Анна Ахматова - Поэма без героя

Анна Ахматова
Поэма без героя

Перевод на болгарский язык:
Марии Шандурковой

ПОЕМА БЕЗ ГЕРОЙ

Част I

Тринайста година
(1913)

Di rider finirai
Pria dell' aurora.
Don Giovanni *

„А в мене още, като песен броди
оная сетна зима пред война.“
"Бялата Стая"

(Гласът със тишина велика спорил... (1917)
Гласът, със тишина велика спорил,
над тишина победа отстоя.
А в мене още, като песен броди
оная сетна зима пред война.

По-бели сводовете в храма Смолни,
по-тайнствен и от пищен Летен парк.
А ний не знаехме, че много скоро
със мъка ще поглеждаме назад.

_________________________________
* Ще престанеш да се смееш
преди да настъпи зора.
Дон Жуан (ит.)


ВСТЪПЛЕНИЕ

От четирстата година 
като от кула отправям взор.
И се прощавам с ония, 
с които отдавна простих се,
и сякаш с пръсти се кръстих,
и заставам под тъмния свод.

1941, август
Ленинград
(въздушна тревога)


ПОСВЕЩЕНИЕ

И тъй като не стига ми хартия
в черновките ти пиша аз сега.
И ето, чужда дума се явява
като снежинка в моята ръка,
без упрек, доверчиво се стопява.
Ресниците на Антиной се вдигат
и там яви се зеленеещ дим,
повея вятър роден и любим...
Морето ли? -  Не, -- само са могили
потънали във хвойново море
по-близък... „Марша траурен“* зове...
Шопен
               
26 декабря 1940 года.
_______________________
* Траурен марш (фр)

               I

"In my hot youth --
when George the Third was King..."
Byron. *
____________________
* „В моята гореща младост --
когато Джорж Трети беше крал...“
Байрон (англ.).
               

Запалих заветните свещи
и няма с мен кой да посреща
четирсет и първа мълчи,
но Божата сила със нас е,
и пламък потъна в кристала,
и виното люто горчи...

Този плисък зловещ от думи,
възкресяващ всичко безумно,
а часовник не бий от смут...
Няма мярка мойта тревога,
в мрак на прага стоя да мога
да опазя последен уют.

И дочувам аз звън нестихващ,
и усещам студът пронизващ.
Студенея, мръзна, горя    
и си спомням сякаш тогава,
търся нещо в стара забрава
и на глас аз тихо мълвя:

съгрешихте: на Венеция дожите
са до нас. Но маските сложени,
венците и жезли, и плащове
вий трябва сега да оставите.
Аз мислих за вас и за славата
новогодишни пажове.

Този Фауст е, друг Дон Жуан е...
Някой друг нарамил тимпана 
се мъкне козел кривокрак. 
И за тях стени се разкриха,
отдалеч сирени завиха
сякаш купол гръмна над нас.

Ясно е: не за мен, не за други?!
Не за тях тук приготвят услуги,
нито искат да им простят.
Кашля сухо сам уродливи.
Аз надявам се дух нечистиви
не оставихте тука при нас.

Аз забравих ваште уроци,
словоблудци и лъжепророци, 
незабравена аз съм за вас.
Както в минало бъдеще зрее,
тъй във бъдеще минало тлее
страшен празник на мъртви листа.

Но... от маските аз се страхувам.
Мене винаги все ми се струва,
в мрака някой стои  спотаен,
между тях без лице и без име
се натрапил. Събрание има
в новогодишен тържествен ден.

Полунощната Хофманиада
по света аз не ще разгласявам,
бих помолила други... Поспри,
ти навярно не си в този списък
с капуцини, палячовци низки -
украсени с раета, с ресни,

грубовато рисувани, пъстро --
ти - на Маврийския дъб връстника,         
събеседник вековен с луна.
Теб не ще те излъжат с измами,
ти написваш железни закони, -
Хамураби, Ликурги, Солони
да се учат от тебе сега.

Съществото с характер е странен,
той не чака подагра и слава
да го сложат набързо в кресло,
в юбилейните пищни столове,
а разцъфва по стройни стволОве
за пустини да е тържество.

Ни в едното, ни в друго, ни в трето
е виновен. На него, Поета,
не прилича изобщо грехът.    
Да играй пред Ковчег на Завета,
да загине... за нещо! най-светло 
ще разказва за него стихът.

* * *
Вик: "Героят на авансцена!"
Спокойно, дългуч непременно
ще дойде на смяна сега...
Но защо вий се скривате всички
сякаш всеки намерил женичка,
мен оставяте тук сама

в тази рамка от мрак да гледам,
откъдето наднича последна
неоплаканата съдба.
Всичко туй не за миг се натрупва.
Фраза сякаш от музика друга
и неясни слова дочух.

После... стъпки по стълбата плоска,
газ избухнал и, без посока:
"Аз на смърт съм готов" - ясен звук.

               II

"По-сладострастна, по-телесна,
от живите, в сянка блестиш."
                Баратински

И сатенена дрешка се свлече...
Не сърди ми се ти, гълъбице,
аз не теб, наказвам се аз.      
Погледни зад белия вятър,
там арапчета от театър
пак забъркват пореден фарс.   

Как звънливо шейната се носи
и влече се покривката козя.
Покрай сенки! Един е той.
На стената тънкият профил --
Гавриил, или Мефистофел,   
красавице, рицарят твой?

От портрета към мен се спусна
и остана рамката пуста
на стената да чака теб -
ще танцуваш ти без партньора.
Аз приемам моята роля   
да съм хор с античен напев...

*

Ти в Русия отникъде идваш,
русокосо, ти чудо, красиво,
Коломбина на десет лета!
Що поглеждаш смутено и зорко? --
Петербургска си кукла, актьорка,
моят двойник, от много, една.

О, към титлата нека прибавя   
и това. На поети другарка!
Аз - на тебе наследница бях. 
И под чудния такт музикален,
с ленинградския вятър витален
танц придворен на кости видях.


* * *

Разтопяват се брачните свещи,
под воала целунати плещи,
Храм гърми: "Гълъбица, лети!.."
Теменуги априлски от Парма
и в Малтийска Капела ний двама
са отрова във твойте гърди.

Пъстър дом в комедийни фургони
и амури с незавидната роля
да опазят Венерин олтар.   
Ти редеше спалня беседка.
А девойката селска-съседка --
не познава забава с другар.

И под свещниците златисти
на стената светците пречисти --
сякаш крадено беше добро.
Цяла в цвят - "Пролетта" в Ботичели,
ти другари приема в постели,
а се мъчеше чакащ Перо.

А мъжа ти не съм аз видяла,
аз, в стъклото проникваща хала,
от часовник на крепост зов.
Няма меч във дома, ти не бой се,
покажи се насреща ми свойски, -
хороскопът ти е готов.

               III

"Падат Брянските, растат Манташеви.
няма веч юноши, няма ги нашите."
                Велемир Хлебников

Беше празник с огньовете светли.
От мостовете падат карети
и заплува траурен град
по незнайно чие назначение,
по Нева, и в обратно течение, --
по-далеч от очакван гроб.
В парка Летен пя въртележка,
месец сребърен хладно поглежда,
неподвижен,  века от сребро.

Във безмълвие мразовито
предвоенно,  без срам, страховито,
се разнасяше таен ек.
Но тогава се чуваше глухо
и едва ли накои чуха,
бе потънал в Невския сняг.


* * *

Кой в нощта под прозорците крачи
и кого тъй безмилостно сочи
там от ъгъл фенерът слаб --
той видял е как стройната маска,
по обратния "Път от Дамаск" тя
се връща във къщата пак.

Ето, стълбата с дъх на парфюми
и хусарският стих с много думи,
и с безсмислена смърт на гърди
ще звъни, ако смелост ти стига,
той при теб, Травиата, пристига,
за поклон е дошъл. Погледни.

Не в блатата Мазурски проклети.
Не на сини високи Карпати...
Той на прага ти...
Отстрани..,
Нека Бог те прости!

* * *

Туй съм аз - съвестта твоя стара --
аз разкрих повестта изгоряла
на ръба на  прозореца
в дом на покойника
я положих, тихо си тръгнах сама.

* * *

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Всичко в ред е; има поема
както винаги, тя  мълчи.
Ето, в миг, пак същата тема
със юмруче в стъклото бръмчи?
И на този зов отдалеко
отзовава се страшен ек 
крясък, вик и стонове клети...
Сякаш виждам на кръст ръце.
               
26 декември 1940 г.
Ленинград.
Фонтанен Дом
(Нощ)

Част II-ра

РЕШКА
(Intermezzo)

На В.Г.Гаршин

"Вода от Лета пия...
А докторът ми забрани униние"
               Пушкин

Редакторът ми - недоволен,
кълнеше се, зает бил, болен,
потули своя телефон...
Как тъй може! в едно три теми!
Не разбираш в последно време,
кой бил влюбен и във кого.

Аз смутих се за миг. Но скоро
закапаха слова отгоре,
в кутия музикална глъч.
И над всичко флакон препълнен,
с език ясен, зелено бълва
неизвестна за мене злъч.

Но, сънят ми показа, това е,
че либрето аз пиша за някой,
не изчезва музика, не.
Вещ е също сънят и е важен!
Утешител завинаги нежен.
("Нежен утешител") от стихотворение на Джон Кийтс "Ода за съня")
Елсинорски балкон с парапет.

Аз самата не бях доволна,
от палячовщините злобни
отдалече дочувах плач.
И надявах се, че ще мине,
ще се пръснат парцалите димни
във потайния горски мрак.

Не премахват се вехтите шарки!
Калиостро магьосник бе стари,
зарад моя поглед на стръв.
И летящите мишки прелитат,   
и зверчета по покрива тичат,
а пък циганка ближе кръв.

Карнавал полунощен римски
не мирише, -- напев Херувимски
отвисоко в прозорци звънти.
Никой няма да ми почука,
огледало самО се сънува,
тишина тишината следи.

Но за мене бе тази тема
като стъпканата хризантема
по пътя към гробищен парк.               
Между помня и спомням са други 
разстояния, както от Луга
до страна на куклен парад.

Дух нечист се опита да рови...
Че да случи може отново
да докаже моя вина. 
Аз -- най-тиха,  най-обичайна,
 -- "Спътницата", "Бялата стая" --
как? Да се оневиня!?

Зная аз: ще винят в плагиатство...
Та нима туй над мене ще властва?..
Тази правда в последен час...
Аз съгласна съм с неуспеха
и не крия, че съм смутена,
затворена в противогаз.      

* * * *

Стогодишната чародейка
изведнъж се събуди, изглежда
веселба й се иска. Как не.
Дантелена кърпичка вдига,
тъжно примигва над книга
и с рамо брюловско влече.

Изпивах я по капка цяла, 
от бесовска жажда владяна,
да се спася, не знаех как,
на бясната да дам разплата.
Заплашвах я с звездна палата
и гоних я в роден чардак,

на елите Манфредови в мрака,
на брега, где Шели мъртъв чака,
полегнал и гледа в небе
чучулигите всички в всемира
на парчета как режат ефира,
а Гьорг със факел в ръце,

но повтаряше твърдо, само:
"Не съм аз английската дама
и Клара Газюл аз не съм,
нищо няма у мен родословно,
освен слънчево и баснословно.
Мене Юли доведе ме сам".

На твойта двусмислена слава,
в канавка години лежала,
аз не съм й нужна сега;
още с тебе ний ще гуляем
и със царски целувки накрая
твойта зла нощ ще наградя.

1941. Януари.(3-5-и ден)
Ленинград.
Фонтанен Дом.
Переписано в Ташкент
19 януари 1942 (нощта по време
на леко земетресение).

ЕПИЛОГ

               На Града и Другаря

Тъй под покрив на Дом Фонтанен,
гдето вечер витае омая,
с връзка ключове и с фенер, -
аз надвиквах далечното ехо,
неуместно тревожно се смеех
на дълбокия сън край мен, -

где свидетел в света на всичко,
и при залез, и изгрев наднича
в мойта стая старият клен,
и, предвидил нашта раздяла,
суха черна ръка протяга,
сякаш помощ да ми даде.
..............
А земята горя под нозете
и такава звезда следеше   
моя неизоставен дом,
и очакваше звук условен... 
Нейде там - от Тобурк тревожен,
нейде тук - зад ъгъла - стон.
Ти мой страшен и мой последен,
светъл слушател в свят химерен:
упование, прошка, оброк.
Ти пред мене гориш като пламък,
ти над мене стоиш като знаме,
и целуваш ме, сякаш с любов.
Постави си ръката на мене.
Нека спира сегашното време
в отрадени за теб часове.
Ний нещастни пак ще сме тука,
кукувица не ще закука   
в изгорелите лесове.
Не заставай до гроба  без сила,
като гранита
пребледнял и мъртвешки тих.
Раздялата наша е мнима,      
аз със теб съм неотделима
сянка съм по твойте стени,
моят образ в каналите плува, 
Ермитаж мои стъпки дочува,
те звънят и по гълъбов мост,
и по старото Волково ПОле,
гдето мога да плача на воля
над гробовете нови, пред кръст.
Аз помислих, ще ме преследваш,
а ти, да умреш се пресели
в блясък воден на кули там.
Не дочака пратеник нежен,
а над тебе твойте безбрежни
бели нощи танцуват в транс.
А пък весела дума - няма 
да се чуе от нейде желана,
всички гледат през чуждо стъкло -
кой в Ташкент е, а друг пък във Ню-Йорк,
на изгнание въздухът горък
като вино отровно и зло.
Как вий гледали бихте на мене,
че на риба летяща в корема,
застрашена, аз оцелях 
и над Ладога, над гората,
като тая, с беса в душата,
сякаш призрак над Брокен летях.
А зад мен тайна просветва
и наричайки себе си - Седма
се  развихри в нечуван пир
претвори се в нотна тетрадка
знаменитата Ленинградка
се завръщаше в роден ефир.

Превод: Мария Шандуркова, януари-февруари 2017 г.
 

Поэма без героя

Часть I

Тринадцатый год
(1913)

Di rider finirai
Pria dell' aurora.
Don Giovanni *

"Во мне еще как песня или горе
Последняя зима перед войной"
" Белая Стая "

(Тот голос, с тишиной великой споря... (1917)
Тот голос, с тишиной великой споря,
Победу одержал над тишиной.
Во мне еще, как песня или горе,
Последняя зима перед войной.

Белее сводов Смольного собора,
Таинственней, чем пышный Летний сад,
Она была. Не знали мы, что скоро
В тоске предельной поглядим назад. 

_________________________________
* Смеяться перестанешь
Раньше, чем наступит заря.
Дон Жуан (ит.).

ВСТУПЛЕНИЕ

Из года сорокового,   
Как с башни на все гляжу.   
Как будто прощаюсь снова   
С тем, с чем давно простилась,   
Как будто перекрестилась   
И под темные своды схожу. 

1941, август
Ленинград
(воздушная тревога)

ПОСВЯЩЕНИЕ

А так как мне бумаги не хватило 
Я на твоем пишу черновике.         
И вот чужое слово проступает       
И, как снежинка на моей руке,      
Доверчиво и без упрека тает.         
И темные ресницы Антиноя            
Вдруг поднялись, и там - зеленый дым,   
И ветерком повеяло родным...             
Не море ли? -- Нет, это только хвоя   
Могильная и в накипаньи пен               
Все ближе, ближе ... "Marche funebre"...* 
Шопен               


26 декабря 1940 года.
_______________________
* Похоронный марш (фр.).


               I

"In my hot youth --
when George the Third was King..."
Byron. *
____________________
* В мою пылкую юность --               
Когда Георг Третий был королем...      
Байрон (англ.).               

Я зажгла заветные свечи          
И вдвоем с ко мне не пришедшим   
Сорок первый встречаю год,    
Но Господняя сила с нами,         
В хрустале утонуло пламя             
И вино, как отрава жжет...             

Это всплески жуткой беседы,   
Когда все воскресают бреды,   
А часы все еще не бьют...          
Нету меры моей тревоги,          
Я, как тень, стою на пороге         
Стерегу последний уют.               

И я слышу звонок протяжный,   
И я чувствую холод влажный.    
Холодею, стыну, горю               
И, как будто припомнив что-то,   
Обернувшись в пол оборота         
Тихим голосом говорю:               

Вы ошиблись: Венеция дожей      
Это рядом. Но маски в прихожей   
И плащи, и жезлы, и венцы          
Вам сегодня придется оставить.   
Вас я вздумала нынче прославить, 
Новогодние сорванцы.               

Этот Фаустом, тот Дон Жуаном... 
А какой-то еще с тимпаном            
Козлоногую приволок.               
И для них расступились стены,      
Вдалеке завыли сирены      
И, как купол, вспух потолок.

Ясно все: не ко мне, так к кому же?!
Не для них здесь готовился ужин
И не их собирались простить.
Хром последний, кашляет сухо.
Я надеюсь, нечистого духа
Вы не смели сюда ввести.

Я забыла ваши уроки,
Краснобаи и лжепророки,
Но меня не забыли вы.
Как в прошедшем грядущее зреет,
Так в грядущем прошлое тлеет
Страшный праздник мертвой листвы.

Только... ряженых ведь я боялась.
Мне всегда почему-то казалось,
Что какая-то лишняя тень
Среди них без лица и названья
Затесалась. Откроем собранье
В новогодний торжественный день.

Ту полночную Гофманиану
Разглашать я по свету не стану,
И других бы просила... Постой,
Ты как будто не значишься в списках,
В капуцинах, паяцах, лизисках -
Полосатой наряжен верстой,

Размалеванный пестро и грубо --
Ты -- ровесник Мамврийского дуба,
Вековой собеседник луны.
Не обманут притворные стоны:
Ты железные пишешь законы, -
Хамураби, Ликурги, Солоны
У тебя поучиться должны.

Существо это странного нрава,
Он не ждет, чтоб подагра и слава
Впопыхах усадили его
В юбилейные пышные кресла,
А несет по цветущему вереску,
По пустыням свое торжество.

И ни в чем не повинен,- ни в этом,
Ни в другом, и ни в третьем. Поэтам
Вообще не пристали грехи.
Проплясать пред Ковчегом Завета,
Или сгинуть... да что там! про это
Лучше их рассказали стихи.

* * *
Крик: "Героя на авансцену!"
Не волнуйтесь, дылде на смену
Непременно выйдет сейчас...
Чтож вы все убегаете вместе,
Словно каждый нашел по невесте,
Оставляя с глазу на глаз

Меня в сумраке с этой рамой,
Из которой глядит тот самый
До сих пор не оплаканный час.
Это все наплывает не сразу.
Как одну музыкальную фразу,
Слышу несколько сбивчивых слов.

После... лестницы плоской ступени,
Вспышка газа и в отдаленьи
Ясный голос: "Я к смерти готов".

                II

                Ты сладострастней, ты телесней
                Живых, блистательная тень.

                Баратынский

Распахнулась атласная шубка...
Не сердись на меня, голубка,
Не тебя, а себя казню.
Видишь, там, за вьюгой крупчатой,
Театральные арапчата
Затевают опять возню.

Как парадно звенят полозья
И волочится полость козья.
Мимо, тени! Он там один.
На стене его тонкий профиль --
Гавриил, или Мефистофель
Твой, красавица, паладин?

Ты сбежала ко мне с портрета,
И пустая рама до света
На стене тебя будет ждать -
Так пляши одна без партнера.
Я же роль античного хора
На себя согласна принять...

*

Ты в Россию пришла ниоткуда,
О, мое белокурое чудо,
Коломбина десятых годов!
Что глядишь ты так смутно и зорко? --
Петербургская кукла, актерка,
Ты, один из моих двойников.

К прочим титулам надо и этот
Приписать. О, подруга поэтов!
Я - наследница славы твоей.
Здесь под музыку дивного мэтра,
Ленинградского дикого ветра
Вижу танец придворных костей,


* * *

Оплывают венчальные свечи,
Под фатой поцелуйные плечи,
Храм гремит: "Голубица, гряди!.."
Горы пармских фиалок в апреле
И свиданье в Мальтийской Капелле,
Как отрава в твоей груди.

Дом пестрей комедьянтской фуры,
Облупившиеся амуры
Охраняют Венерин алтарь.
Спальню ты убрала, как беседку.
Деревенскую девку-соседку --
Не узнает веселый скобарь.

И подсвечники золотые,
И на стенах лазурных святые --
Полукрадено это добро.
Вся в цветах, как "Весна" Боттичелли,
Ты друзей принимала в постели,
И томился дежурный Пьеро.

Твоего я не видела мужа,
Я, к стеклу приникавшая стужа
Или бой крепостных часов.
Ты не бойся, дома не мечу,
Выходи ко мне смело навстречу, -
Гороскоп твой давно готов.


                III

                "Падают брянские, растут у Манташева.
                Нет уже юноши, нет уже нашего".

                Велимир Хлебников

Были святки кострами согреты.
И валились с мостов кареты,
И весь траурный город плыл
По неведомому назначенью
По Неве, иль против теченья, --
Только прочь от своих могил.

В Летнем тонко пела флюгарка
И серебряный месяц ярко
Над серебряным веком стыл.

И всегда в тишине морозной,
Предвоенной, блудной и грозной,
Потаенный носился гул.
Но тогда он был слышен глухо,
Он почти не касался слуха
И в сугробах Невских тонул

* * *

Кто за полночь под окнами бродит,
На кого беспощадно наводит
Тусклый луч угловой фонарь --
Тот и видел, как стройная маска
На обратном "Пути из Дамаска"
Возвратилась домой не одна.
Уж на лестнице пахнет духами,
И гусарский корнет со стихами
И с бессмысленной смертью в груди
Позвонит, если смелости хватит,
Он тебе, он своей Травиате,
Поклониться пришел. Гляди.
Не в проклятых Мазурских болотах.
Не на синих Карпатских высотах...
Он на твой порог...
Поперек..,
Да простит тебе Бог!

* * *

Это я -- твоя старая совесть --
Разыскала сожженную повесть
И на край подоконника
В доме покойника
Положила и на цыпочках ушла.

* * *

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Все в порядке; лежит поэма
И, как свойственно ей, молчит.
Ну, а вдруг как вырвется тема,
Кулаком в окно застучит?
И на зов этот издалека
Вдруг откликнется страшный звук
Клокотание, стон и клекот...
И виденье скрещенных рук.

26 декабря 1940 г.
Ленинград.
Фонтанный Дом
(Ночь)

Часть II-ая

РЕШКА
(Intermezzo)

                В.Г.Гаршину
                "Я воды Леты пью...
                Мне доктором запрещена унылость"
                Пушкин
Мои редактор был недоволен,
Клялся мне, что занят и болен,
Засекретил свой телефон...
Как же можно! три темы сразу!
Прочитав последнюю фразу,
Не понять, кто в кого влюблен.

Я сначала сдалась. Но снова
Выпадало за словом слово,
Музыкальный ящик гремел.
И над тем надбитым флаконом,
Языком прямым и зеленым,
Неизвестный мне яд горел.

А во сне все казалось, что это
Я пишу для кого-то либретто,
И отбоя от музыки нет.
А ведь сон -- это тоже вещица!
"Soft embalmer"*, Синяя птица. /* "Нежный утешитель" из стихотоврения Джона Китса "Ода ко сну"
Эльсинорских террас парапет.

И сама я была не рада,
Этой адской арлекинады,
Издалека заслышав вой.
Все надеялась я, что мимо
Пронесется, как хлопья дыма,
Сквозь таинственный сумрак хвой.

Не отбиться от рухляди пестрой!
Это старый чудит Калиостро
За мою к нему нелюбовь.
И мелькают летучие мыши,
И бегут горбуны по крыше,
И цыганочка лижет кровь.

Карнавальной полночью римской
И не пахнет, -- напев Херувимской
За высоким окном дрожит.
В дверь мою никто не стучится,
Только зеркало зеркалу снится,
Тишина тишину сторожит.

Но была для меня та тема,
Как раздавленная хризантема
На полу, когда гроб несут.
Между помнить и вспомнить, други,
Расстояние, как от Луги
До страны атласных баут.

Бес попутал в укладке рыться...
Ну, а все же может случиться,
Что во всем виновата я.
Я -- тишайшая, я -- простая,
-- "Подорожник", " Белая Стая " --
Оправдаться? Но как, друзья!?

Так и знай: обвинят в плагиате...
Разве я других виноватей?..
Правда, это в последний раз...
Я согласна на неудачу
И смущенье свое не прячу
Под укромный противогаз.

* * * *

Та столетняя чаровница
Вдруг очнулась и веселиться
Захотела. Я ни при чем.
Кружевной роняет платочек,
Томно жмурится из-за строчек
И брюлловским манит плечом.

Я пила ее в капле каждой
И, бесовскою черной жаждой
Одержима, не знала, как
Мне разделаться с бесноватой.
Я грозила ей звездной палатой
И гнала на родной чердак,

В темноту, под Манфредовы ели,
И на берег, где мертвый Шелли
Прямо в небо глядя, лежал,
И все жаворонки всего мира
Разрывали бездну эфира
И факел Георг держал,

Но она твердила упрямо:
"Я не та английская дама
И совсем не Клара Газюль,
Вовсе нет у меня родословной,
Кроме солнечной и баснословной.
И привел меня сам Июль".

А твоей двусмысленной славе,
Двадцать лет лежавшей в канаве,
Я еще не так послужу;
Мы с тобой еще попируем
И я царским моим поцелуем
Злую полночь твою награжу.

1941. Январь.(3-5-ого днем)
Ленинград.
Фонтанный Дом.
Переписано в Ташкенте
19 янв 1942 (ночью во время
легкого землетрясения).



ЭПИЛОГ

         Городу и Другу

Так под кровлей Фонтанного Дома,
Где вечерняя бродит истома
С фонарем и связкой ключей, --
Я аукалась с дальним эхом
Неуместным тревожа смехом
Непробудную сонь вещей,-

Где свидетель всего на свете,
На закате и на рассвете
Смотрит в комнату старый клен,
И, предвидя нашу разлуку,
Мне иссохшую черную руку,
Как за помощью тянет он.
..............
А земля под ногами горела
И такая звезда глядела
В мой еще не брошенный дом,
И ждала условного звука...
Это где-то там -- у Тобрука,
Это где-то здесь -- за углом.
Ты мой грозный и мой последний,
Светлый слушатель темных бредней:
Упованье, прощенье, честь.
Предо мной ты горишь, как пламя,
Надо мной ты стоишь, как знамя
И целуешь меня, как лесть.
Положи мне руку на темя.
Пусть теперь остановится время
На тобою данных часах.
Нас несчастие не минует
И кукушка не закукует
В опаленных наших лесах.
А не ставший моей могилой
Ты гранитный
Побледнел, помертвел, затих.
Разлучение наше мнимо,
Я с тобою неразлучима
Тень моя на стенах твоих
Отраженье мое в каналах,
Звук шагов в Эрмитажных залах
И на гулких дугах мостов,
И на старом Волковом Поле,
Где могу я плакать на воле
В чаще новых твоих крестов.
Мне казалось, за мной ты гнался
Ты, что там умирать остался
В блеске шпилей в отблеске вод.
Не дождался желанных вестниц,
Над тобой лишь твоих прелестниц
Белых ноченек хоровод.
А веселое слово- дома
Никому теперь незнакомо
Все в чужое глядят окно
Кто в Ташкенте, кто в Нью-Йорке
И изгнания воздух горький,
Как отравленное вино.
Все мы мной любоваться могли бы,
Когда в брюхе летучей рыбы
Я от злой погони спаслась
И над Ладогой и над лесом,
Словно та одержимая бесом,
Как на Брокен ночной неслась.
А за мной тайной сверкая
И назвавшая себя - Седьмая
На неслыханный мчалась пир
Притворившись нотной тетрадкой
Знаменитая Ленинградка
Возвращалась в родной эфир.