И бегали дети

на тело падали лица,
мне на встречу улыбались дома,
будто сияли злобными жёлтыми окнами,
говорили привет
и дышали подъездными соплами,
дымом от сигарет, запахом пива,
трелью синиц на деревьях,
щетинистым ветром. 
я задирал голову кверху,
на крыши запретные,
под замком,
старые и ветхозаветные,

где в детстве под солнцем лежал,
съедая небо приторным взглядом,
обнимал всех родных юным каскадом,
делился с прохожими шоколадом
и думалось, что впереди мириады
милых снов, поцелуев,
и друг не понурый, бросая мяч,
ещё не ведает, что значит
попасть под структуру,

и пускай на куртке тысячи дыр,
будто горели кометы,
и по дворам каждый бродячий пёс,
как поводырь и каждый ребёнок
скребёт на коленке волдырь,
и валится в землю пьяный калдырь,
это не кандалы, а просторы,
и мы не вандалы, а всё же
пытаемся строить. архитекторы,
у которых протекают все сроки
водой по домашним кранам
на мыльные лапы,
и за окном мелкими каплями
падали знаки, чуть подальше пройти -
вздымались соками злаки,

и бегали дети, как рыцари в латах,
пускай даже штаны все в заплатах,
и мы не на тратах,
это наш кратер и вакуум,
друг друга лечили, как знахари,
плюясь кровью раковин
после драк в пивных вязкой патокой,
кривых облучков, крыли матами,
срывая смело туманы оков,
осколки былого заперев на засов.
слышно, как внутри затихает
толпа голодающих сов.

и ненавижу томатный сок,
с малых полный дырявых карманов
и таких же носок,
забираясь, как в шаттл
в тёплую ванну, читая
про Каренину Анну,
чай из корений
и запретное танго,
мир без падений,
как камин без огарков,
и помни всегда,
что нас ещё не останки.