Возвращение

Сгустились тучи в одночасье над селом;
Поднялся ветер, посрывал, посмял и бросил;
Сверкнула молния, с раскатом грянул гром,
И мы, мальчишки, как один, все вчетвером
Рванули к дому, лодку с парой старых вёсел
Оставив так, чуть на приколе, за бугром.

Успели всё-таки калитки распахнуть
И дёрнуть дверь, перескочив через ступени.
Ну всё, теперь не грех немного отдохнуть,
Спокойно сесть, перекусить чего-нибудь,
Отмыть от грязи рожи, руки и колени
И даже, может быть, на час-другой уснуть.

Хлестнуло с неба, застучало по стеклу,
По желобам и по навесам побежало;
Пропало всё: и автолавка на углу,
И дом с трубой, напоминающей иглу,
И куст акации, раздвоенный, как жало, –
Всё погрузилось в эту ливневую мглу…

. . . . . . . . . .

Вот мгла рассеялась: декабрьский хмурый день;
Просёлок, делящий заснеженное поле;
Километровый столб с табличкой набекрень;
От облаков – то полусвет, то полутень;
Скрип старых бот, нанафталиненных от моли;
И двое вышедших куда-то в холодень.

В последний раз я с ней спешу в аэропорт,
Хоть и не знаю, что действительно в последний…
Недельный отпуск точно выброшен за борт –
Настолько быстро пролетел, забыт и стёрт
В анналах памяти… Закрыта дверь передней.
В последний раз мы с ней спешим в аэропорт.

Без приключений добрались за полчаса;
Кто жил в те годы, тот, наверно, представляет:
У края леса – грунтовая полоса,
Хибарка с вышкой, шест и флюгер-колбаса;
Хрип из динамика, который объявляет
Посадку. Скука, чьи-то вздохи, голоса.

Всё позади, мы встали молча у ворот;
Минута-две полуформальных разговоров.
Мне, как обычно, не терпелось в самолёт,
Возобновить привычных мыслей плавный ход
На фоне плавно проплывающих просторов –
Таков был я в тот непростой, далёкий год…

Она ж стояла с робко-сдержанным лицом
С печатью ставшей повседневностью угрозы,
(какая некогда нависла над отцом),
Как бы смирившись с наступающим концом,
А по щекам текли непрошеные слёзы,
Хоть и старалась оставаться молодцом.

Мне бы прижать её к себе, как никогда,
И прошептать, что я люблю её до боли,
Люблю так честно, что сгораю от стыда
За всё, что в детстве вырывалось иногда…
И не прижал, и не шепнул – стеснялся, что ли?..
И улетел. Как оказалось, навсегда.

За двадцать с лишком лет, что минули с тех пор,
Не раз мне чудились заснеженное поле;
Просёлок, поле поделивший, как пробор;
Её глаза. И наш последний разговор.
И ощущенье плохо выдержанной роли.
И словно чей-то ненавязчивый укор…

. . . . . . . . . .

А лодку, брошенную в спешке за бугром,
Оторвало и потащило по теченью.
Вихрь успокоился, ушёл куда-то гром,
Река на солнце заискрилась серебром,
И всё как будто поплыло по назначенью,
Как если б нужный стих родился под пером.

Смотрю, как бывшие родными берега
Меняют краски, очертания и виды.
Лежит бессильно на уключине рука:
Весло осталось там, где сдёрнула река
Челнок мой с привязи. Ни боли, ни обиды.
Покой и воля. Плеск волны и облака.

Теченье мысли, как теченье этих вод,
Несёт меня, куда – Бог весть, под облаками.
Проходит в памяти моей за годом год,
Минует чёлн за поворотом поворот,
И где-то там, за перелеском с родниками,
Река в последний раз ускорит мерный ход.

Уткнётся лодка носом в девственный песок…
Пустынный пляж и роща в сумеречном свете.
А на пригорке, у тропы, наискосок
Ведущей вверх, в тот притулившийся лесок, –
Е ё  фигурка в старом плюшевом жакете…
Всё так, как будто мы расстались на часок.

Сорвусь на берег к ней, любимый и шальной,
На миг замру, как мим в немой, банальной сцене…
И припаду, и окунусь весь с головой
В её тепло, давясь слезами, сам не свой,
И прошепчу, обняв знакомые колени:
«Ну здравствуй, мама, я вернулся, я живой!».

Июнь, 2006