Кудрявое детство

отрывок повести в стихах

«Зайчиха», баба Марфа наша
                готовила мясные щи с кисляткой,
простые каши
                на козьем молоке
                в тарелке
                с лужицею сливочного масла.
                Уху
                из местной щуки
                варила с манкой и лаврушкой
      иль тёрла затеруху
                с расплывшимся
                яйцом.
                Ещё пекла она
                с лоснящейся загаром корочкою пироги –
                из той же щуки.
Нередко блюдца заливала
                янтарным киселём
и чаши полные со специями –
                холодцом.
То с ягодой,
                когда с грибами
настряпает вареники –
                мы уплетаем со сметаной.
А пирожки
                со всем съестным
                внутри –
                парным,
                бывало, запиваем молоком   
          иль ароматным травным чаем.               
На пасху сахарной глазурью покрывала
                куличи,
выкрашивала яйца
                куриные естественным путём,
варя их в шелухе от репчатого лука.
По форме солнечного круга
на масленицу тонкие пекла блины,
водя по сковородке с каждым заливанием
гусиным, в масле смоченным заранее,
                пером.

*

Проснусь
кудрявый мальчуган,
здоровы рыбины
                на тёсаном столе
                и окуньков
кукан.
Хлопочет баба Марфа. На плите
                томится каша в чугунке.
В прохладной комнате
                лишь ходики
и мухи
да причитания старухи,
                ещё и дед сопит –
                в углу под образами спит,
умаявшись с утра тягать такую рыбу.
Что скажешь? Молодец Илья!
                Богатый выдался улов.
Шмыгнув
                пред щучьей мордой, я
                подумал: во, какие зубы!
И прочь – уж за калиткой гоняю воробьёв.

*

Где внук? –
                захлопала бабуля по бокам,
                как белый гусь у водопоя.
Там белый гусь!
                Несусь
                стремглав
                к нестройным камышам.
Гусак,
           важнецки выступая
                с достоинством большим,
                что Дон Кихот
                при виде косолапой Дульсинеи,
поднявшись в полный рост,
                простёр широкоперый плащ. За нею
отряд с десяток
                пухлявых
                гусиняток.
Они,
         вперёд
                подавши шеи,
                спешат
                за хвостиком родным.
Ответом – гоготанье в благодарность
                добропорядочной гусыни
                и радость
       клювиков писклявых.
Один
          замешкался,
                скользя
                по тине.
                Его я чуть
                не захватил.
                Промазав, ткнулся носом в грудь
опешившего гуся.
                Тот принялся щипать, щипать
                за кудри наглеца.
               
Но тут
            меня
                спасла
                бабуся,
                и долго криком провожала нас
                пернатая семья – 
до самого крыльца.
                На этот раз
                всё обошлось
                и для птенцов,
                и для мальца.
Без слов
               Зайчиха мне
                подтёрла нос
                передником и дома, сняв
одёжку с сорванца,
помыла так
                слегка
                в лохани жестяной.
Укрывши тёплой простынёй,
                оставила на сундуке
                в овчине.
Хотела было причесать
                чертёнка
                гребёнкой
                роговой
да всё ж не стала – чего трепать
                ягнёнка
                с такой курчавой головой.
Природа парня наградила,         
                куда не день.

Одетый я вскарабкался за стол на лавку,
а на блистючей скатерти да на льняной холстине
меня ждала
                уж каша манная и с сахаром, и с маслицем, как я любил тогда,
люблю поныне.
Представить только, манку –
такая каша вкусная была
                у Марфы Александровны!
Ещё какое-то
                особенное доила бабка козье молоко,
                что зараз крынку
выпивал бы,
           да наливали кружку
                и мне хватало на весь день.

*

Потом подолгу я сидел.
                А в слюдяное к нам оконце
                заглядывало солнце,
манило убежать.
                Но я
                сквозь мутное пространство
                хотел
                мечтать,
и я мечтал на небушко взобраться
                и летать
                под перистые облака,
свободно так
гуляет где голубка белая моя.
                Меня зовёт она,
                наверное.
Что делает
           голубка белая?
                Танцует в небе ей
                понятные движения,
                лишь ей одной
                слышна мелодия
                свирели неземной,
                лишь ей известны
                слова из этой песни.
Над дедовой землянкою,
                где Марфа подметает доски на крыльце,
над славною Малиновкой и вдаль, и вширь –
                на узнаваемой крестьянской милой стороне
и над «татарскими могилками»,
                что сразу за околицей
                на небольшом холме
(под полумесяцем
                покоится
                из всей
                деревни лишь усопший мусульманский мир),
над дальним русским кладбищем,
                где каркнула ворона,
                на православном сидя на кресте,
над парою лычагинских борзых, над пегою козой,
                над колокольчиком
                у шеи,
над колышком,
                к чему она 
                привязана,               
                над пляшущим хвостом
                стреноженной кобылы
и над её игривым
                рыжим жеребёнком …
там над задками,
                где важничает грач,
                над самым главным
                возвышеньем,
где у водонапорной башни
                одинокий плачет карагач …
и над Гумбейкою извилистой,
                стрижиным скатом и крутым обрывом,
притопленной корягою,
                где тяжело вздыхает водяной,
да над высокими талами,
                над мокрым и иссушенным рогозом в иле, на песке,               
                приречной живностью
и над кукушкою,
                что грудь в тельняшечке –
                где б та не пела песнь пророчески свою:
ку-ку, ку-ку, ку-ку …
Над всей окрестностью
звучит таинственно    
                на свете белом самая волшебная душевная свирель,
то над моею малой Родиной
                играет дивную мелодию
южноуральский золотоволосый Лель …

*

Но, чу! –
                преображение мечты моей,
                как вдруг
                ни Лель,
                ни белая голубка,
а смотрит прямо на меня в окно …
                мой друг –
                Анютка!
Соседская девчонка.
Мой ангел, няни милое лицо,
                её улыбка
                и в ореоле солнечных лучей
чутка волнистые, казалось с позолотой, волосы её.
Мы пальчик в пальчик, носик в носик
                уж с нею поздоровались через стекло.
Я тут же в сени к ней.

– Да кто же к нам случайно в гости! –
запричитала бабушка, о фартук руки вытирая.
Надолго ли, родная?
                Одна иль с братом?

– Побыть хотя б неделю с папой.
Приехали. Они с Сергеем на реке. Я направляюсь к ним.
                Так заскучала за малым …

– Анюта, подсоби.
                Коль можешь, забери
                его с собой.
                Мнучок –
то сладу нет, что сущее веретено
                и заводной
                волчок.
А то
        вот прыть куда-то денется
да сохнет у окна. Не по тебе ли, девица?
И будто бы витает вечно он под облаками …
с какой-нибудь твоей историей иль песней.
С тобой ребёнку будет интересней,
чем с нами, стариками.
Аль дохтур кто,
                прохвессур сказочных наук у нас?
А я сейчас
                займуся
                рыбою, ухой.

– Баб Марфа, не волнуйся!
Я и сама хотела вызваться понянчиться с Толюсей.
Ведь я соскучилась по солнечным кудряшкам
(Погладила рукой).
Какой же ты смешной! –
сказала Аня
                и вытерла с моей мордашки
                молочный след от кружки.
– Няня,
            идём, идём гулять со мной.

*

Мы зашагали под гору и вдоль пруда,
                где расшумелись гуси.
                Тогда
от Ани в тайне
                я злому «Дон Кихоту» показал язык.
                Она заметила мои кривлянья
и, наклонившись, прошептала: «А если среди них
                и Акка с Кебнекайсе?»
«Какаяся» –
                лишь получилось у меня,
                и спутница моя
                кивнула в знак согласья.
Тут я вцепился в платье няни,
                мол, расскажи
                про Акку с Кебнекайсе.
Да трясогузка с чёрною манишкой на груди,
                на голове пятно,
                и трепетно, и суетно
несётся впереди,
                наклонится
                и обернётся,
                и хвостиком тряхнёт, тряхнёт, тряхнёт,
и трескотню свою занудную так и несёт:
                – Не слушай ты её,
                она тебе наврёт.
Она не знает ничего
                про Нильса, как ты не проси.
                Спроси у коноплянки,
                спроси, спроси, спроси.
«Так-так» –
                отозвалось из конопли,
                за свистом трель, за трелью свист
                над местностью повис,
где без того
кузнечиками заливало ближайшие холмы,
вдобавок птахи прилетали вот
                посплетничать в кусты.
Но в эти птичьи сплетни я вовсе не вникал,
                а преданно за Аней поспешал               
и, самой увлекательной внимая версии,
                рассказчицу-то крепко за руку держал.

*

Тропинкой узкой обошли мы пруд наш с правой стороны.
                Немного виден плёс
здесь на излучине
                реки.
                Там слева дальше поле, сеяли, мне помнится, овёс.
И за дорогой пыльною, на берегу чилижном часто с удочкой сидели рыбаки.
Подходим с Анной к краю поля, где на меже
                пасётся лошадь чалая её отца,
а на обочине
                стоит возок, соломой, сеном выстланный, чтоб мягче было в нём.   
И я на Анечке заметил только что
                с ней тонкую котомку через хрупкое плечо.
Там хлебушка немного было
                ещё
                и фляжка с крепким кофе папе, брату и себе.
Коняга дружелюбно тут махнула – 
                игриво гривою, узнав пришедшую хозяйку.
Доверчиво легко
                взяла из рук её слюнявым языком,
                зубами свежую горбушку.
Кобыла
             мило
                нежнейшими губёхами погладила знакомую ей Анькину ладонь.               
Мордашка лошадиная со звёздочкою на носу
                приветливо кивнула  также мне               
и улыбнулась будто.
                А я в протянутой вперёд руке
                несу
с травою стебельки овса
и подойдя поближе говорю
                той шамкающей морде: «На, лошадка, ешь уже».
«Не бойся, тронь» –
                подбадривает няня.
Блаженство сладкое – кормить коней.
Направились к реке.

*

                Здесь Анин батя,
                тёзка мой,
настраивает снасти над водой.
– Смотри-ка, дочь, 
                какого кавалера же с собой
                ты привела:
                точь-в-точь …
Здорово, племя молодое.
                Как жизнь и важные дела?
– Спасибо, дядя,
                ничего.
                А это что такое?
                Ловить, небось, кого?
– Имеешь правильный подход.
Мы этим раков ловим,  карапуз.
                Тут обруч на верёвке, сетка, в центре груз.
– Как пахнет сильно! –
                нос зажимаю.
– Я понимаю.
                Дитя, глаголешь верно.
                Приманка не свежа.
                Не взяли бы и сроду.
Да только рак такую
                как раз и обожат.
                Так на рожон
                и прёт
                со всех сторон.
Смотри вот!
                Мы опускаем раколушку в воду
                рядом с берегом, за ней – другую.
Пока поставим все. Пождём немного.
                Одну уж можно вынимать
                и … глядь.
Готово.
             Давай
                в мешок их собирать.
                Один вкусней другого.
                Дочура,
                помогай.
Простая, видишь, процедура,
                а мелочь ты обратно
                в речку отправляй.
                Понятно?
Они потешны:
                глаза навыкате, как бусинки,
                и усики
                большие
                и во! какие …
– Будь осторожен: клешни,
                за палец хватит до крови.
                То панцирь, ножки, шейка.
А если под брюшком
                икру найдём,
                попалась самка.
                Сейчас тот уползёт, лови.

Хотел за спинку рака ухватить,
                а он  –  усами шевелить,
                клешнями мне грозить.
Я и не думаю бояться.
                Как цапля лягушонка клювом, рукой за панцирь цап.
Я не такой, мол, чтобы растеряться
                и дабы испугаться
                костлявых рачьих лап.

*

Собачка наша местная –
                такая интересная –
                по кличке Кильбаса,
и хитрая, и рыжая, что дикая лиса,
                так незаметно
она подкралась к нам ползком.
Хватив зубами рака, сквозь чилигу бросилась бегом.
                Да вдруг как завизжит,
на месте, как пчелой ужаленная, закружит,
                упав в чертополохи, заскулит.
Рак, видно, из последних сил
                клешнёй воровку больно зацепил –   
                беднягу.
И Анечка решила пожалеть добытчицу
                и обезвреженный трофей
                ей понесла.
А та, наверное,
                голодная расчавкалась
                в кустах, расправилась
                с обидчиком
и за добавкой вновь
                пришла.
                Косматую поднявши бровь,
                скосив так искренне, так нежно просящим глазом,
                для пущей убедительности
                достала кончик мокрый носа
шершавым языком.
                Втроём
                мы разом
                тут рассмеялись дружно,
                и без вопроса
столь симпатичную,
                считай, уже сообщницу
                мы наградили ещё одним рачком.
И Кильбаса довольная
                с апломбом популярной личности
                махнула огненным хвостом.
Её мамашу сытую
                ждёт где-то в потаённом месте
                пятёрка жадных сосунков ...

Парит светило над Гумбейкою.
От водной глади в отраженном свете
как бы плывут и очертанья берегов.


*

Пьёт кофе дядя Толя,
                вкушая аромат волшебный. Стоя –
на лодке сына – ждёт.
Залысины, седины, шрам совсем не портят вид мужчины.
Сергей уже плывёт.
Уключины стучат почти не слышно.
                Причалил юноша, ему помог отец сойти
на берег и собрать улов. Вдвоём
                всё пойманное за день так в телегу отнесли.
Потом
         запряг кобылу отдохнувшую хозяин-ездовой,
                хлестнув по воздуху кнутом,
отправился домой.

Пока мы с Анной Анатольевной на пляж ходили, чуть подальше к камышам,
Серёжа, снова взявши вёсла, в просмолённой плоскодонке подплывает. Сам
своё плавсредство вытащил на берег, выйдя из ладьи на мелководье босяком.
Засучены штанины, рукава, завязан узел с пол рубахи, извините, над пупком.
– Подумать только, Нюра-сказочница привела с собою «Пушкина».
Прошу Вас, сударь, к нам
                на утлый чёлн
                и мы
                в мир старины
                и сказок поплывём.
Так молвил молодец, усаживая со своей сестрой меня на банку, на корму.
Обняв двумя руками лодку за её дощатый просмолённый нос, свёл на волну.
Мы покачались на воде,
                и барка потекла в тот мир, где сказки обещали мне, 
и чайки раскричались, гулко крякнул селезень, сорвавшись в лёт,
                за поворот.
Откуда-то взялась
                кубышка жёлтая –
                оторвалась
                и одинокая
                ударилась о борт.
За нею водоросли спутались, гирлянды их зелёные
                сплавлялись по течению
загадочно спокойному
                таинственной реки
                и пузырьки –
                навстречу к ним
из неизвестной глубины.
                А целый выводок нырков в осоку прятаться плывёт.

*

Услышали вдали
                «курлы-курлы»,
                в бинокль разглядели мы:
                танцуют журавли.
Жених с невестой,
                невеста с женихом
                курлычут вместе
                о любви вдвоём
те журавли.
И словно пары траурниц
                распались пополам,
                в синхронный будто танец
                они пустились по полям.
Кружатся и порхают, снова прячутся
                под крылья в журавлях,
                и, кажется,
нам кажется,
                два чёрных
                стильных галстука,
                хоть по отдельности, танцуют гармонично в такт
на длинных  и тонюсеньких ногах –
два галстука.
И вдруг
              самец
                как перед самкой расшиперит перья,
                клюв
                приоткрыв
                слегка:
– Вот в этом сером фраке
                приятно мне представиться.
                И знаете, красавица,
одеты Вы, как я.
                Давайте сочетаться
                в браке,
                ведь Вы, я думаю,
                судьба моя.
Ну, посмотрите, вот какие па
                могу выписывать, моя судьба.
                Какие па!
Тарам-пам-па. Тарам-пам-па.
Пред Вами шею вниз так преклоняю я
                и ножкою,
                так полюбуйтесь на
                меня.
Какие два
                больших крыла
                галантно растопыриваю я
                и подлетаю над землёю я.
И снова па.
                Тарам-пам-па,
                тарам-пам-пам –
                как парой рук
                по клавишам,
                гарцую я. Я Ваш супруг,
                моя супруга Вы.
                Курлы-курлы,
                и потому
                пойдём четою мы.
Курлы-курлы, курлы-курлы …