Черкизовский парнас

Магистрал

Вот: говоры коломенских просторов
да княжеские мраморы Старков…
Ложатся парка стройные узоры –
романтикой таинственных веков.

Здесь царствовал когда-то род Шервинских,
и Брюсов шёл – как демон древнеримский!

Венчался рядом взбалмошный Пильняк,
гостила тихо – муза Кочеткова,
Меркурьева хранила тайный знак,
Ахматова оттачивала слово.

Лозинскому являлся вещий Дант,
Цветаева мелькнула тёмной тенью...
…И каждый, словно розу, свой талант
привил сюда – в шиповниковой сени!


1

Вот – говоры коломенских просторов
глаголами «Задонщины» поют,
и ратники бесчисленным собором
идут на Куликовский бранный суд…

Бояре ждут за Северкой-рекой –
вождя встречать пред битвою Донской.

Ещё бы! – говорят – он здесь родился,
и здесь – его любимый отчий кров!
таинственный воспитанник долин сих –
ему ли не хранить родную кровь?!

А рядом – рать царевича Серкиза –
и войско – строем грозных облаков!..
…Их подвиг помнят каменные ризы
да княжеские мраморы Старков.


2

Да, княжеские мраморы Старков
припомнят всё: и подвиги, и смуты,
Серкизова-Старкова хитрый ков,
предательства кровавые минуты.

Его друзьями схвачен князь Василий,
и пленника изменой ослепили…

Но вот пришла расплата за вину,
и все его окрестные владенья
неволей были «проданы» в казну,
и род исчез – угашенною тенью.

И разве что в томах Карамзина
скрываются свидетельства позора,
и там, где кровью тлела старина,
ложатся парка стройные узоры.


3

Ложатся парка стройные узоры
шитьём узорных ромбов и сердец;
и строится стремительно и споро
князей Черкасских каменный дворец.

Идти негоже князю – уж поверьте! –
в Соборо-Богородицкую церковь.

Он выстроил себе престол Успенья –
изящный белокаменный цветок,
достойный храм для княжьего моленья,
ну а крестьяне – «помнят свой шесток».

Куда им знать масонскую премудрость!
Высокий светоч – не для простаков.
Не зря же храм Николы грезит чудом –
романтикой таинственных веков!


4

Романтикой таинственных веков
пронизан парк и готика Николы,
и шпиль вознесся в небо высоко –
Копьём Судьбы, мистическим глаголом!

И выстроились пышной галереей:
конюшни, псарни, сад, оранжереи…

И сам Иванчин-Писарев воспел
черкизовскую глушь в своей «Прогулке».
Затем – Гиляров княжеский удел
в записках воскресил глаголом гулким;

он высмеял и княжескую спесь
и пожалел своих родных и близких…
 – На смену им пришла иная весть:
здесь царствовал когда-то род Шервинских.


5

Здесь царствовал когда-то род Шервинских:
Василий Дмитриевич –  патриарх,
светило Земства, гений медицинский,
вдохнувший жизнь в забытый сельский прах.

И архитектор, сын его – Евгений –
искусный мастер сказочных видений,

знаток волшебных парков и садов
он вывел цветники – ковром богатым.
во флигеле старинном – каждый вдох
пьянил сердца нездешним ароматом.

Ну а Сергей – тот ведал перевод,
и чрез него Античность – стала близкой,
явился поэтический народ,
и Брюсов шёл – как демон древнеримский!


6

И Брюсов шёл, как демон древнеримский,
как призрак – в идиллической глуши.
Он знал все искушения и риски
и ведал зов Космической души;

и в жарком дне, и в голосе Природы
провидел тьму Семнадцатого года.

Он пел грозу, когда читал поэму.
и напророчил – грянул страшный гром
и молния огнём одела стены,
и дрогнул древний парк и старый дом!

Он уезжал на поезде, и ветер
расправил плащ его, как чёрный флаг.
…Но странно: в те же дни, и в том же лете
венчался рядом взбалмошный Пильняк.


7

Венчался рядом взбалмошный Пильняк,
не в городе, а здесь же – у Николы,
и знаком стал для них мгновенный мрак:
гроза и дождь, короткий и весёлый.

И в воздухе неслось: «Исайя, ликуй!»
как древле, перед Смутою великой…

Он жил тогда поблизости, в Песках,
в забвении, на отдыхе, на даче.
Кто знал тогда, что слава так близка
в шальной Москве, а в прозе – наипаче?

Весь мир узнает храбрый вертопрах,
ну а потом – Лубянские оковы…
…Но в те года в черкизовских краях
гостила тихо муза Кочеткова.


8

Гостила тихо муза Кочеткова –
Шервинский сам его приветил тут;
(в Тридцать четвёртом оживает снова
старковский заповеданный приют).

Прославился в Кремле великий врач и
тогда ему вернули эту дачу.

С напевным переводом вечно связан
был Александр Сергеевич. Не раз
воспел он этот край стихом алмазным,
хмельным переплетеньем звонких фраз!

С любимою супругой – верной Инной
он разбивал писательский бивак.
И в этой же избе – их друг старинный,
Меркурьева, хранила тайный знак.


9

Меркурьева хранила тайный знак –
неся своё святое имя – Вера.
И тут, в Старках, эпохи душный мрак
уж не казался столь бездушно-серым.

И не кричала Сталину «Осанна!»
пророчица, забытая Кассандра…

В её напевах вещих – горький рок
таился, точно пифия в ущелье,
она пряла стихом в один урок
пророчества свои, и песни Шелли.

Багрит в стакане алое вино,
оно для гостьи царственной готово:
ведь здесь же, рядом, жданная давно, –
Ахматова оттачивала слово!


10

Ахматова оттачивала слово –
Шервинский ей на лето дал приют…
палящею порой Тридцать шестого,
да и потом она гостила тут.

Кадил шиповник, вечером влекомый,
мистическим дыханием Коломны…

Сожжённые страницы стали прахом…
но внизан в поэтическую шаль
готический напев «Чаконы» Баха
годов пятидесятых строгий альт!

И стих её красив, как мрамор Рима,
как в капители – каменный акант!
…И в тот же дом – приют гостеприимный,
Лозинскому являлся вещий Дант.


11

Лозинскому являлся вещий Дант –
«Божественной комедии» глаголы
он правил, как великий музыкант,
последователь строгой «русской школы».

И лето Сорок третьего, сгорая,
бросало в небеса терцины «Рая»!

Он правил Алигьери грозный том,
дыша провинциальною усладой,
покуда не был восстановлен дом,
разбитый Ленинградскою блокадой.

Сколь многие певцы родной страны
минули тут! Мы вспомним горький гений:
в седых Старках, на зареве Войны,
Цветаева мелькнула тёмной тенью.


12

Цветаева мелькнула тёмной тенью –
Меркурьева звала её к себе;
и две недели – словно бы мгновенье,
мелькнули в этой горестной судьбе.

Недели тишины и зыбкой тверди,
а после – путь к забвению и смерти…

Морозная зима всегда жестока,
но та – вдвойне, в осколках стылых слёз:
скончался тут Шервинский – старый доктор
и Сад – на смертном холоде замёрз.

Но снова мир облёкся светлой ризой
и дом открыт гостям, как фолиант,
и каждый –  подарил частичку жизни
и каждый, – словно розу – свой талант.


13

И каждый, словно розу, свой талант
вплетал не зря в черкизовскую славу,
внося, как будто знаки в нотный стан,
истории загадочные главы.

…Но сбились ноты, сорваны колки,
и у Шервинских отняты Старки!..

Но Память уничтожить нелегко! –
и снова дышат: проповеди слово
опального священника Дудко,
пророческая проза Королёва…

Шервинской школы каменный исток
овеял ветер – праздничный, весенний;
и вновь – незримый сказочный росток
привил сюда в шиповниковой сени.


14

Привил сюда в шиповниковой сени
немеркнущий Коломенский Парнас:
Античности прелестные виденья
и песнями украшенный рассказ.

И реют наши радости и горе
от «хладных скал» – и до Причерноморья!

Стихи Коломны вечны и крепки
как твёрдая печать на римской глине!
И ловят наши лёгкие венки
в небесный невод – Луговцев и Линник.

Найдётся место в Памяти и нам;
потомки разберут сонетный ворох,
и скажут: Вот нетленная весна!
Вот говоры коломенских просторов!