Венок Леонардо

               
Магистрал

Лукавый сын тосканской колыбели,
воспитанный старинной мастерскою,
анатом, изощрённый в тонком деле,
приятный циник, в холе и покое.

Нрав, по-кошачьи мягкий и притворный
явил его искусником-придворным.

Художник, музыкант, учёный физик,
властитель полутёмного «сфумато»,
 он скрыл пути своей великой жизни
мистическою дымкою туманной;

людей не подпуская слишком близко,
превыше зыбкой страсти славя разум,
он доживал, обласканный Франциском,
в роскошном Кло-Люсе, близ Амбуаза…


1
Лукавый сын тосканской колыбели,
он словно бы и не был здесь – младенцем…
Века возами грузными скрипели
в местечке Винчи около Фиренцы;

А он, как призрак, сотканный из мрака,
вошёл, никем не знаемый… Однако

его отец – нотариус, сер Пьетро;
а мать как звали? Вроде Катарина…
Он стал бы «незаконным», неприметным,
но Пьетро принимал его, как сына.

Отец ему готовил путь юриста,
но Голос не давал тому покоя!
Промчалось детство, и –  уже «Артист» он,
воспитанный старинной мастерскою!

2
Воспитанный старинной мастерскою
искусного ваятеля Верроккьо,
строчит он ловко левою рукою
зеркально перевёрнутые строки;

и краски трёт, и лихо лепит глину,
и мастера копирует картины.

Но полноте! – секрет искусства вызнан:
Андреа дал дописывать «Баптистий».
…И Ангел так хорош и полон жизни,
что мастер навсегда бросает кисти!

Повержены: Андреа, и ребята,
и даже добрый старый Боттичелли!
Он хочет быть известным и богатым –
анатом, изощрённый в тонком деле.


3
Анатом, изощрённый в тонком деле
относится к страстям довольно скупо;
оставя опьяненья и постели
любуется на статуи и трупы.

Захваченный загадкою движенья,
он любит краски, и – не любит женщин.

Волнуются вокруг: «Не содомит ли?»
Смешной вопрос мальчишке-полубогу!
Бумага и холсты – его молитвы,
возвышенные верою нестрогой.

К чему лобзать возлюбленные руки,
зачем копить волнение мирское?
И предан лишь искусству и науке
прелестный циник, в холе и покое.

4
Прелестный циник, в холе и покое
жестокой суетой не потревожен;
навеки пьян гармонией живою
естествоиспытатель и художник.

Пусть копит скульптор мраморные сколы,
одетый пылью вроде мукомола!

А живописец около мольберта
сидит непринуждённо, словно барин,
и контуры фигур свободно чертит,
Христу за вдохновенье благодарен.

И красками отделывает тени,
неслышимой мелодии покорный.
…Имеет неспроста тосканский гений
нрав по-кошачьи мягкий и притворный.


5
Нрав по-кошачьи мягкий и притворный
владеет им. Всегда одет по моде,
в нарядной зале, светлой и просторной
изящно маскарадом хороводит.

С волшебной лирой, свой покинув город,
устроился у Лодовико Моро.

То делает «Коня» во славу Сфорца,
то песенки строчит в рассветной рани,
или, готовя бал к заходу солнца,
любуется прелестной Галерани.

Маэстро всеми признан и обласкан,
но любит одного себя, бесспорно…
И праздник, им устроенный как сказка,
явил его искусником придворным.

6
Явил его искусником придворным
лукавый гений с нежною манерой.
Но почему он трудится упорно,
влеком непостижимой, странной верой?

И «Вечеря» его, уже вначале,
исполнена таинственной печали…

Но вот Милан объят французской гарью,
и он пути к отчизне поворотит;
и вот – грохочет «Бой при Ангиари» –
как вызов «болтуну Буонаротти»!

И вот – Елизавета дель Джоконда
является ему в туманной ризе,
и пишет непостижную икону
художник, музыкант, учёный физик…


7
Художник, музыкант, учёный физик
колдует кистью, опыты итожа;
и светится улыбка моны Лизы,
и словно бьётся пульс на тонкой коже!

Его Мадонн пленительные лики
таятся в той же ласковой улыбке…

И каждая картина – словно колба,
где стынет  остановленное Время
и зритель изумлённо смотрит, чтобы
войти туда – в таинственную темень;

войти, и заплутаться там, во мраке,
дыша нездешним райским ароматом,
когда в тиши неслышно теплит факел
властитель полутёмного «сфумато»…

8
Властитель полутёмного «сфумато»
седой знаток тосканского тумана,
наполнивший прекрасные палаты
дыханием томительно-желанным,

он рвётся дальше духом беспокойным,
забыв о смутах, бедствиях и войнах!

Он учится летать в небесной выси
и знает путь в подводные глубины!
…Но Время сыплет годы, точно листья
и мчится – словно почтой голубиной…

О жажда! – всё постичь, и всё измерить
плотину возвести всемирной тризне!..
Его зеркальный шифр умён и верен:
он скрыл пути своей великой жизни.


9
Он скрыл пути своей великой жизни!
И пусть визжат шуты и скоморохи,
и ползают бессмысленные слизни,
и мыши жрут подброшенные крохи.

Пускай их пошуршат вознёю гадкой –
он мучит их предвечною загадкой!

Обмазанные патокою липкой,
пусть пошлости свои уныло ноют!
На их потуги с милою улыбкой
взирает он у них же за спиною.

…Рисует он разрезы мышц, и жилы,
устройство глаз, и крепости, и планы,
окутывая годы, что прожил он,
мистическою дымкою туманной.

10
Мистическою дымкою туманной
овеяны библейские сюжеты;
художник шлёт вопросы непрестанно,
да только не даёт на них ответа!

Изменчивый Протей тысячеликий!..
мы правды ждём – а ловим только блики!

Друзья мои – не стоит! Разве надо
распутывать узлы, что спутал Мастер?
Ты вспомнишь просто имя: Леонардо –
и в нём одном уже сокрыто счастье!

И в нём одном – священное затменье –
«корона» возле солнечного диска!
Художник создавал свои творенья,
людей не подпуская слишком близко.


11
Людей не подпуская слишком близко,
слегка жалея их: а то ослепнут,
маэстро не любил слепого риска,
на тайнах ставя бронзовые скрепы.

И вновь идёт, Людовику желанный,
к (теперь уже французскому) Милану.

Знаток всего и вся – второй Петроний,
рисуя и скульптурствуя не даром,
он может быть угодником при троне,
и даже гениальным кулинаром.

С миланских стен до мраморного Рима
прорезан путь – сверкающим алмазом.
Он служит, всеми чтимый и любимый,
превыше зыбкой страсти славя разум.

12
Превыше зыбкой страсти славя разум
богатый, как всегда, учениками,
пронизывая время зорким глазом,
маэстро грезил дальними веками.

Горя, пусть отражённым, поздним блеском,
волнуют мир – его «леонардески»!

Больтраффио, да Предис, Франко Мельци,
и хваткие д’Оджоне и да Сесто,
и прочие невинные умельцы
в чужой тени своё имеют место.

А Леонардо? Как всегда, бесстрастный,
сказав «Спасибо!» римским обелискам,
привеченный во Франции прекрасной,
он доживал, обласканный Франциском.


13
Он доживал, обласканный Франциском,
в уюте и любви, в Турени милой;
и дар у короля весьма изыскан –
тот самый Кло-Люсе, где в детстве жил он.

Хоть глаз не тот, и руки ослабели,
но славен Мастер в инженерном деле!

Он строит в Ромонтане и Шамборе,
кропал канал меж Соной и Луарой,
и праздники в изысканном уборе
планировал опять, искусник старый.

И «Лев» – ну как живой! – рычит и ходит,
и все вокруг – заходятся в экстазах!
Умён, как прежде, старец – верховодя
в роскошном Кло-Люсе, близ Амбуаза!

14
В роскошном Кло-Люсе, близ Амбуаза,
король прощался с ним… Что за отрада!..
Быть может, это сказочная фраза,
а может – даже истинная правда…

Собрались на поминки в тесном круге
лишь редкие друзья его и слуги.

И каждого он пестовал, как сына,
и каждому завещан свой подарок:
Франческо Мельци – книги и картины,
а Салаи-паршивцу – виноградник.

А что же нам Старик оставил? Тайну
чтоб мы пред ней стояли и робели!..
…Смеётся над Загадкою бескрайней
лукавый сын тосканской колыбели!