Петр по прозвищу Медведь

Только рассвело, а Анастасия уже на ногах. Да и как иначе? Супруга надо накормить да в дорогу собрать. Муж то у нее несерьезный, озорной, будто ребенок. Даром, что государев конюх.
- Петруша, Петруш, вставай, - тормошит его Анастасия. – Пора уже!
Недовольный Петр встает, не спеша одевается.
- Петруш, не мешкай, а то опоздаешь! И так Федор Петрович на тебя сердит, говорит, что нет в тебе усердия к службе, один ветер в голове…
- Да ну его. Начальство всегда недовольно, - басит Петр.
- Тебе всё – «ну» да «ладно»! А я уже набегалась, аж ноги болят, - жалуется жена.
Петр, усмехнувшись, подхватывает ее на руки и несет в горницу, сажает на лавку.
Анастасия вздыхает:
- Ну что ты, Петруш, чуть не раздавил! Силища то какая! Ручищи, как у медведя!
Помолившись, сели за стол. Анастасия хлопочет, чтобы мужа получше накормить перед дальней дорогой. Там-то кто о нем позаботится?!
Глядя, как Петр ест, она прыснула в рукав.
- Ох, Петруш, что по хозяйству сделать, – тебя не допросишься, зато за столом ты – знатный работник!
Простившись с женой, Петр поспешил на государев двор.
А Анастасия вздыхает:
- У батюшки не благословился, как бы чего в дороге не приключилось. Надо помолиться за него.
Но пошла не в свою приходскую церковь, а в Кремль, в Успенский собор. День то сегодня какой! – царь Михаил Федорович на богомолье к Живоначальной Троице отправляется.
Только вышла Анастасия на улицу, а навстречу ей стрелецкий отряд. Не на потеху собрались стрельцы. Но солнце сверкает оружие, лица серьезные. За ними по деревянной мостовой прогромыхала пушка.
В толпе зевак кто-то знающий промолвил:
- Пошли служивые Троицкую дорогу очистить от лихих людей, порядок навести, чтобы государю не было препятствий.
За стрельцами потянулись телеги, а в них дворовые стряпчие, подключники, ситники, истопники, сторожа.
Тот же знающий человек шепчет:
- Это всё – царевы служители. Будут шатры ставить и готовить всякие обиходы.
А народу на улице всё прибывает. Всем хочется посмотреть на редкое зрелище.
Смотрит Анастасия, что из-за многолюдства в Кремль не попасть, и поспешила в церковь, в которую до замужества ходила.
Поправила платок, на левую руку надела четки, истово перекрестилась и вошла в храм.

Не заметила Анастасия, как служба прошла. Храм опустел, только церковные служки порядок наводят.
- Что ж ты, милая, сидишь тут на лавке? – обратился к Анастасии один из них. – Вот уже в Кремле в колокола ударили, знать, государь благословился у патриарха, сейчас пойдет к Троице.
Вышла Анастасия на улицу. А там народу московского бесчисленное множество. Стоит по обе стороны пути. Тут и богатые, и бедные, и юноши, и девицы, и старцы с младенцами, и монахи с монахинями. А с ними и купцы иноземные: турки и армяне, и немцы, и литовцы. Сорванцы-мальчишки позалазили на заборы, чтобы получше разглядеть государя.
Проехали несколько стрелецких начальников, и в нарде пронеслось: «Идут, идут!»
И, действительно, ведут двух любимых царевых коней, а за ними, громыхая по бревенчатой мостовой, одна за другой потянулись крытые телеги с царским обиходом. Да все обиты красной кожей или сукном, украшены золотыми кружевами и изображением короны. Рядом с ними сторожа да царские скороходы.
А в народе только слышно:
- Это «образная» телега. В ней иконы везут. А это – «постельный возок». Там государева путная постель. В другом таком же возке – постель царицы. А то – «мовная» телега с предметами царской бани. А это – «портомойная» с государевым бельем.
Прогромыхала пустая тележка.
- А эта зачем? – послышалось чье-то недоуменное.
- О, это особая телега, - «поборная», для подарков, что государю будут подносить по дороге.
А подле возков идут дворцовые служащие: портные, шапошники, сапожники, кружевники, чистильщики царской одежды. Тут и костоправ, и часовых дел мастер, и певчие.
Сидящие на заборе мальчишки закричали:
- Государева! Государева карета показалась!
Царской карете предшествовали 62 превосходных коня в золотой и серебряной сбруе. Народ повалился на землю, поклонился государю.
В царскую карету впряжено 12 лошадей, каждую из которых ведут под уздцы два конюха. Государь из кареты кланяется народу. А облачен он в золотые и серебряные одежды, и золотой венец на голове его весь усыпан жемчугом и драгоценными каменьями. А за каретой и вокруг нее всё князья и воеводы, благородные бояре и вельможи идут. Все в драгоценных одеждах, и у каждого на шее золотые цепи.
Анастасия, увидев такую несказанную красоту и богатство царское, позабыла о своих домашних недостатках и заботах, смотрела и радовалась, как дитя.
За царской проехала запасная карета, вся в золоте и хрустале. Государевы кареты сопровождают оруженосцы, длинные ряды копейщиков и секироносцы. А последними прошли отряды стрельцов.
Анастасия расстроилась – из-за тесноты и давки не разглядела она своего Петруши в царской свите.

Недели через две государь уже назад к Москве шествует. Да не торопится. В дороге развлекается представлениями скоморохов или охотой.
Под селом Пушкином охота не заладилась. Царь недоволен, его любимый конь захромал. Старший государев конюх Федор Петрович ходит чернее тучи, страшится монаршего гнева.
От царского шатра бежит дьяк, выкликает: «Не найдется ли храбреца, потешить царя, с медведем побороться?! Такого смельчака государь щедро одарит!»
- Федор Петрович, дозвольте мне, - просит Петр. – Хочется испытать, не даром-ли ребята меня Медведем зовут?
Федор Петрович только рукой махнул:
- Валей, непутевая головушка!
А сам и рад, думает, может, государь сменит гнев на милость?
Известили царя, что нашелся смельчак. Подле шатра расстелили ковер, поставили стул. Государь Михаил Федорович на стул сел, а вельможи рядом стали. Привели медведя, здорового, матерого. Стянули морду ремнем, чтобы не загрыз борца. Приступил к нему Петр, а медведь драться не хочет, лезет руки обнюхивать – не пахнут-ли медом? Петр и так и эдак хочет косолапого расшевелить, а тот всё лечь порывается. Видно, только-что покормили, вот его на боковую и тянет.
Петру кричат:
- Ткни ему дегтем в нос! Он и разозлится!
Да кинули Петру грязную тряпку. Петруха сунул медведю в морду вонючую тряпицу. Косолапый взревел и кинулся на обидчика. Сжал Петра лапищами, аж кости затрещали! Петруша крякнул: «Ах, вот они какие – медвежьи-то лапы!» Да сам косолапого сдавил, что есть мочи. Тот закряхтел, видно, не зря Петра Медведем величают. И пошла у них потеха. Не на шутку сошлись. Долго боролись, но никто не может верха взять. То медведь наседает на Петра, то Петруша теснит косолапого.
Государь раскраснелся, кричит в азарте. Наконец натешился и рукой махнул: «Хватит, мол».
Кинулись служители и насилу растащили борцов. Оба еле держатся на ногах, качаются, а всё со злобой друг на друга поглядывают, порываются снова сойтись.
- Да уймись ты, уймись! – шепчет Петру Федор Петрович. – И так всё платье на тебе изорвано, сам – чуть жив! Кланяйся государю, да пойдем!
Поклонился Петруша царю, но не забыл и медведю поклониться:
- Прости, - говорит, - Потапыч!
У него злоба от сердца сразу и отлегла.
А ребята подхватили его и понесли в палатку к костоправу.

Ждет Анастасия Петра, беспокоится. Да недаром волнуется – предчувствует беду.
Рано утром раздался стук в ворота. Кинулась Анастасия отворять. Да так и ахнула. Привезли Петра на телеге, бледного, печального. Подхватили его мужики под руки и в дом завели, на постель положили.
Анастасия, как услышала, что произошло, расплакалась, причитает:
- Ах, ты, Петя-сорви головушка!

А Петруха недели через две стал вставать, выходить на солнышко. Через месяц и вовсе отошел, даже, вроде, еще крепче стал.
Анастасия сбегала к знакомому дьяку, чтоб челобитную выправил. Тот, со слов Анастасии, написал:
«В нынешнем, государь, году сентября 29-го, идучи от Живоначальныя Троицы из Сергиева монастыря, тешил я, холоп твой, тебя, государя, под селом Пушкином, и медведь меня, холопа твоего, ломал и драл и изодрал на мне платьишко и меня не изувечил на смерть. Милостивый государь, царь Михаил Федорович всея Руси, пожалуй меня, твоего бедного и беспомочного холопа. Вели, государь, мне выдать о своей государской милости на платьишко, смилуйся, пожалуй».
А Петр подписал своим корявым почерком: «Холоп твой, конюх Петрушка Федотьев руки приложил».
Государь смилостивился и велел дать ему сукна доброго.
Анастасия пошили Петру обновку. В ней он стал лучше прежнего. Да, на радость жене, посерьезнел и оставил шалости. И с тех пор, даже в шутку, никому не позволял называть себя «Медведем».

(Рассказ написан на основании описаний царских выездов начала XVII века, а так же по сохранившейся челобитной Петра Федотьева.)