор встречаем в кулаки
Кокетливые выверты эстетства.

Ты припади к земной груди крутой.
В подземном эхе – ритмы нашей жизни:
Идут составы с хлебом и рудой,
Силен и ровен, бьется пульс Отчизны.

НА СЛЯБИНГЕ

Поберегись! Металл на волю рвется,
В могучие объятия зажат.
И слябы, как расплющенные солнца,
От гнева раскаленного дрожат.

У Запада и мы перенимали
Камзолы, парики, духи, табак,
Но русский дух кипел в крутом металле –
 
И было так, и вечно будет так.

И потому особенной закваски
Железные ковриги мы печем:
Сработай щит – и недруг в лютой схватке
Не сможет прорубить его мечом;

Сработай меч – ему не знать износа,
Кружить, крушить, крошить за ратью рать…
Да не затем траву земля возносит,
Чтоб было чем оружье вытирать.

И столько раз вскипала кровью Лета
И прахом рассыпались города,
Что и в словах «Великая Победа»
Мы слышали «Великая Беда».,,

Красив металл, но не в предсмертном крике –
Для жизни создан солнечный металл
И видится: на влажные чапыги
Сойдя, рассветный луч затрепетал.

* * *

Он работал из последних сил,
Как спасенья ждал вечерней смены,
Зло молчал и люто материл
И начальство, и свои мартены.

И когда уже, казалось, в нем
Каждый нерв до черноты был выжжен,
Предложил напарник: Слышь, махнем
Отпусками? Мне б к зиме поближе...»
.
Что и как – всего не передать,
Только вскоре в кресле самолета
Он летел в тепло и благодать
От своей наскучившей работы.

А потом на ласковых песках,
Белотел, как сталь бела в кипеньи,
Отдыхал. И капли на висках –
От жары, от пива и от лени...

«А у нас пожарче нынче там», –
Вдруг с тоской подумал. А к субботе
Он замучил санаторных дам
Разговором вечным о работе.

ИНТЕРВЬЮ У ДОМЕННОЙ ПЕЧИ

«Фу ты, ну ты, лапти гнуты,
Снова гости у печей...»
– Слышь, приятель, ни минуты
Нет для пламенных печей

И для кадра заказного
Здесь не сыщешь никого,
Впрочем, во-он, в спецовке новой,
Попытай-ка у него.

Попытал? Опять осечка?
Помянул зачем-то мать?
Молодой еще, от печки
 Только начал танцевать.

Ты зайди к нам после смены.
Как чистилище пройдет,
Так и станет непременно
Очень вежливым народ.

Хороша у нас водица!
Смоет пот, и пыль, и гарь
И отбелит, будто лица,
Производственный словарь.

И тогда в заглавной роли
Колесом расправим грудь.
А пока... Ушел бы, что ли?
Тоже тянет помянуть.

ПРОГУЛКА НА МОТОРКЕ

Железо в руки нам дано,
А силы – хоть куда:
Мы килем режем полотно
Осеннего пруда.

И будто бы в развал волны
Всплывают купола,
И под водою, чуть слышны,
Гудят колокола.

Вперед, мотор, сомнений нет,
Сомненья – ерунда!
...Как шрам, блестит широкий след
На кожице пруда.

СЕНТЯБРЬ

По стеблю огрубелому травы,
По тополиному сухому блеску
Я догадаюсь, отчего правы
Те, кто о жизни судит по-житейски.

Еще луна в три четверти цветет
И коротки ночные перебивы,
Но строго обозначен вечный ход:
Мы будем жить – живем – мы были живы.

Зима и лето, осень и весна,
Движенье в нас, движение в природе...
А может быть, любая новизна –
Наклон Земли на резком повороте?

Тогда и год, и пять, и сто пройдет –
Замкнется круг, и отзовется тело,
И тот, другой, кому настал черед,
Заметит, как былинка постарела.

ОКТЯБРЬ

Никакого волшебства:
Чисто изморось повеет,
Сквозь худые рукава
Локотки берез белеют.

И машина не спугнет –
Лишь шумнет, как вспенит воду,
И уйдет за поворот
На осеннюю свободу.

Чисто, блекло, хорошо,
Не крикливо и не гулко.
Я надвину капюшон
И пройду по переулку,

Посмотрю не торопясь,
Как темнеет влажный камень,
Уловлю живую связь
Между нами и вилками

Той капусты наливной,
Что несут в дырявых сетках
От палатки овощной
Расторопные соседки.

И невольно сбавлю шаг,
Вдруг заметив, как сорока
Уток ломаный косяк
Провожает грустным оком...

ДЕРЕВЕНСКАЯ БЫЛЬ

За то, что стал упрям и глуп,
Его прозвали: старый дуб.

А возле дома старика
Дуб упирался в облака.

Вот, чтоб насмешников отбрить,
Решил старик его срубить.

Два дня рубил. На третий день
Его прозвали: старый пень.

ПРО КАРТОШКУ

Не лежу на боку,
Не курю махорку –
Я картошку пеку
В газовой духовке.

Ах, как запах легок.
Никуда не деться:
Занялся костерок
Где-то возле сердца.

Ах, как запах знаком!
От костров начальных
Потянуло дымком,
Детством и печалью...

Но сказала жена:
– Ишь, развел дымище!
Предложила она:
– Хочешь, я почищу?

А потом отварю
Для пюре, – сказала.
– Не хочу, – говорю.
– Ну, пожарим с салом.

Говорили мы с ней,
Многого касались.
От картошки моей
Угольки остались.

ПИСЬМО

Сегодня первый снег. Не в этом ли причина,
Что решился вам сказать начистоту?
Пусть непростое то, о чем давно молчим мы,
Пред вами, предо мной предстанет на свету.

Опять пришел ноябрь. Три года мы знакомы,
И лучше этих лет припомнить не берусь,
Как абитуриент запомнил аксиомы,
Так я их день за днем запомнил наизусть.

И в этих разных днях одно без изменения –
Мы с вами до сих пор не перешли на «ты».
Казалось, упростить пора бы отношенья,
Но выиграем ли мы от этой простоты?

Пока еще на «вы» – нам дороги печали,
Неясности легки и плавен разговор.
Все в нас обострено: мы чутко замечаем,
В чем истина жива, в чем – суета и вздор.

Продлим же эти дни, черты не преступая,
Свободы не дадим взволнованным рукам.
Я только вами жив, пока вы вот такая:
И сердцу горячо, и холодно вискам.

Вдруг это не любовь, а так... расположенье.
И в жизни нас ведет непрочной пряжи нить,
И незачем пытать ее на растяженье,
Чтоб с горечью потом обрывки не хранить.

* * *

И когда до последнего вздоха
Будет выпита жизнь:
«Ну и как, хорошо или плохо?» –
Я услышу. Скажу: отвяжись.

И кукушка когда заводная
Захлебнется последним «ку-ку»,
«Ну и сколько?» – услышу. Не знаю,
Я теперь и считать не могу.

И когда дорогого лекарства
Запоздалую цену пойму,
Я услышу: «В какое же царство?» –
И отвечу: в кромешную тьму.

Засвистит, захохочет, завоет,
И подхватит, и вниз понесет,
И одно только слово живое,
И твое только слово спасет.

Значит, вот как устроено в свете,
И устроено так неспроста:
За родителей каются дети,
А хлопочет за нас чистота.

Оглянусь на далекие дали,
К голубому приникну лучу:
Среди брани, гульбы и печали
Я прощенье твое различу.

ПОДРУЖКА

Все ей петь бы да плясать бы!
А в глазах – такая скука...
Третий раз играет свадьбу
Не она – ее подруга.

Ворох денег возле пары –
Молодому счастью в помощь.
Разговоры и гитара
Тише, глуше. Скоро полночь.

Не пора ли собираться –
Свет включать в пустой квартире,
Разбирать постель – в двенадцать,
Засыпать – в четыре.

* * *

Не попросит любви иль жалости,
Отворив, не воротит вспять.
Проходи в ее душу, пожалуйста,
Даже обувь не нужно снимать.

Все устроено очень просто,
Не сложней типовых квартир:
Книги, звезды, собака, простыни,
А вон там, извините, сортир.

Что? Конечно, она понмает…
Дело к ночи, постель для гостей.
Лучше лечь тебе к этому краю,
Здесь от сердца будет теплей.

Здесь от сердца будет теплей.
У тебя ни рубля, ни жалости
Не возьмут за тепло и сыть.
Звезды вспыхивают от малости –
От любви и от детской шалости, –
Да попробуй их погасить!

Не получится, зря стараешься.
Но, добро испив, как вино,
Ты над нею же насмехаешься,
Как у пьяных заведено.

* * *

Какая маета, и воздух пуст,
Давно отвеселились в нем пылинки.
Я в стороне, я придорожный куст –
Приди, мой друг, отпраздновать поминки.
Садись в ногах, мне так тебя видней.
Давай-давай, а мне уже не надо.
Ну, говори же, говори – о ней,
Что так грустить умела в листопады.

Ну говори же – все ль она тиха,
А взор глубок – затянет с головою?
Иль веселится – кто не без греха,
Когда травой затянется былое.

Поведай мне, какой на ней наряд –
Из перышек? Из легкой паутинки?
Скажи, как женщин стекленеет взгляд,
Когда она проходит без косынки.

А что теперь поет по вечерам?
О чем она молчит с приходом ночи?
Все так ли, друг мой верный, по утрам
Рассеянны ее с косинкой очи.

Смотри, как много знаешь про нее.
Меня-то вспоминаете? Немного...
Ну что ты закручинился, ей-Богу,
Я здесь – вы там, и каждому свое;

Я здесь, а вы почти, что в небесах,
И пусть вначале было многоточье,
Еще на ваших солнечных часах
Косая тень короче ноготочка.

Но я дождусь, и в этом соль и суть –
Земля врачует не любые раны, –
Ты спустишься ко мне. Не обессудь,
Тогда мы помолчим с тобой на равных.

Тогда узнаем, чьи дела плохи
И по кому заплакала подушка,
Тогда услышим мы, на чьи стихи
Поет одна безумная старушка.

Из цикла «ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ...»

* * *

Дина, льдинка, холодок,
Лето, полночь, бормотанье...
Не тебя ли на дознанье
Повели под локоток?

По отвару ли хвои
Проплыла лимонной долькой –
Не летят, поникли долу
Руки горькие твои.

Два подраненных зрачка
В горевом горят окладе.
Были б раны – соли хватит
У родных наверняка.

Есть один замшелый кут.
Там старуха в строгом платье
На стеклом скобленной лавке
Ждет, пока не упекут.

К ней бредут, как мы с тобой –
Перебитые, хромые,
Полузрячие, немые,
Перетертые судьбой.

Дайся ей поворожить –
На больные уголечки
Две морщинистых примочки
Поцелуев наложить.

Исцелит, нахмурит бровь
И откланяется сухо
Эта древняя старуха –
Быль по имени Любовь.

Дина, льдинка, холодок…
Геть, полуночные тайны!
Лето, полдень, лопотанье,
Дина, солнышко, дружок.

Лебединый фактор

Колдовали, кольцевали,
Выпускали из тенет,
Теорему затевали
На лебяжий перелет:

Чтобы с севера на запад,
А когда приспеет срок,
По инстинкту ли, на запах –
С юга строго на восток.

Как по этому маршруту
Все охотнички не спят,
Ружьецо наставив круто,
В небо чистое глядят.

Прилетай, душа-голуба,
Мы убем тебя незло,
Нам не кровь лебяжья люба –
Любо наше ремесло.

Мы работнички при деле,
Все заботушки о нем,
За науку, на идею
В родну матушку пальнем.

Где ты, птица-лебедица,
Перепутала пути?
Прилетай огня напиться –
И колечко вороти.

II. ОТРАЖЕНИЕ

* * *

И когда заиграют разливно куранты
И малиновый звон над страной поплывет,
Я начну созывать золотую команду
Чтобы вместе встречать народившийся год.

Что ни женщина в дом, то не сыщете краше,
Что ни гость на порог, то улыбку внесет.
Время вспять потечет, и бухгалтер Наташа
Не бухгалтером к нам, а Наташей войдет…

И мы снова как, как встарь, влюблены и любимы,
И друг другу простим все, что было не так.
Мы союз заключим на суровые зимы
И на долгие добрые наши лета.

А когда порастратим и дни, и таланты
И, как прежде, куранты разбудят эфир,
Мы увидим: свои золотые команды
Наши дети скликают на радостный пир.

РИСУНОК С НАТУРЫ

Анатолию Исакову

Твой первый карандаш, Караганда,
Еще прочертит линию к Парижу,
И ты вздохнешь о времени, когда
Могла бы рассмотреть его поближе.

В корявой биографии его
Периоды и вехи обозначишь,
Житейское являя волшебство
Все перекрасишь и переиначишь.

Поставишь легкий расписной забор,
Где раньше был штакетник худокольный,
И будет в музыкалках недобор
И не пробиться будет в изошколу.

И по головкам гладя пацанов,
На дни рождений с таинством безмерным
Ты будешь из промасленных штанов
Все акварельки доставать, наверно.

В прилежные затылочки дыша,
Ты примешься отыскивать приметы…
И проморгаешь все же малыша,
Из азбуки наборной не спеша
Слагающего странные примеры.

ПОГОВОРИМ

Об истине, о космосе, о Боге –
О чем угодно, лишь не о своем… –
Опять сидим, и курим, и глаголим
И друг от друга тихо устаем.

Когда случилось это превращенье,
Что слово стало с правдой не в родстве?
И наша речь, прислужница общенья,
В который раз горит на воровстве.

Она ворует доброе участье,
В крахмальный фартук прячет простоту
И кровные, живые, злые страсти
На звучную меняет пустоту.

И неужели нужен кто-то третий,
Кто ни на звук фальшивить не привык,
Чтоб начали опять мы с междометий
И выучили наново язык.

* * *

Мальчишка, баловень, каприза,
Скорей на сцену – твой черед,
Тебе избитую репризу
Старик сутулый отдает.

Ах, ты для сцены явно молод,
Не воска яркого свеча –
Ни встать, ни сесть, ни слово молвить,
Ни шутку брякнуть сгоряча.

Что за нелепая походка!
Смотри, попрут тебя взашей.
Тебе, как видится, в охотку
Гнилых отведать овощей.

А может, зря тебя ругаю?
Хоть никудышный ты актер,
Да кто заметит? С неких пор
Теперь и публика другая.

Кривляйся, парень, все едино.
Готов покляться сединой,
Что их устроит середина
Меж Господом и сатаной.

* * *

У меня никудышная память,
Я не помню вчерашнего дня.
Программисты с высокими лбами,
Как чумы, избегают меня.

Я в застолье плохой собеседник:
Анекдоты и мудрость веков,
И подробности жизни соседей,
И деяния дураков.

Поученья и речи маститых,
Злые жалобы тех, кто в строю, –
Протекают водой через сито –
Сквозь дырявую память мою.

Ах, как славно, добротно, степенно
Жизнь бывает в спираль завита.
Я бы тоже хотел – по ступеням,
Но шагну – под ногой пустота.

Только, может быть, счастье – не помнить?
Ничего не твердить наизусть?
…В чистом поле шалею от молний
И неправильно грома боюсь.

ОТРАЖЕНИЕ

Взяла себе за правило:
Безделье ли, дела –
То волосы подправила,
То брови подвела.

Ты зеркалу заведомо
Доверилась давно
А не солжет заветное?
А скажет ли оно.

Как ты умеешь хмуриться
И как темнеет взгляд,
Когда веселье с улицы
Вношу я невпопад.

Спроси, какой ты смотришься,
Когда молчим вдвоем,
Спроси, как нос твой морщится –
Досаду выдает.

Ах, прямодушно зеркало,
Да крив его портрет,
Как знать, какими мерками
Нас меряет сосед.

По дому и по городу,
По веку и судьбе.
Но отраженьем гордые,
Мы сами по себе.

ГРУППОВАЯ ФОТОГРАФИЯ

Памяти Александра Лисина

Знать, пришла пора итогов,
Не предупредив,
Птицу вещую фотограф
Спрятал в объектив.

Только он ее увидел:
Взмах в два крыла…
Он увидел, да не выдал,
Как она плыла.

Ворот просится враспашку,
Ну а губы – в крик,
Давит пуговка рубашки
Строго под кадык.

Тень крыла легла на двери.
Грустно деловит,
Он себе уже отмерил –
С краешку стоит.

Потому глаза круглятся,
Взгляду нет конца…
Видишь – не хватило глянца
Для его лица.

* * *

За дымом сигарет,
За спорами о жизни
Мы живы или нет
Для завтрашней Отчизны?

Кудрява наша речь –
Хватает в ней витийства.
А косточками лечь
Не хочешь ли в статистах?

Но вылепили нас
Мильоном одиночек.
Придет герой на час
За час до полуночи,

А мы не знаем роль,
Мы реплики забыли.
И полчаса герой
Проплачет от бессилья,

А двадцать пять минут
Проспорим в уголочке,
Кому из нас чихнуть,
Кому взмахнуть платочком…

И некому понять
Несыгранную драму,
И свет, устав сиять,
Вползет обратно в рампу.

ПЛАЧ ПО Н. А. НЕКРАСОВУ

Да пребудет Орфей златогласый!
Мне милы и Хайям, и Расин.
Но России нужнее Некрасов –
Совестливый Отечества сын.

Исшутились до колик, до точки,
Насмеяли морщины у глаз.
Где ты, хмурый поэт-одиночка?
Вызволяй из веселости нас.

Он придет и смущенно застынет:
Что за племя блаженных людей?
Просмеяли такие святыни,
Расхихикали столько идей!

Вор на воре вором погоняет;
А когда все растащат до дна,
На работника воры пеняют,
Что у нас в закромах ни рожна.

Работяга прибавит в работе –
И опять зажирует ворье,
И зачахнет опять в несвободе
Неподкупное имя твое…

* * *

Как вышло, так и вышли.
Но кто это тишком
К лохматым нашим мыслям
Крадется с гребешком?

Да он, цирюльник ловкий,
Освоил с давних пор
Военную «нулевку»
Чиновничий пробор.

Радетели ранжира
С расческами в руках
Считают, что от жира
Витают в облаках…

Для сытых есть перины.
Им навевают сон
И запах бриолина,
И ножниц перезвон.

А наше дело злое –
Метаться и кричать,
И плакать под луною,
И головой качать.

* * *

Помоги мне собраться в дорогу, жена.
Отрывает мужицкое дело
От наваристых щей и от сладкого сна,
Гонит в путь, чтобы кровь не густела.

Заставляет оно улетать, пропадать,
Перепутывать адрес обратный
И к подушке
                небритой щекой припадать,
И со счета сбиваться утратам.

И за то, что скитались всю жизнь не за страх –
За мужскую за высшую совесть,
Может, впишет эпоха – вчерне, второпях –
Наши судьбы в правдивую повесть.

Время скажет, кому и какая цена,
С наших правнуков спросится строго.
Помоги мне собраться в дорогу, жена, –
Это общая наша дорога.

* * *

Так в чем же мира красота,
Как не в великом равновесьи,
Когда с единого листа
Ему во всем поется песня?

Но не покой – покоя нет! –
Уравновесила природа
Неколебимость небосвода
Вращеньем бешеным планет.

Якшин Н. В. В поисках равновесия. М, «Молодая гвардия». 1991.