Крещендо апрельской ночи

                1

Я знал забытое шоссе.
На нём ещё почти что все
дорожные остались знаки.
И остановка там была,
куда из ближнего села
когда-то люди шли во мраке.

                2

Гнил остановочный каркас,
не нужный никому сейчас,
и слепли правила движенья.
Бурьяном шёл за годом год,
и вскоре даже пешеход
стал на шоссе как наважденье.

                3

Лихач тут не отправит в рай,
и по серёдке тут шагай,
минуя тени остановок.
Так пролетят и месяца
без скрипа шин и пришлеца
в пространстве зонтичных головок.

                4

Конечно, он ведёт в тупик,
но смело на него ступи.
У переезда ржав шлагбаум.
Тупик. Но там, за тупиком
потянет полем, холодком
и недосказанным рассказом.

               5

Пробил асфальт случайный злак,
пусть он нарушил грозный знак –
беды не будет аварийной.
Лишь дальний отзвук поездов
да пыль осыпанных следов
витают дымкой над долиной.

              6

Знак много лет висит уж тут
средь трав, закутавшихся в жгут.
Он в назиданье бестревожен!
Вот и в прошедшей той любви
как ни крути, как ни глупи –
возврат в былое невозможен!

            7

Но колыханье сонных трав
подскажет: прав ты иль неправ,
хорош иль плох, идёшь туда ли?
И средь негнущихся кручин
шагай к причине из причин,
к ненастающей дальней дали.

            8

Хоть и позёмкою пыля,
февраль прошёл без февраля,
а март мелькнул как междометье.
Поскольку хрупок марта наст,
а каждый час настолько част,
как с водостока капли эти.

           9

По уводящей вкось прямой
гуляй и летом и зимой,
иди-бреди в любом сезоне.
Но горше нет апрельских бед.
Так выбери апрель себе:
в нём сумерки всего бездонней.

          10

И снова в юности бреду
я по дороге той бреду,
затем, что это есть дорога.
Она на свете для того,
чтоб меж обочинной травой
цвела дорожная морока.

          11

Незримо перейдя межу
былого, снова «выхожу
один я на дорогу».
И звёзды пьяно-голубы,
бредут без проводов столбы,
куда – неведомо и Богу.



          12

Но по краям такой простор,
что медленный растёт восторг,
и веришь в мир и жизнь иную.
Канав осыпавшихся вдоль
вбирая свет в себя и боль
и вехи тёмные минуя.

             13

И под былых надежд навес,
когда дождя безлистый лес
встаёт над полем и над лесом,
не спрячешься, поскольку он
дыряв и сам как небосклон,
и мелким мельтешит он бесом.

             14

Но память тех надежд сильней,
поскольку нет стремленья в ней
бежать от света, от излучин
забытых улиц, чьи огни
хранили в радужной тени
тебя, как ни был ты измучен.

           15

А нынче хватишься… И где ж
лучи тускнеющих надежд?
Глухих томлений гулкий омут?
Вот эти ты передержал,
а те нисколько и не жаль,
другие же ушли к другому.

         16

Я шёл по рельсам темноты
с надменной темнотой «на ты»
и полон талым был апрелем.
Который через край бедой
плескался как бадья с водой
и звал к ненастающим целям.

          17

Деревни дальней огоньки,
травки пожухшей островки
и край открывшихся колдобин.
Средь улиц или средь равнин
и днём и ночью я один:
чужд, неуютен, неудобен.

         18

Апрель! Один лишь слова звук
настраивает на испуг,
таящийся в самом названье.
В нём хруст валежника и прель
и сумасшедшая капель
бежит, по жести барабаня.

        19

Не мой ты месяц, не по мне,
по крайней мере, не вполне
все чёрно-белые контрасты.
В подножку ты подставить рад
тоску и мимолётный взгляд,
и грязью обдавать горазд ты.

        20

В низинах снег за пнями рыхл
и полон прошлогодних игл.
Апрель – весны ты сердцевина.
Горишь меж сучьями в лесу
и держишь мрачно на весу
ты светофором зрак совиный.

        21

И сомневаюсь я – зачем
туда, где мир и рыхл, и нем…
Что ж, то молчанье – слов весомей.
Тревоги мышь махнёт хвостом,
чтоб тенью проскользнуть потом
и скрыться в сумерек соломе.

           22

Я шёл в расхристанном пальто,
ведь существует ночь на то,
чтоб двери крепче запирали.
На то, чтоб за пустым окном
забыться просветлённым сном,
дневные позабыв печали.

          23

На то, чтобы её кляли
за все неровности земли
и за любовные томленья.
Где в подступающей любви,
как ни моли, как ни лови,
покоя нет и утоленья.

           24

Чтоб неизменный соловей
свистал в сплетении ветвей,
хотя влюблённые не слышат.
А слышит соловья другой:
поэт, бродяга и изгой,
кто в одиночку ночью вышел.

            25

На то, чтобы домой придя
с работы, пьянки иль дождя,
сидеть, на лампы круг уставясь.
А за прикрытыми дверьми
и за усталыми людьми
растёт бесшумно ночи завязь.

           26

На то, чтоб стыл в стакане чай
и кто-то говорил прощай,
спеша на рейсовый автобус.
И торопливо со спины
причины стали б все видны,
когда идёт, нелепо горбясь.

            27

На то, чтоб падала звезда
и с рельс сходили поезда
щипать задумчивую травку.
Чтоб спать в вокзале на скамье,
иль мчаться к брошенной семье,
иль в кабаке упасть под лавку.

            28

Апрельский острый сумрак стёрт,
но ледоломная растёт
обида маленькой собачки.
За то, что не пускает цепь,
а за сараем тает степь
и нет костей уже в заначке.

           29

С тех пор апрельский длится бред,
с тех пор в тот край я много лет
иду, хоть вслух не дал зарока.
Там Пушкин, Лермонтов и Блок
и множество иных дорог,
и среди них – твоя дорога.

И, поднимая свой стакан
за шум гранёных эстакад,
за городов однообразье,
я помню и дорогу ту,
что в голубую пустоту
вела дубов беззвучной вязью.


1990